Так быть или не быть российской военной базе в ЦАР?

И вообще, откуда взялась тема расширения российского военного присутствия в Африке?

Громкий успех сочинского саммита  Россия-Африка вполне ожидаемо вызвал вал не только обсуждения его  смыслов и результатов, но и привел к ряду неоднозначных сообщений,  касающихся дальнейших перспектив развития процесса.

Самым ярким из них по праву служит заявление президента ЦАР  Фостена-Арканжа Туадера об изучении возможности создания на территории  страны постоянной российской военной базы. Пресса немедленно взвилась –  русские закрепляются в Центральной Африке! Куда, зачем, как посмели!

Хотя официальный Кремль пыл журналистов и несколько остудил – военно-техническое сотрудничество с Банги действительно обсуждалось, но тема базы в переговорах не фигурировала, сам вопрос на повестке дня остался. Просто по причине его самоочевидности.

Особенно после того, как на церемонию отмечания второй годовщины  своего избрания на президентский пост Фостен-Арканж Туадера прибыл в  сопровождении подозрительно белой охраны в камуфляже без знаков  различия. Как вскоре выяснилось – российской.

До того задачу обеспечения его личной безопасности решали руандийский  части из остатков миротворческих сил ООН. А тут их как рукой сняло,  причем, не только из личной охраны, но и из патрулей в столице страны -  Банги. Также белые советники с русским акцентом появились в армейских  частях страны.

Впрочем, вопрос действительно гораздо шире границ одного отдельно  взятого африканского государства. Строго говоря, он состоит из трех  больших частей и одной многовековой тенденции. Последняя заключается в  прямой закономерности между появлением где-то больших иностранных  инвестиций и приходом туда иностранных войск по обеспечению их защиты.

Основываясь на ней западные и некоторые отечественные либеральные СМИ  пытаются проводить параллели с колониализмом. Формально определенные  основания для подобных выводов действительно есть. После преодоления  последствий внутреннего кризиса вследствие распада СССР и вызванного им  тотального сокращения нашего присутствия в Африке, в начале нулевых мы  туда постепенно стали возвращаться.

Сначала в Тропическую Африку  (так в обиходе принято называть регион, лежащий между Сахарой и ЮАР)  потянулись российские горнодобывающие компании. В первую очередь  привлекаемые залежами Анголы (алмазы) и Гвинеи (бокситы). Со временем  география начала расширяться и приобретать двустороннюю направленность.

В африканские страны пошла российская химическая продукция, прежде  всего сельскохозяйственные удобрения, и постепенно растущий перечень  других товаров. Как потребительских, так и необходимых в  инфраструктурном строительстве. К примеру, сегодня Росатом ведет там 30 различных проектов в 12 странах и имеет пакет твердых заказов на общую сумму в 14 млрд долларов.

Не удивительно, что по мере расширения масштабов российского  экономического присутствия начали приобретать актуальность и чисто  политические вопросы. Первый из них касался исторически сложившихся зон  влияния на Континенте. Если не вдаваться в детали, после распада мировой  колониальной системы, формально африканские государства обрели  юридическую независимость, но фактически остались в границах зон влияния  и экономических интересов метрополий.

Так к северу от Сахары контроль над территориями принадлежал в  основном британцам и за ними – французам. Южнее Сахары продолжал  властвовать Париж, хотя местами важную роль сохраняли Бельгия,  Нидерланды и даже Германия, хотя последняя и весьма минорно. В  определенной степени их пытались подвинуть США, также заинтересованные в  расширении своей экономической и политической гегемонии. После  2007-2010 года в борьбу за Африку вступил Китай.

Теоретически у порванной в лоскуты одной северной страны-бензоколонки  в конкурентной борьбе не должно было оставаться никаких шансов, но  дьявол, как всегда, крылся в деталях. Прежде всего, в специфике  предлагаемой конкурентами политико-экономической модели взаимных  отношений.

Франция и Британия, несмотря на современный внешний ребрендинг, по  факту продолжали традиционную политическую линию, наглядно  продемонстрированную в ЦАР. По возможности не вмешиваться в любые  внутренние проблемы, используя местные события лишь для укрепления  абсолютности своей власти над месторождениями.

Те же французские десантники фактически никак не помогали властям в  предотвращении гражданской войны в стране, сосредоточившись  исключительно на охране французских концессий на урановых рудниках и  алмазных копях.  Также они себя ведут в Габоне и Мали, которые считаются  ключевой французской операционной базой в регионе.

Американцы, тоже традиционно, ведут себя иначе.  Стремясь подвинуть союзников (и одновременно конкурентов!) Вашингтон  делает ставку на максимальную дестабилизацию региона с его предельным  дроблением на маленькие слабые и потому очень дешево зависимые  территории, власть над которыми можно осуществлять немногочисленными  силами спецназа. А то и вовсе прибегая к услугам частных военных  компаний, чтобы снимать ответственность за последствия с официальных  США, заинтересованных, прежде всего, в получении под свой безраздельный  контроль африканских нефтяных месторождений, что и определяет географию  американского вмешательства в Африку.

Поначалу Китай в этом смысле казался удобной панацеей. Он делал  ставку на выстраивание личных связей с властями и не сопровождал  предоставляемые инвестиции никакими политическими условиями. Но вскоре  оказалось, что и ему за дешевые деньги надо платить. Причем, много и  дорого.

Пекин просто выкачивает ресурсы всеми способами, стремясь  минимизировать издержки процесса и формируя как можно более широкую базу  должников, обязанных платить по кредитам много и, что куда важнее,  очень долго. То есть речь идет о формировании финансового источника на  предстоящие 50-70 лет.

Что потом будет с местными властями – не важно. Китайцы не без  оснований полагают себя способными успешно договориться с любыми  политиками, кто придет к власти потом.

На этом фоне российская модель отношений оказывается уникальной. За примитивным слоганом "решать африканские проблемы, прежде всего, с учетом интересов самих африканцев" по факту стоит та же стратегия, которую Москва с успехом, хоть и не без сложностей, реализует на Ближнем Востоке.

В ее основе лежит сохранение и даже укрепление государственности  партнеров, помощь в достижении компромиссов между ними по их (это  важно!) спорным вопросам, и расширение торговых и экономических связей  за счет  стимулирования роста местных экономик. В том числе,  инфраструктурного.

Как оказалось на практике, это не просто работает, российская модель  пользуется быстро растущей популярностью, чем и объясняется успех нашей  дипломатии, сумевшей всего за десятилетие отыграть последствия  постсоветского провала и добиться популярности даже большей, чем в  Африке имел Советский Союз на пике своего могущества.

И это создает целый букет проблем. Придя на Черный Континент, что  называется, чисто за деньгами, Россия фактически попала в  геополитический вакуум. Африканцы хотят с нами дружить по большей  степени от отчаяния и даже местами в пику Европе, Америке и Китаю, а не  потому, что их привлекает наша стратегия развития. Ее-то на деле как раз  и нет. Имеются только принципы, которым, как показали ближневосточные  события, Москва сохраняет приверженность всегда, а не как прочие большие  боссы – до тех пор, пока это приносит большую сиюминутную выгоду.

Но дружба эта сопряжена с необходимостью местные проблемы решать, а  сделать это без четкого стратегического понимания наших собственных  долгосрочных интересов на Континенте, путей и методов их достижения, а  также концепции купирования ответной реакции со стороны конкурентов,  невозможно. А без этого ни о каких постоянных военных базах в Африке не может идти речи вовсе.

К тому же Центральноафриканская республика - далеко не единственный и совсем не бесспорный вариант  по их расположению. К тому же географически еще и не самый удобный. В  очередь уже выстраиваются Мозамбик, Судан, Эфиопия и ряд других стран. В  ряде случаев подобный вопрос, правда, не слишком акцентированно,  подымают даже власти Сомали.

Но без собственного четкого понимания на уровне глобальной стратегии о  составе и характере, прежде всего, российских интересов, а также  степени их реальной достижимости в текущих и складывающихся  перспективных внешних политических и экономических условиях, переходить к  столь кардинальным шагам слишком преждевременно. Сначала фундамент и  только потом стены с крышей.

В том числе ввиду крайней запутанности, сильной принципиальной  затянутости и очень большой многогранности внутренних африканских  конфликтов, как между отдельными государствами региона, так и между  политическими и этническими группами внутри самих отдельных государств.

Решать их только в рамках нашего субъективного понимания о  единственно правильном, за наш счет и нашими силами, как показывает наш  пример Афганистана, глупо, затратно, и в итоге всегда ведет к поражению.  Влезать в чужие трения ради сиюминутного решения собственной локальной  задачи еще глупее и тоже фатально, пример тому итоги уже американского  вторжения в тот же Афганистан.

Так что сначала необходимо стабилизировать обстановку, сформировать  фундамент (экономический, политический, идеологический и даже просто  медийный, с положительным образом России среди местного населения и его  правящих элит) и только потом переходить к вопросу о постоянных базах.

Пока же, как показывает опыт нашей помощи президенту ЦАР, мы вполне  эффективно можем обходиться временными пунктами дислокации, вроде  учебных центров. Расширение поставок российских вооружений  все равно потребуют организации процесса его освоения на местах. Стало  быть, какие-то учебные центры все равно понадобятся. Как минимум.

Источник