Искусство быть другим (Р. Ищенко)

Великий Сунь Цзы учил: «Если знаешь противника и знаешь себя, сражайся хоть сто раз, опасности не будет; если знаешь себя, а его не знаешь, один раз победишь, а другой раз потерпишь поражение; если не знаешь ни себя, ни его, каждый раз, когда будешь сражаться, будешь терпеть поражение». Все утверждения Сунь Цзы сформулированы, как общие законы. То есть, они применимы к любым конфликтам, любых эпох. К столкновениям каменного века и гипотетическим «звёздным войнам» будущего, к войнам национальным и династическим, гражданским и религиозным, к информационным, гибридным, кибернетическим, идеологическим, финансовым и торговым столкновениям.

СССР в 1941 году не знал ни своего противника, ни себя и терпел сокрушительные поражения. Впрочем, тогда это относилось ко всем противникам Гитлера. Они просто не умели использовать имевшийся в их руках военный потенциал и становились лёгкими жертвами разработанного германскими стратегами «блицкрига».

С СССР злую шутку сыграла его хорошая теоретическая подготовленность к войне. Теорию глубокой операции Владимир Триандафиллов и Константин Калиновский начали разрабатывать ещё в 20-е годы, опираясь на вынесенный из Гражданской войны опыт массирования кавалерийских соединений с целью совершения ими глубоких рейдов в тыл врага. К этой идее одновременно и самостоятельно пришли и Будённый (командовавший на тот момент единственным стратегическим объединением красной конницы), и генералы Мамонтов со Шкуро, под командованием которых находилась львиная доля кавалерии Деникина.

За два десятилетия теорию успели досконально разработать, создать под неё мощнейшие в мире бронетанковые войска, но не успели отработать на практике и организовать взаимодействие родов войск. Слишком много было времени, потому и различных вариаций создания ударного кулака изучалось множество (вплоть до того, что в 1941 году действовало уже третье штатное расписание механизированных корпусов, которые, помимо трёхкратного переформирования с 1935 года, успели ещё и один раз расформировать).

Германия, которая не располагала не только избыточными, но даже необходимыми ресурсами и над которой постоянно довлела опасность войны на два фронта, вынуждена была избрать единственный подходящий для неё вариант глубокой операции — победу в войне в ходе одной единственной операции. Этот вариант получил наименование «блицкриг». Немцы жертвовали защищённостью танков и мощью их вооружения ради подвижности, они отказались от развития стратегической авиации в пользу авиации поля боя, они пожертвовали контролем ради манёвра. У них был единственный шанс — «блицкриг» и под него они заточили свои вооружённые силы, под него же отработали взаимодействие родов войск.

Это вело к неизбежным слабостям. Но эти слабости ещё требовалось выявить и научиться ими пользоваться. Например, немцы всегда бросали танковые соединения на прорыв первой линии. В результате, как только Красная армия научилась создавать мощную противотанковую оборону, прорывы перестали получаться — танковые дивизии вермахта, даже прорывая оборону войск первой линии, оказывались истощёнными, до предела использовавшими свой боевой потенциал и неспособными ни бороться с подходившими к зоне прорыва резервами, ни совершать глубокий бросок в тыл в образовавшейся после прорыва фронта пустоте. Первый раз такое случилось с вермахтом под Москвой. Тогда нам действительно сильно помог даже не столько мороз, сколько снег. Танковые дивизии вермахта утратили возможность манёвра, смогли наступать только вдоль ограниченного количества дорог, где заблаговременно создавалась противотанковая оборона и советский войска демонстрировали лучшие свои качества, а стоять насмерть они умели, как никто другой. Фронт, который держали многократно разбитые, обескровленные, потерявшие львиную долю техники советские армии прорвать не удалось. Танковые соединения вермахта понесли невосполнимые потери и не смогли не только наступать, но и сдержать контрудар подошедших свежих «сибирских дивизий» (а ведь в июне-октябре они громили и более крупные группировки).

В следующий раз немцы натолкнулись на заранее подготовленную мощную противотанковую оборону на Курской дуге. Несмотря на огромную мощь созданных бронированных кулаков (вермахт никогда ни до, ни после не собирал столько танков для одной операции) на северном фасе Модель в принципе не сумел преодолеть советскую оборону, а на южном танки Манштейна, прорвав все оборонительные рубежи Воронежского фронта и фактически выйдя на оперативный простор, под Прохоровкой столкнулись с выдвигавшимися советскими стратегическими резервами. Немцы ещё смогли обескровить 5-ю гвардейскую танковую армию Ротмистрова, но и их ударный потенциал был исчерпан, о прорыве не могло быть и речи.

Как только советские военачальники узнали врага и узнали себя, поняли свои и противника сильные и слабые стороны и научились их грамотно использовать, каждое следующее сражение заканчивалось для немцев поражением (хоть они продолжали воевать храбро и умело до самого конца).

Вот пример из иной эпохи. В 425 году до нашей эры, во время Пелопонесской войны, на острове Сфактерия (у берегов Пелопоннеса) оказался блокированным гарнизон из 420 спартанцев. Афиняне высадили на остров превосходящие силы гоплитов, однако, зная высокое качество спартанской тяжёлой пехоты, в прямое столкновение вступать не решались, опасаясь если не поражения, то тяжёлых потерь. Вместо этого афинский полководец Демосфен выставил против спартанцев лёгкую пехоту. И тогда и позже совершенно справедливо считалось, что лёгкая пехота не может противостоять гоплитам. Но Демосфен правильно оценил возможности лёгкой пехоты в конкретной обстановке. Его стрелки и метатели и не пытались сдерживать натиск спартанцев, они просто рассыпались в стороны, обходили атакующих с флангов и с тыла, засыпая их сотнями метательных снарядов. Лучшие в Элладе спартанские гоплиты потеряли в бою 128 человек, 292 человека сдались (из них 120 были спартиатами, чего никогда не бывало ранее). Афинская лёгкая пехота почти не понесла потерь, а афинские гоплиты не имели даже раненных, ибо вовсе не вступали в бой.

А теперь ещё пример, из области войны информационной, идеологической. Большевики не должны были выиграть Гражданскую войну. У них практически не было опоры в массах. Крестьянство ориентировалось на эсэров и частично на анархистов, анархистам же симпатизировали городские низы и значительная часть революционизировавшейся армии. Надо понимать, что в крестьянской стране и армия была крестьянской, а значит и политические предпочтения у солдат были в основном те же, что и у крестьян. Интеллигенция ориентировалась на меньшевиков и кадетов. Даже среди пролетариата позиции меньшевиков были сильнее, чем у большевиков.

Самое же главное, никто в России не стремился ни к коммунизму, ни к мировой революции. Основными желаниями были: прекращение войны, земельная реформа и учреждение республики, в рамках которой власть должна была перейти из рук узкой прослойки титулованного дворянства к более широким буржуазным кругам.

Прекращение войны было необходимо (об этом даже в окружении императора знали, пытаясь стимулировать его к заключению сепаратного мира) поскольку война (которая, кстати, была совсем не столь кровавой, как иногда рассказывают — Россия потеряла 800 тысяч погибшими, что в разы или даже на порядок меньше потерь в Гражданскую), потребовав массовой мобилизации людей (свыше 18 миллионов) и лошадей (свыше пяти миллионов), привела к массовому разорению крестьянских хозяйств. Крестьяне не желали воевать не столько под воздействием левой агитации, сколько из-за писем из дома, в которых родные сообщали им о бедствиях семьи и катастрофическом состоянии хозяйства.

Остальные реформы, ведущие к перераспределению политической власти, рассматривались как «социальная справедливость» — установление более справедливого общества. Таким образом, теоретически, большая часть партий, поддерживаемые подавляющим большинством населения, должны были объединиться против большевиков. С партиями так и произошло, а население чем дальше, тем больше переходило на сторону большевиков. Происходило это, в основном, потому, что все остальные боролись за непонятное людям Учредительное собрание, которое потом (после войны) должно было решить ключевые проблемы. А большевики сразу не только обещали, но и претворяли в жизнь соответствующие программы. Войну они прекратили, чины и титулы отменили (чем зафиксировали отстранение от власти титулованного дворянства), эсэровскую земельную программу приняли вместо своей, поскольку крестьяне требовали передела земли, а не создания коммун. Даже буржуазия после 1921 года получила послабление в виде НЭПа. На общем фоне в ходе Гражданской войны большевики действительно должны были показаться многим лучшим решением. Колхозы, коммуны и принудительное единомыслие возникли уже потом, когда они укрепились.

Можем констатировать, что в отличие от своих противников, большевики знали себя и знали своих противников (а что не знали, тому быстро учились) и они избрали лучшую из возможных информационно-политическую и идеологическую стратегию, позволившую им захватить и удержать власть. Конечно, можно осудить их с позиций общечеловеческой морали, но тот же Сунь Цзы утверждал, что «война — путь обмана», а его максимы, напомню, действенны для всех видов и типов противостояний, всех времён и народов. Так что они просто оказались эффективнее своих оппонентов за счёт того, что представили себя народу не теми, кем были на самом деле.

Это потом сыграло с коммунистами злую шутку. Они потеряли СССР и социализм сразу после того, как констатировали, что преодолены все внутренние и внешние угрозы существованию СССР и социализму. Многие ностальгирующие по СССР и считающие, что его можно возродить едва ли не одним законом или указом, говорят, что Союз погиб в результате предательства. Это, в принципе, верно. Но почему-то никто не задаётся вопросом, а как могло случиться, что командная верхушка партии, более семидесяти лет обладавшей монопольной властью в стране, вдруг оказалась более чем наполовину состоящей из предателей и страны, и дела социализма?

Корни лежат в самом ленинизме как учении, подгоняющем нормы марксизма под конкретную ситуацию. Маркс утверждал, что коммунизм может победить, только если мировая революция охватит все развитые страны (или их большинство). Учитывая, что в эпоху Маркса десяток развитых стран владел практически всем остальным миром (а позднее всё равно являлся доминирующей военно-политической силой планеты), он был абсолютно прав. Это его высказывание, как вышеприведенные максимы Сунь Цзы, является абсолютной общественно-политической аксиомой. Оно применимо к любому строю, не только к коммунизму. Подставьте в формулу Маркса на место коммунизма бонапартизм, нацизм, фашизм, глобализм — любую форму власти, стремящуюся к всемирному доминированию, и вы убедитесь, что она так же верна, как в случае с коммунизмом.

Если вы обладаете возможностью создать глобальное государство, контролирующее все общественно-политические и финансово-экономические процессы, то считайте, что вы пришли к концу истории. Ваше государство будет вечным. Уничтожить его сможет только какой-то катаклизм, ибо единственное государство на планете не подвержено внешнему вторжению. С этой точки зрения оценка Марксом коммунизма как последней общественно-экономической формации тоже верна. Как верен и его тезис о постепенном отмирании государства.

Раз создаётся единое коммунистическое (или любое другое глобальное) государство, значит, исчезает его внешняя функция (а государства и создавались, в первую очередь, как системы, обеспечивающие контакт с внешним миром, включая защиту от него, со всем остальным долгое время справлялись традиции и обычаи). Нет необходимости содержать армию, флот, дипломатический корпус, можно действительно обойтись без денег, создав систему государственного распределения благ. Централизованное управление производством и централизованное распределение позволяют предельно упростить систему. Нет необходимости в новых модах и фасонах, в большом количестве марок автомобилей и сортов колбасы. Просто определяется базовая потребность (количество смен белья, верхней одежды, обуви, состав продуктовой корзины и т.д.) необходимых каждому человеку, после чего организуется производство всего необходимого, со стремлением максимально избегать создания излишков (ведь это лишняя затрата ресурсов, поскольку они всё равно не могут быть потреблены).

Это позволяет сократить аппарат многих ведомств (ненужными становятся министерства экономики и торговли, центробанк и т.д.). Зато, поскольку идеальное социальное устройство, в принципе не предполагающее развитие, но консервирующее необходимый и достаточный базовый уровень достатка для всех, однозначно не удовлетворит потребностей 10-15% общества, которые будут стремиться к большему, необходимо будет значительно увеличить аппарат полиции (в частности и особенно, полиции безопасности/ тайной полиции и национальной гвардии/жандармерии), для своевременного выявления и локализации недовольных и подавления беспорядков в случаях массового недовольства.

Как показывает опыт минского Китая, токугавской Японии и других закрытых систем, таковая может существовать в формате стагнации как угодно долго, до тех пор пока не будет вскрыта при помощи внешнего вмешательства (либо природной или техногенной катастрофы). Так что при выполнении определённых строгих условий марксов коммунизм вполне мог существовать едва ли не вечно (с точки зрения человеческой истории).

Но Ленин вовсе не собирался выполнять эти строгие условия. У него появилась возможность захватить власть в одной стране, к тому же не очень подходившей под марксово описание «передовой» (в общественно-политическом смысле). Он решил этой возможностью воспользоваться и немножко подкорректировал Маркса под свои потребности.

Именно эта коррекция потребовала глубокого лицемерия (временного принятия чужих программ и создания ситуативных союзов) ещё на этапе строительства нового государства. Но каждый вид деятельности требует человеческого материала, обладающего соответствующими морально-деловыми качествами. В данном случае требовались люди, которые будут безоговорочно верить живому вождю, даже если он опровергает мёртвого пророка, а также личности, способные моментально, в соответствии с решением партии (являющимся, по сути, решением директивных органов), менять свои взгляды на диаметрально противоположные, не только не испытывая дискомфорта, но даже не замечая, что что-то поменялось. Я напомню, что одни и те же люди строили военный коммунизм, НЭП, сталинский социализм (в нескольких последовательных вариантах), хрущёвский социализм и некоторые ещё успели поучаствовать в первой половине строительства брежневского социализма. Ну а начинавшие при Сталине (после войны) закончили перестройкой.

Морально-идеологическая гибкость будущих предателей СССР была заложена в них идеологией ленинизма ещё до их рождения. Кадровый отбор, который вела партия, не был случайным, он полностью соответствовал установке на то, что текущий вождь (каким бы ничтожным он ни был) имеет право корректировать и даже опровергать умершего пророка (или предшествующего вождя). Просто если Ленин корректировал Маркса в щадящем режиме и Сталин так же, практически незаметно для широких масс, корректировал Ленина, то малообразованный Хрущёв, вознесясь на вершину власти, не знал никакого удержу. Тем не менее, искренне любящий Сталина народ и преданные соратники умершего вождя не удивились и не возмутились, когда Хрущёв разоблачил «культ личности». Им было неприятно, но он действовал в пределах полномочий, по умолчанию закреплённых системой за партийным лидером.

Вот этот-то механизм, закреплённый в советском государственном и партийном строительстве ленинской идеей о возможности победы социалистической революции в стране, не решившей задач буржуазных преобразований, трансформировавшаяся затем в сталинскую идею о возможности построения социализма в одной отдельно взятой стране и привёл в конечном итоге к перерождению партийной верхушки (комплектовавшейся по принципу гибкости и исполнительности) и к распаду (а вернее роспуску) Советского Союза. Кстати, ещё один интересный момент: к моменту распада СССР конечно ещё не был капиталистическим государством, но и социалистическим его уже назвать было нельзя. Скорее он находился в том формате, который идеологи КПСС называли народной демократией и рассматривали как переходную ступень от капитализма к социализму. Только в данном случае было наоборот — речь шла о переходе от социализма к капитализму. В позднем СССР этот переход маскировали термином конвергенция.

Констатируем: Ленин, Сталин и как минимум часть их окружения знали себя и знали противника, почему для них лично мимикрия под то, чем они не являются, была не страшна. Наоборот, являлась преимуществом, ибо запутывала оппонентов, мешая им понять, кто есть кто. Однако уже следующее (хрущёвско-брежневское поколение руководителей) искренне принимало надетую на них маску за истинное лицо, а горбачёвское вообще потерялось в попытках понять, кто они есть и что они строят. С начала 20-х годов поколения советских людей и партийных руководителей учили, что коммунизм (социализм) = социальная справедливость. А это совсем не так. Коммунизм лишь строй, комфортный для значительной части населения, но способный держаться исключительно при помощи перманентного подавления активной части общества, а также погружения его в экономический, культурный и идеологический анабиоз (в состояние стагнации всех основных общественных и экономических процессов), в остановку развития ради стабильности.

Советские руководители 70-х — 80-х годов, искренне веруя, что коммунизм и социальная справедливость суть одно и то же, и обнаруживая недовольство советского общества якобы недостаточной социальной справедливостью, пришли к выводу о необходимости реформирования коммунизма в соответствии с пожеланиями общества. Со временем выяснилось, что они начали строить капитализм под маркой коммунизма. Сталин на их месте корректировал бы не строй, а общество. Ленин, называвший НЭП временным отступлением, судя по всему, готов был действовать аналогично. Общество, кстати, было к этому готово и андроповское (весьма нежное) «закручивание гаек» встретило радостно, анекдотами о ГУЛАГЕ и расстрелах, да и от Горбачёва поначалу ждали именно повышения дисциплины.

Сегодня знать себя и знать своего врага ещё важнее, чем в прошлом. Новые информационные технологии настолько ускоряют все процессы, что можно потерпеть катастрофическое поражение в самый момент триумфальной победы.

Последние годы показали, что наше общество не против активной и даже агрессивной внешней политики, но только в том случае, если это никак не отражается на общем уровне благосостояния. Сплочение вокруг власти на фоне санкционной агрессии Запада, конечно, произошло, но надо понимать, что правительство смогло демпфировать большую часть негативных последствий, так что до народа они практически не докатились. Остановился на три-четыре года рост уровня жизни, но и спад практически не был отмечен. Социальная катастрофа, которую ждали и на которую надеялись наши западные «друзья и партнёры» и внутренняя пятая колонна, не состоялась.

Такое состояние общества ставит перед властью задачу максимальной выверенности внешнеполитического курса. Нельзя допустить не только поражения, но и слишком дорогой победы, которая дестабилизировала бы положение внутри страны. Поэтому необходимо постоянно исследовать меняющееся состояние врага, чтобы ни на минуту не терять всего объёма знаний о нём.

Например, на Украине уже несколько лет сидит в тюрьме 85-летний Мехти Логунов. 30 июля 2018 года его приговорили к 12 годам лишения свободы (в его возрасте де-факто к пожизненному заключению). Все знают, что обвинения абсурдны и надуманны. Более того, давно на свободе многие более опасные для режима люди, включая бывших ополченцев, а иных открытых врагов режима никогда и не арестовывали. Почему Мехти в тюрьме, в то время как другие выпущены?

Потому что он не признал свою вину. Между тем украинские суды в большинстве случаев признавшим вину дают условные сроки (или сроки в рамках уже отсиженного). Более того, признание вины является условием для обмена (когда таковые происходят). Практически все, кому удалось вырваться из украинских застенков, вспоминают, что ещё на этапе следствия им предлагали признать вину в обмен на существенное смягчение наказания (вплоть до символического), в случае же отказа обещали дать лет 10-15.

Зачем это Украине? Незачем. Признание вины обвиняемым под давлением, не спасает следователей и судей от ответственности за фальсификацию дел и неправосудные приговоры. Более того, признание вины, выбитое в подвалах СБУ, не лишает права обратиться в ЕСПЧ. В рамках же действующей украинской системы нехватки доказательств для приговора «ватнику», «колораду», «сепаратисту» или даже просто пророссийски настроенному гражданину быть не может. Даже если у вас не найдут политически вредных текстов, эмблем или флагов, так подбросят патроны или наркотики. И всегда найдут судью, который проштампует приговор. Собственно, это очевидно уже из самого факта угрозы дать 15 лет, если не хочешь признать вину и получить год условно.

Украинцев этому, как и всему остальному плохому, научили американцы. Там действует та же схема. Виктор Бут, которому в 2012 году дали 25 лет тюрьмы, сидит, потому что не признал свою вину.

В июле 2018 года в США арестовали Марию Бутину. Ей грозило до 15 лет тюрьмы. Но она признала себя виновной и в рамках сделки со следствием получила 18 месяцев. 25 октября 2019 года она была освобождена после фактического отбытия большей части этого срока.

Как свидетельствуют практика и опыт, в США в рамках состязательного судебного процесса на присяжных, принимающих решение, большое влияние оказывает пресса и общественное мнение (хоть теоретически  считается, что они от этого влияния ограждены). По «шпионским» делам (а американцы в последние годы чудовищно расширили список «провинностей», которые могут привести к обвинению в деятельности против интересов США, а то и в терроризме) приговор практически всегда обвинительный. Поэтому адвокаты сразу советуют своим клиентам признавать себя виновными и идти на сделку со следствием.

Можно сказать, что американцы создали целую систему «политической юстиции», попав в жернова которой ты уже не можешь выйти невиновным. Инквизиция иногда оправдывала обвиняемых, американские суды в рамках «политической юстиции» никогда. Правительство США использовало систему «политической юстиции» для давления на отдельных неудобных им личностей и даже на правительства (целому государству можно было предъявить обвинение в терроризме, опираясь на показания, какого-нибудь несчастного, которого угрозами (а то и пытками) принудили к заключению сделки со следствием).

Первое последствие наступило, когда вначале Китай и Иран, а затем и более широкий круг государств, стали просто хватать первых попавшихся более менее заметных американских граждан и давать им заоблачные сроки, с целью обмена на своих, находящихся в американских застенках. Но нас в данном случае интересует не механизм тактического противодействия противоправным действиям США, а возможность применения стратегического знания для разрушения американской системы власти.

Итак, мы знаем, что американская «политическая юстиция» задействовалась против неприятных США чем-то иностранцев, чтобы создать им проблемы и вынудить прекратить свою деятельность или сократить её объём. Мы знаем, что система действовала более-менее эффективно (не считая возможности зеркального ответа) до тех пор, пока американский политикум не раскололся на глобалистов и трампистов. Теперь же её пытаются задействовать во внутриполитических целях друг против друга борющиеся политические группировки. Нам известно, что в рамках этой системы обвинение базируется на домыслах, сообщениях СМИ и показаниях третьих лиц, иногда добытых неправовым путём. Наконец, мы в курсе, что система устроена таким образом, что жертву, не дискредитировав, не выпускает.

Сложно ли, обладая таким объёмом знаний и соответствующими информационными возможностями, оказывать самое разрушительное воздействие на американскую политику просто путём дискредитации соответствующих политиков руками самой же американской судебной системы? Достаточно только обеспечить нужных людей, в нужное время, нужной информацией.

Допустим, мы этого делать не будем из соображений высокой морали. Но, как говаривал Броневой в роли Мюллера, «то, что знают двое, знает и свинья». Смешно полагать, что эта особенность американской политической и юридической систем больше никому в целом мире неизвестна. Скорее, о ней знает каждый, имеющий дело с Соединёнными Штатами. Значит, рано или поздно она будет использована против США. Более того, она может быть использована третьей страной против третьей страны, в том числе и против нас.

Единственный вариант избежать негативного влияния на нас этой стратегической слабости США — обеспечить такое положение дел, при котором влияние Вашингтона и происходящих там событий будет слишком незначительным, чтобы как-то задеть наши интересы. После нескольких лет эффективной игры на известных нам американских слабостях и введения США в заблуждение относительно слабостей собственных, Россия вплотную приблизилась к этому благостному состоянию. Но есть два нюанса.

Во-первых, победу можно считать окончательной только в случае полного истребления противника (что в наше время нереально) или же в случае добровольного признания им своего поражения. Если противник поражение признать не желает, то вы получаете Афганистан, Вьетнам, Йемен и отложенная победа обходится вам всё дороже и дороже. В конечном итоге, несмотря на то, что противник может потерять на порядки больше людей и материальных ценностей, вы выясняете, что даже гипотетическое достижение окончательной победы (до которой очень далеко) не окупит ваши затраты. Все усилия оказываются напрасными, а череда тактических побед приводит вас к стратегическому поражению. То есть если мы хотим зафиксировать свою победу над Западом, надо убедить его признать своё поражение. Признание поражения должно стать для него выгоднее продолжения войны.

Во-вторых, надо учитывать, что свято место пусто не бывает, место выбывшего врага быстро занимает новый, возможно, даже вчерашний друг. Поэтому необходимо просчитывать все варианты. Не исключено, что наиболее выигрышным окажется вариант имитации жёсткого противостояния (без фиксации победы), в условиях, когда де-факто конфликт уже исчерпан. Лучше понарошку воевать со старым любимым врагом, чем по-настоящему с новым неизученным.

И не надо забывать, что все эти красивые манёвры возможны лишь в том случае, если противник знает себя (а лучше не знает себя) и не знает вас. То есть вы должны казаться не тем, кто есть на самом деле. Ну и, памятуя негативный опыт большевиков, нельзя позволять чтобы маска становилась лицом или чтобы вы начинали путаться, где у вас лицо, а где маска. «Война — путь лжи», но надо постараться, вводя в заблуждение противника, не обмануть себя.