А. А. Брусилов: "Пора нам всем забыть о трёхцветном знамени и соединиться под Красным"

В нём говорилось:

В этот критический исторический момент нашей народной жизни мы, ваши старшие боевые товарищи, обращаемся к вашим чувствам любви и преданности к Родине и взываем к вам с настоятельной просьбой забыть все обиды, кто бы и где бы их вам ни нанёс, а добровольно идти с полным самоотвержением и охотой в Красную Армию на фронт или в тыл, куда бы правительство Советской Рабоче-Крестьянской России вас не назначило и служить там не за страх, а за совесть, дабы своею честною службою, не жалея жизни, отстоять во что бы то ни стало дорогую нам Россию и не допустить её расхищения, ибо, в последнем случае, она безвозвратно может пропасть и тогда наши потомки будут нас справедливо проклинать и правильно обвинять за то, что мы из-за эгоистических чувств классовой борьбы не использовали своих боевых знаний и опыта, забыли свой родной русский народ и загубили свою Матушку-Россию.

М.А. Канеев. А.А. Брусилов. 1960
 

Призыв адресовался и к офицерам белой армии барона Врангеля, ещё удерживавшей Крым и в фактическом союзе с Польшей начавшей наступление против Красной Армии, и к тем бывшим офицерам, которые в РСФСР пока воздерживались от участия в Красной Армии.

Кроме бывшего главковерха Брусилова, обращение подписали бывший генерал от инфантерии Алексей Поливанов, генерал от инфантерии Андрей Зайончковский и многие другие бывшие царские генералы.

Всего в Красной Армии служили более 250 бывших царских генералов и более 70 тыс. офицеров.

И ещё надо заметить, что эта позиция Брусилова вовсе не была внезапной и неожиданной.

В октябрьские дни 1917 года старый генерал был случайно ранен снарядом, залетевшим в его квартиру, кость в ноге раздробило на 14 частей. Уже поэтому он не мог покинуть красную Россию.

Но отнюдь не случайной была его позиция в те дни, о которой рассказывала посетившая его Мария Нестерович-Берг, бывшая связной от белогвардейцев.

Отправилась к генералу Брусилову, — писала она, — лежащему в госпитале у Руднева… Он лежал, но чувствовал себя бодро. Сказал, что рана не так серьёзна, но он ей нарочно не даёт зажить, чтобы оставили в покое и большевики и небольшевики. Я передала ему письмо, привезённое из Новороссийска, в котором генералу предлагалось бежать на Дон с помощью нашего комитета. Брусилов прочёл письмо, положил под подушку и сказал, отчеканивая слова:
— Никуда не поеду. Пора нам всем забыть о трёхцветном знамени и соединиться под красным.
Меня как громом поразило.
— Что же передать от вас на Дону?
— То, что я сейчас сказал, то и передайте.
— В таком случае говорить мне больше не о чем, — заявила я и поспешила уйти.
…На душе было очень тяжело. Боже мой! А там-то, на Дону, меня так убеждали вывезти Брусилова! Я сознавала, что в Брусилове и его жене я приобрела опасных врагов.

В интервью рижской газете Брусилов сказал:

Я подчиняюсь воле народа — он вправе иметь правительство, какое желает. Я могу быть не согласен с отдельными положениями, тактикой советской власти, но, признавая здоровую жизненную основу, охотно отдаю свои силы на благо горячо любимой мною Родины.

Белогвардейцы обвиняли бывшего Главковерха в том, что его подкупили.

Сам Брусилов по этому поводу тонко заметил:

Большевики, очевидно, меня уважают больше, потому что никто из них никогда и не заикнулся о том, чтобы мне что-либо посулить.

В 1925 году в Карлсбаде, где Алексей Алексеевич находился на лечении, у него состоялось вынужденное объяснение с офицерами-белоэмигрантами. Кто-то из них нарочито громко стал возмущаться при нём тем, что старый царский генерал пошёл на службу к большевикам.

Брусилов не стал отмалчиваться и парировал:

А кто, как не большевики, вместе с русским народом отстоял в гражданской войне нашу землю от жадных иностранных государств?..

А где были, к кому на службу пошли в это время вы, господа?

К немцам, французам, или, может быть, к румынам?.

А другой бывший видный белый деятель, член правительства Колчака Николай Устрялов, ставший лидером сменовеховцев, тогда же, в 1920 году, писал о позиции Брусилова так:

Как сейчас помню выступление генерала Брусилова 13 октября 1917 года в закрытом заседании второго съезда «русских общественных деятелей» в Москве. На этот съезд мне довелось попасть прямо из действующей армии, и на фоне удручающих впечатлений нашего полного военного развала мудрые и ободряющие слова старого главнокомандующего, всегда такого сдержанного и осторожного, с какою-то скульптурной рельефностью запечатлелись в памяти...

Во всей атмосфере тех дней уже чувствовалось дыхание обречённости. Корнилов в ожидании суда сидел арестованный в быховской тюрьме, армия была окончательно дезорганизована, правительство — бессильно и растеряно.

И вот Брусилов в своей речи бросил ясный и тогда ещё новый лозунг «спасение страны помимо и против правительства» путём организации самостоятельных вооружённых сил, предназначенных для борьбы с внутренней разрухой.

С глубокой горечью и болью сообщал он о положении фронта, разложенного красной агитацией и добитого «убеждармской» политикой «военного министра генерала... виноват, товарища Керенского...

С величайшим внутренним подъемом и волнением говорил он о «Пожарском», который уже приходил, уже являлся среди нас, но которого не поддержал народ и позорно предала власть -

Но не должно унывать. Будет воля народа — Пожарские найдутся.

Так было.

Этот московский съезд общественных деятелей явился колыбелью «Всероссийского Национального Центра», возглавлявшего и одухотворявшего всё наше антибольшевистское вооружённое движение.

Брусилов остался в Москве, был случайно ранен в октябрьские дни, долго лечился и счастливо избежал трагической судьбы своих славных боевых друзей генералов Корнилова, Рузского, Радко-Дмитриева, Маркова и многих, многих других. Что он переживал за это время, — трудно, или, вернее, нетрудно представить...

Но прошли месяцы, год, другой, — и вот он во главе большевистской красной армии!

«Командарм... товарищ Брусилов»...

И этот чудовищный парадокс кажется ныне таким естественным, так просто объяснимым. Брусилов остался тем же, каким был три года тому назад, — и именно потому, что он остался тем же, он стал во главе большевистской армии, своим подвигом замкнув круг её превращения в русскую национальную армию, нужную стране не для гражданской усобицы, а для защиты от внешних врагов.

И нет ничего легче, как понять мотивы доблестного полководца, слишком старого, чтобы стремиться к «авантюрам», и слишком уже знакомого с боевой славой мирового масштаба, чтобы во имя личного честолюбия прельщаться красным блеском советских наград...

«От великой любви к родине» — ответил, умирая, несчастный генерал Крымов на вопрос о мотиве его самоубийства (корниловские дни).

Этот же мотив — и только он один — руководит и старым главнокомандующим, принявшим ныне из рук своих недавних недругов ответственнейший военный пост государства в минуту грозной военной опасности.

«Великая любовь к родине» повелительно заставляет его отбросить колебания и предрассудки, пренебречь осуждением некоторых из бывших соратников и друзей, и, несмотря на грань, отделяющую его символ веры от идеологии нынешней русской власти, честно отдать ей свои силы и знания.

Он знает, он чувствует — этот Пожарский новой России, — что, защищая Советскую власть, он защищает родину, исторические пути которой в настоящее время причудливо совпали с путями Советской власти.

Ибо испытания последних лет с жестокой ясностью показали, что из всех политических групп, выдвинутых революцией, лишь большевизм при всех пороках своего тяжкого и мрачного быта смог стать действительным русским правительством, лишь он один, по слову К. Леонтьева, «подморозил» загнивавшие воды революционного разлива и подлинно

над самой бездной,
На высоте уздой железной
Россию вздёрнул на дыбы...

Это полезно прочитать, чтобы понять, что старый царский генерал вовсе не перестал быть верен себе, поддержав Красную Армию — ни в личном, ни даже в классовом смысле.

Устрялов к этому прибавлял:

Ген. Врангель отказался пожать протянутую руку Брусилова, хотя она была протянута во имя России. И не только отказался, но в ответ на призыв примирения... двинул свои войска на помощь полякам, чем, по-видимому, не только пролил достаточно русской крови, но и спас Варшаву... Если бы крымская Вандея... завершилась не новыми потоками русской крови, а добровольным «обращением» Врангеля, его ответным приветом Брусилову, — какой бы это был праздник, какое бы это было национальное счастье!.

Плакат периода Великой Отечественной войны с упоминанием Брусилова