Гуриев: "выгода от жёсткого карантина в США - до 65 трлн долларов, в РФ - до 12 трлн рублей"

Гуриев: "выгода от жёсткого карантина в США - до 65 трлн долларов, в РФ - до 12 трлн рублей"

Законы распространения эпидемий хорошо известны: модель SIR (susceptible-infectedrecovered) предсказывает, что количество инфицированных сначала быстро растет, затем рост замедляется, количество вновь выздоровевших начинает превышать количество вновь заболевших, и эпидемия идет на спад. Главный риск борьбы с эпидемией заключается в том, что на пике заболеваемости может не хватить мощности системы здравоохранения – так что эпидемия приведет к смертности, которой можно было бы избежать. Модель SIR подсказывает, как именно это можно сделать: надо снизить интенсивность контактов внутри популяции – тогда кривая заболеваемости будет более плоской, пик наступит позже и будет не таким высоким.

Однако карантинные меры, необходимые для "сглаживания" кривой эпидемии дорого обходятся экономике. Например, Barrot et al. (2020) показывают, что шестинедельный карантин снижает годовой ВВП Франции почти на 6 процентов. Inoue and Todo (2020) оценивают эффект месячного карантина в одном только Токио в 5 процентов годового ВВП всей Японии.

Почему же подавляющее большинство западных стран все же приняли решение ввести карантин? Эти решения отражают консенсус, сложившийся в современном западном обществе с точки зрения ценности человеческой жизни. Целый ряд экономических исследований показывает, что решения в области техники безопасности и снижения смертности в развитых странах принимаются на основании – явной или неявной – оценки человеческой жизни в несколько миллионов долларов. Эта оценка называется ценностью статистической жизни (value of statistical life, VSL). Решения по проектам, которые приводят к снижению смертности, должны быть устроены, в первом приближении, следующим образом: если затраты на проект составляют X, а соответствующее снижение вероятности смертности оценивается в Y процентов, то проект считается выгодным тогда и только тогда, когда X<Y*VSL.

Экономические исследователи используют эту логику для того, чтобы рассчитать VSL из данных по реально принимаемым в западном обществе решениям. Если проект осуществляется, значит, лица, принимающие решения, оценивают VSL не ниже, чем X/Y. Если проект не осуществляется – то не выше, чем X/Y. В своем обзоре различных оценок VSL ведущие исследователи в этой области Kniesner and Viscusi (2019) показывают, что ценность статистической жизни в Америке составляет более 10 миллионов долларов, в европейских странах – несколько ниже.

Эти оценки существенно превышают ВВП на душу населения в течение человеческой жизни. Сегодня произведение годового ВВП на душу населения (65 тыс. долларов) на ожидаемую продолжительность жизни (79 лет) в США составляет только 5 млн долларов. Различие между подушевым ВВП в течение жизни и VSL может объясняться двумя факторами. Во-первых, и ВВП, и продолжительность жизни в будущем, скорее всего, будут расти. Например, если предположить, что американец, рожденный сегодня, проживет те же 79 лет, но подушевой ВВП будет расти с темпом 1,5 процента в год, то за время его жизни подушевой ВВП составит уже не 5, а как раз 10 млн долларов (в долларах 2020 года). Если же продолжительность жизни вырастет до 95 лет, то эта оценка составит уже 14 млн. Во-вторых, в современном западном обществе, ценность человеческой жизни – это не только то, что человек производит. Человек приносит дополнительную пользу и своим родственникам, и коллегам, и незнакомым людям. Поэтому каждая смерть обходится обществу дороже, чем соответствующие потери ВВП.

Оценки VSL позволяют понять, почему западные страны готовы идти на огромные экономические потери вследствие введения карантинных мер. Zingales (2020) провел следующие расчеты. Предположим, что в США будут инфицированы 60-70 процентов жителей – примерно 200 млн человек. Используя данные Всемирной организации здравоохранения (ВОЗ), Zingales оценил, что примерно пяти процентам инфицированных (то есть 10 млн человек) потребуется искусственная вентиляция легких. Если в этот момент американская система здравоохранения будет работать в нормальном режиме, то удастся спасти 8,2 млн из них; если будет перегружена – только 1 млн. Таким образом, стратегия жесткого карантина, направленная на "выравнивание кривой", может спасти дополнительные 7,2 млн жизней. Zingales затем пересчитывает оценки стоимости человеческой жизни (Kniesner and Viscusi (2019) в доллары 2020 года и получает 14,5 млн долларов. Так как большинство погибших от коронавируса – это пожилые люди, Зингалес использует общепринятый в США "дисконт" в 37 процентов. Итого выгода от жесткого карантина составляет 14,5*(1-0,37)*7,2 = 65 трлн долларов.

65 трлн – это три годовых ВВП США. Поэтому неудивительно, что даже беспрецедентный по размеру пакет помощи в 2 трлн долларов (10 процентов годового ВВП) был быстро принят американским Конгрессом.

Расчеты Zingales основаны на не бесспорных предпосылках. Greenstone and Nigam (2020) используют другие предположения (оценки смертности в отсутствие и при наличии карантина и существенно более низкие оценки VSL пожилых людей) и получают совсем другие суммы. Тем не менее и они оценивают выгоду от карантина в 8 трлн долларов – 40 процентов годового ВВП США. Эта величина по-прежнему существенно превышает все возможные экономические потери.

Можно ли сделать такие оценки для России? Полномасштабных экономических исследований ценности статистической жизни не проводилось. Сами россияне оценивают стоимость своей жизни менее чем в 100 тыс. долларов (это текущий ВВП на душу населения за всего лишь 9 лет!). Прошлогодний опрос страховой компании "Сбербанк страхование жизни" показал, что россияне считают справедливой оценку 5,8 млн рублей (Сбербанк, 2019). Государство ценит человеческую жизнь еще ниже, выплачивая родственникам погибших от террористических актов, стихийных бедствий или несчастных случаев, как правило, не более 1 млн рублей (Бычкова, 2014).

Если подставить в расчеты Зингалеса сумму в 5,8 млн рублей (с поправкой на население России и США), то получится 12 трлн рублей – 11 процентов годового ВВП России. Даже если жесткий карантин приведет к экономическому спаду на 10 процентов, то он все равно выгоден с экономической точки зрения – не говоря уже об этических соображениях.

Критики введения карантина говорят о том, что такие расчеты не учитывают роста смертности вследствие роста безработицы и снижения доходов. Но гипотеза о том, что экономический кризис приводит к росту смертности, пока ничем не подтверждена. Известная работа Case and Deaton (2020) о "смертях отчаяния" показывает рост смертности в Америке от алкоголя, наркотиков и самоубийств в последние десятилетия примерно на 100 тыс. в год. Этот рост смертности практически полностью обусловлен ростом смертности среди белых мужчин среднего возраста без высшего образования. Case and Deaton действительно объясняют его экономическими причинами (недоступность здравоохранения, потерю рабочих мест вследствие автоматизации и увеличения китайского импорта). Но эти экономические факторы – это долгосрочные тренды, не имеющие отношения к кризису. Case and Deaton показывают, что и рост смертей отчаяния – это долгосрочный тренд и не находят никаких эффектов кризисов и рецессий. Более того, целый ряд работ, начиная с Ruhm (2000), показывает, что если экономический спад и влияет на смертность, то это влияние является отрицательным, а не положительным. Экономисты не обнаружили никакой связи между ростом безработицы во время глобального кризиса 2008-2009 года и ростом смертности (Nguyen and Nguyen, 2016).

С другой стороны, в России экономический кризис, связанный с распадом СССР, сопровождался резким ростом смертности (на 40 процентов в 1990-1994 годах). Но, во-первых, этот кризис был гораздо более глубоким (совокупное падение ВВП составило 40 процентов) и сопровождался распадом государственных институтов, а, во-вторых, существенная часть роста смертности в начале 1990-х объясняется отменой антиалкогольной кампании второй половины 1980-х (которая привела к резкому снижению смертности по отношению к долгосрочному тренду). После того, как в первой половине 1990-х умерли спасенные антиалкогольной компанией, смертность вернулась к долгосрочному тренду (который, к сожалению, в постсоветском СССР был растущим). Bhattacharya et al. (2013) показывают, что из 2,1 млн избыточной смертности начала 1990-х, около 1,6 млн объясняются отменой антиалкогольной кампании.

С практической точки зрения расчеты, основанные на VSL, показывают, что выгоды от карантина превосходят обусловленные им экономические потери. Но это не означает, что экономические потери от него нужно принимать как данность. Правительства западных стран, понимают всю болезненность рецессии вследствие карантина и выделяют огромные средства для поддержки экономики и граждан – чтобы сгладить падение производства, доходов и уровня жизни. Как правило, эти программы поддержки (от 10 до 20 процентов ВВП) финансируются за счет государственных заимствований – за них заплатят будущие поколения. Именно так в конце концов и финансировались огромные бюджетные дефициты военного времени, за них расплачивались послевоенными доходами. Сейчас заимствования особенно привлекательны, так как процентные ставки по государственным облигациям развитых стран беспрецедентно низки.

(замечание: Ниже, конечно, Гуриев несколько бредит)

Возможности российского бюджета устроены совершенно по-другому. С одной стороны, российская экономика находится не в лучшем состоянии – отсутствие реформ, санкции и контрсанкции привели к десятилетию стагнации. Конфронтация с внешним миром резко ограничила доступ к внешним заимствованиям. Цены на нефть находятся на относительно низком уровне. С другой стороны, Россия обладает существенными активами. На 1 апреля 2020 года в Фонде национального благосостояния было накоплено ликвидных средства на сумму 143 млрд долларов – то есть более 11 трлн рублей. Кроме того, у российского государства есть и огромная государственная собственность. Поэтому Россия вполне может позволить себе активную борьбу с эпидемией и спасти сотни тысяч или миллионы жизней.