Алексей Масчан: В России исчезают базовые лекарственные препараты для лечения онкологических больных.

Какую еще найти метафору, чтобы стало понятно: мы без этих лекарств работать не можем. Без них начинается гуманитарная катастрофа. И мы в нее уже шагнули.

— А фонд «Подари жизнь» не привозит лекарства?

— Фонд в огромном количестве привозит те лекарства, которые не зарегистрированы в России. Это ничего общего не имеет с той проблемой, о которой я говорю. Пропали те лекарства, которые имеют регистрацию у нас, которые должны быть на нашем рынке, но их нет, потому что иностранные компании были поставлены в заведомо неблагоприятные условия и ушли из России. Их, во-первых, могут вообще не допустить к торгам по госзакупкам, если есть два отечественных производителя. И даже если есть один и у него цена препарата на 20 процентов выше, все равно торги выиграет он только на том основании, что он отечественный. С уходом иностранных компаний стали исчезать самые необходимые лекарства — те, без которых уже нельзя никак.

Я написал письмо министру здравоохранения, копию отправил главе департамента лекарственного обеспечения и регулирования обращения медицинских изделий Елене Максимкиной. Через два месяца получил совершенно издевательский ответ:

Якобы, с этого года ответственность за определение потребности в лекарственных средствах переложили на национальные исследовательские центры. Но, во-первых, нет достаточных механизмов, чтобы мы эту потребность определяли. Во-вторых, эта работа только началась, определение количества больных с тем или иным заболеванием, которые нуждаются в лечении по разным протоколам, — это для нас задача только с этого года, а в предыдущие годы это делало министерство.

И потом, зачем потребности определять, если закупки все равно не централизованы? Они идут каждому лечебному учреждению в отдельности. Зачем городить огород, когда есть нормальный рыночный механизм?

— А фонды могут привозить зарегистрированные в России, но исчезающие лекарства?

— Могут, но почему они должны это делать? Они не могут подменить государство. Задача фондов вовсе не в том, чтобы затыкать бреши, образованные в результате глупости и жадности чиновников. Выжили с рынка иностранные компании, не подумав о том, что наши компании не способны производить всю номенклатуру. Они в этом не заинтересованы, и у них нет мощностей для этого. Они не производят лекарств, с которыми ушли иностранные компании. Или производят не в том количестве, в каком нужно стране. И не в тех формах. Они могут производить по 100 мг в порошке, а нам нужно по 1000 мг в растворе — для того же цитарабина — для введения в спинномозговой канал, а это при всех лейкозах обязательно, и нужен строго дозированный раствор со специальным растворителем. Он ни в коем случае не может быть заменен на лекарство в порошке.

Понимаете, там куча тонкостей, а чиновники хотят сыграть на скрипке не смычком, а рашпилем. Вся медицина состоит из тонкостей. Они же думают, что простыми, как удар киркой в затылок, решениями достигнут всеобщего счастья.

— В последние годы часто говорят о том, что если лекарств нет, то можно их комбинировать. Это нормальная практика?

— Ну да, это прозвучало при обсуждении проблемы с препаратом фризиум. Правда, слава богу, не с бюрократических вершин. Глупость и невежество чудовищные! А уж в отношении химиотерапии — глупость тройная. Вместо одного препарата с известной активностью и токсичностью использовать несколько, с активностью в отношении данного заболевания неизвестной, зато с прекрасно известными разнообразными побочными эффектами. Как сказал бы Марк Твен — у бабушки своей комбинируйте! Ничего нельзя комбинировать, ибо, по крайней мере, в гематологии/онкологии, где успех достигается только при лечении пациентов по отработанным десятилетиями протоколам, — такое творчество чаще всего будет смертельно опасным для конкретного пациента.

В нашей специальности все изменения программ лечения должны вноситься только после проверки в контролируемых исследованиях и никак иначе.

Мы скоро можем вернуться к состоянию 25-летней давности, когда в России вылечивали при одних формах лейкозов максимум процентов 30 больных, при других 60–65. А сейчас цифры излеченных на 20–30 процентов выше. И мы непременно туда, в прошлое, ухнем, если ничего не изменится. Надо, чтобы лекарства привозило государство. Но ему придется возить лекарства ровно каждый день, потому что все время что-то пропадает — то одно, то другое. Надо срочно менять закон, возвращать зарубежные компании, вести с ними переговоры.

— Врачи в регионах вынуждены обращаться к старым протоколам лечения. Почему они молчат о том, что происходит? Как они при этом себя чувствуют?

— Если они поднимут голос, их уволят — вот и все. Уже были случаи, когда увольняли врачей именно за то, что они говорили о проблемах с лекарственным обеспечением. А в провинции попробуйте найти место для детского гематолога. Они не могут выступать. И осуждать их за это нельзя. А чувствуют они себя очень плохо. Примерно как человек, которого вместо сверкающей белизной сантехники заставили пользоваться дощатым сортиром.

— Что происходит с лекарствами? Например, с онкаспаром?

— В прошлом году, когда мы узнали, что препарат должен скоро уйти на перерегистрацию, бросились закупать все остатки — прошлись, как пылесосом. Отсутствие жизненно важных лекарств — это проблема катастрофическая, не до конца понятая, в том числе минздравом. Хотя туда об этом писали все наши врачи, среди них и автор единого протокола лечения «Москва–Берлин» профессор Александр Карачунский. Благодаря этому протоколу, от острого лимфобластного лейкоза вылечиваются 80% пациентов. Притом что лет 30 назад выживали всего 20%. Кроме того, онкаспар — базовое лекарство для лечения острого лимфобластного лейкоза и у взрослых, и у детей. И как раз его сейчас нет в стране.

Лекарство было зарегистрировано в России, но производитель перепродал его другой компании, и теперь требуется перерегистрация. Эта процедура может затянуться до двух лет, все зависит от производителя и его планов по сбыту. Государство нам отвечает: «Мы предоставили все условия, торопите производителей, пусть регистрируют быстрее».

В итоге получается, что нужно принуждать иностранные компании к регистрации?

— Премьер Дмитрий Медведев распорядился закупить препараты детям, страдающим хроническими заболеваниями с болевым и судорожным синдромами. Наверное, сработал скандал с арестованными мамами, которые везли детям лекарства, без которых они корчились от боли. Про онкологические препараты никаких распоряжений нет?

— Распоряжение премьера спасет не всех, потому что посчитали только тех родителей, которые признались, что они покупали фризиум. Они же покупали его незаконно, поэтому многие признаться просто побоялись. Те, что признались, это родители, у которых есть хороший, настоящий лечащий врач, не побоявшийся лекарство назначить.

Дело в том, что в нашей стране есть еще история под названием «врач боится назначать препараты, незарегистрированные в России». Это прекрасно, что детям лекарство привезет государство, но нуждающихся в этих препаратах, скорее всего, в разы больше.

История с фризиумом была чудовищной: ребенок корчится от боли, мать рискует свободой. История с детьми, болеющими раком, чудовищна. Вы представьте себе, когда у вас в больнице лежит ребенок и врач говорит матери, что он ничего сделать не может, потому что лекарств нет?

Благодаря нашим жертвователям можно решить многие проблемы. Но историю, например, с онкаспаром невозможно решить с помощью денег, если его нет физически.

Если основные препараты будут исчезать с той скоростью, с какой это происходит сегодня, надеяться, что фонды прикроют коллапс, нельзя. Они просто не смогут.