Андрей Фурсов. Корпорация-государство. Доклад на заседании клуба «Красная площадь»

Уважаемые коллеги! ХХ век принёс много изменений. Возникло много нового, но многое оказалось унесено ветром истории. Исчезли целые империи, целые классы сошли или сходят с исторической арены: крестьянство в первой половине ХХ в., рабочий класс — во второй, средний класс в конце ХХ в. Испытывают серьёзнейшие проблемы институты, без которых трудно представить современный мир, и прежде всего — нация-государство ( nation- state; у нас нередко этот термин переводят не совсем удачно как «национальное государство»).
В два последние десятилетия по мере развития процесса, именуемого глобализацией, на Западе заговорили о «ржавении» (фон Райт), «растаивании» ( fading away of), «увядании-усыхании» ( withering away) или даже исчезновении нации-государства. По сути, этот вопрос даже не дискутируется. Дискуссии ведутся по другому поводу: что сменит нацию-государство? Одни (С. Хантингтон) считают, что это будет цивилизация, другие — мировое правительство, официальное или закулисное, третьи (М. Харт и А. Негри) — некая империя без центра, четвёртые (К. Омаэ, автор бестселлеров «Мир без границ» и «Упадок нации-государства и подъём регион-экономик») — регион-экономики.
Корректно ставить вопрос и рассуждать о том, что происходит с нацией-государством можно лишь в контексте долгосрочного развития капиталистической системы, т.е. на основе принципов историзма и системности, что автоматически означает теоретический подход. В последние десятилетия с крушением советского коммунизма и, естественно, официального марксизма ушёл или резко ослаб вкус к теоретическому знанию, которое объективно требует и особой подготовки, и значительно большей эрудиции, чем эмпирические исследования, и намного большего интеллектуального напряжения. Сегодня популярны незатейливые (если не сказать, убогие) эмпирические case studies, так называемый «многофакторный анализ» и т.п., где главный акцент делается на работу с «материалом», с «научными фактами» — будто научный факт это дискретный кусок реальности, а не тип знания, который обретает научный статус только в рамках научной теории. Как говорит замечательный американский биолог Стивен Дж. Гулд, “Science is not about facts, it is about interpretations and generalizations”. На мой взгляд, это единственно верный подход, в основе которого лежит номинализм — именно из последнего выросла новоевропейская гносеология, именно в его русле работали столь разные люди как Оккам, Декарт, Маркс, Макс Вебер и др. Главное условие научности — определение терминов и понятий: “ Il faut dé finir le sens des mots” любил говорить Декарт. Поэтому анализ проблемы исторических судеб государства я начну с определения термина «государство».

II

У нас слово (термин) «государство» обозначает практически любую послепервобытную организацию власти — от Древнего Египта до Британской империи и от шумеров и ацтеков до США и СССР. В западных языках послепервобытная властная организация фиксируется с помощью двух терминов, что возполяет более адекватно отражать реальность. Эти термины — « patrimony » и « state » ( lo stato, l’état, der staat).
Патримония — это форма власти, характерная для докапиталистических обществ с антагонистическими группами, отчуждением продукта (эксплуатация) и отчуждением воли (угнетение). Кроме того, патримония не была жёстко связана с территориальностью, эта форма власти зависела от отношений лояльности, а потому после смерти верховного правителя нередко менялись границы.
State — это то, что возникает исключительно в Европе в 1450-е — 1650-е гг. («между Макиавелли и Гоббсом» — первый запустил термин «государство»/ « lo stato» в его современном значении, второй концептуализировал его в «Левиафане»). Далее в своём выступлении, когда я буду употреблять термин «государство» речь идёт только о « state» в его различных вариациях.
Если говорить об определении государства, то можно выделить два подхода, которые нередко противопоставляют друг другу. Это веберовский подход, где акцентируется формально-рациональная сторона государственности, и марксистский подход, согласно которому государство — это, прежде всего, сфера насилия, обособившаяся из системы производства и его отношений. На самом деле противоречие между двумя подходами носит главным образом внешний характер: веберовское определение вытекает из марксова, фиксирует один из его аспектов. Формально-рационализированный («абстрактный», «идеальный») характер может иметь только такая властная структура, которая обособилась, выделилась (причём, максимально) из отношений по поводу распределения факторов и продуктов производства, т.е. из материальной сферы, отсюда — формально-рациональный, абстрактный характер.
Возникнув в «длинном XVI веке» (1453-1648 гг.), государство проделало определённую, хотя и довольно быструю эволюцию, сменив несколько форм: княжеское государство, королевское государство, территориальное государство, государство-нация. Этот процесс хорошо прослежен в работе Ф. Бобита «Щит Ахилла».
В середине XIX в. оформляется нация-государство, чему способствовали три фактора: логика развития государства как особого института самого по себе и в его взаимодействии с обществом; потребности индустриального производства в условиях западноевропейского социума; борьба низов и стремление правящего слоя каким-то образом интегрировать их в систему. Все три фактора были тесно связаны между собой, образуя нечто вроде «кольцевой причинности».
Логика эволюции государства от княжеского (классика — Людовик XI) до нации-государства как института самого по себе и в его отношениях с «обществом» заключалась в том, что каждая новая форма государства включала в себя всё большую часть населения в качестве граждан, имеющих не только обязанности, но и права. Нация-государство включило в себя всё население, находящееся на территории его юрисдикции, т.е. проживающее на территории страны. В этом плане эволюция государства от княжеского до «национального» — это восходящая или, если угодно, прогрессивная эволюция.
Максимальной включённости населения в государство, распространения его на всё население требовала и логика развития индустриального производства. В первой половине XIX в. в Великобритании — наиболее развитом государстве, к тому же быстро индустриализирующемся, возникла крайне опасная социальная ситуация, которую Б. Дизраэли в одном из своих романов охарактеризовал как «две нации». Речь идёт о крайней поляризации общества, где разрыв между богатыми и бедными достигает уровня разрыва между двумя различными нациями, что, как максимум, чревато социальным взрывом и гражданской войной, как минимум ослабляет позиции государства на мировой экономической и политической аренах.
Наконец, last but not least, сама борьба низов, «опасных классов» в «эпоху революций» (Э.Хобсбоум) 1789-1848 гг. заставила верхи идти на попятную и сделала для них жизненно важным решение задачи превращения «опасных классов» в «трудящиеся классы». Нация-государство стало средством решения этой задачи: пролетариату, вопреки тому, что считал и писал Маркс, есть что терять — родину, отлитую в нацию-государство. Это «опасным классам» конца XVIII — первой половины XIX в., которые Маркс спутал с пролетариатом, было нечего терять, кроме своих цепей, поскольку они утратили одну коллективную идентичность и не приобрели иной. Нация-государство и стало новой формой коллективной идентичности для индивидов-социальных атомов. Базовым «кирпичиком» нации-государства является именно индивид — в отличие от патримонии, базовыми единицами которой были различные формы общины ( Gemeinwesen).
Если нация-государство — это высшая форма государственности state( ness), то welfare state («государство всеобщего изобилия»; более точным мне представляется перевод А.С.Донде, он же А.С.Кустарёв: «государство всеобщего собеса») — это высшая и наиболее демократичная форма нации-государства. Период с 1945 по 1975 гг., который французы называют “ les trentes glorieuses” и который совпал с повышательной волной кондратьевского цикла («А-Кондратьев»), т.е. беспрецедентным экономическим ростом, был и временем триумфа welfare state. Триумф последнего был и триумфом среднего класса. В начале 1970-х годов благодаря перераспределительному механизму, обеспечивавшему буржуазный образ жизни тем слоям, которые не имели буржуазных источников дохода, средние классы настолько окрепли экономически, что реально — с помощью таких институтов как гражданское общество, политика, формальная демократия — оказались способны бросить вызов правящему слою ядра капсистемы.
Об этом свидетельствует и нервная реакция интеллектуальной обслуги «железной пяты». В 1975 г. по заданию «Трёхсторонней комиссии» три западных «мудреца» — С.Хантингтона, М.Крозье и Дз.Ватануки — подготовили доклад «Кризис демократии». Поразительно, но эта работа до сих пор не переведена на русский язык (я имею в виду открытый доступ), а ведь она очень важна. По сути, там расписана программа если не ликвидации демократических институтов, то такую их трансформацию, которая сделает их относительно безопасными для истеблишмента и вырвет их в качестве политического оружия из рук среднего класса.
В частности, рекомендованы меры, направленные на усиление политической апатии средних классов и т.д. Да и welfare state как высшая форма нации-государства нуждалось в «корректировке». Иными словами, в 1970-е годы как своеобразная матрица средних классов нация-государство в форме welfare state создала серьёзную проблему для хозяев ядра капсистемы, т.е. у него возникли политические проблемы (что, кстати, сразу же нашло отражение в кино — например, американском и французском).
III

В 1980-е годы к этим проблемам добавились экономические, которые ещё более усилились в последнее десятилетие ХХ в. Глобальному рынку капиталов адекватны, с одной стороны, наднациональные (структуры типа Евросоюза или НАФТА), которые намного крупнее государства, и они выигрывают за счёт масштаба и размера, с другой — региональные блоки, которые меньше государства, и они выигрывают за счёт динамики. Известный японский бизнесмен и исследователь К.Омаэ («мистер Стратегия») назвал такие блоки регион-экономиками — по аналогии с броделевско-валлерстайновской мир-экономикой, которой они, по его мнению, идут на смену.
Что такое регион-экономика? Он определяется сугубо экономическими, а не политическими и уж тем более не социальными факторами и императивами. Регион-экономика — это единица спроса и потребления с численностью населения не более 20 млн. (иначе трудно будет обеспечить единство граждан как потребителей высокого уровня — эдаких «богатых Буратино») и не менее 5 млн. (чтобы обеспечить привлекательный рынок для потребительских товаров, с одной стороны, и экономию за счёт услуг, с другой). Размер и масштаб здесь таковы, чтобы регион-экономика наилучшим образом выполнил роль естественной деловой единицы глобальной экономики. Он развёрнут в сторону именно последней, а не своего нации-государства и связан в глобальной экономике опять же с аналогичными единицами, а не своим государством или иными государствами.
Последние, по крайней мере, огромная их часть, верно указывает Омаэ, —артефакт прошлого, всего лишь картографическая реальность (или иллюзия). Классические регион-экономики — это Северная Италия, район Баден-Вюртемберг на верхнем Рейне, Силиконовая долина, «треугольник роста» Сингапур — Джохор — о-ва Риау, Токийский район, район Кансай (Осака — Кобе — Киото), Сан-Паулу в Бразилии и др. Главная причина эффективности регион-экономик — умение решать региональные проблемы с привлечением ресурсов глобальной экономики и, разумеется, то, что их социальные и политические характеристики жёстко подогнаны под экономические требования финансовой системы глобализации — никакой социальной или политической «лирики», homo economicus на марше. Хочу подчеркнуть: выделение регион-экономик из «тела» наций-государств стало возможно только благодаря глобализации. Она поменяла местами «ударный» и «безударный» уровни мировой системы — на первый план вышли глобальный и региональный уровни, а национально-государственный отошёл на второй план. В свою очередь эта перемена мест обусловлена изменением соотношения материальных и нематериальных факторов в современном производстве и соответствует ему.
Глобализация — это такой процесс производства и обмена, в котором, благодаря господству информационных (т.е. «нематериальных») факторов над вещественными («материальными») капитал, превращающийся в электронный сигнал, оказывается свободен практически от всех ограничений локального и государственного уровня — пространственных, материальных, социальных. Это, согласно З.Бауману, победа времени над пространством и, естественно, тех, кто контролирует время (капитал) над теми, кто контролирует пространство (государство). Глобализация — это прежде всего глобализация капиталов, естественно в финансовой форме; это создание глобального рынка финансовых капиталов, свободного от контроля со стороны государства. Как заметил тот же З.Бауман, «всё, что движется со скоростью, приближающейся к скорости электронного сигнала, практически свободно от ограничений, связанных с территорией, откуда он послан, в которую он послан или через которую он проходит».
С формированием глобальных денежных рынков возможности государства контролировать финансово-экономические потоки резко ослабли. Уже на заре глобализации, к середине 1990-х годов объём чисто спекулятивных межвалютных финансовых трансакций достиг 1 трлн. 300 млрд. в день. Это в 5 раз больше, чем объём мировых торговых обменов и всего лишь чуть меньше, чем суммарные резервы всех национальных банков мира на тот момент (1 трлн. 500 млрд.). Ни одно государство мира, за исключением США (причём, во-первых, благодаря военно-политическим мускулам; во-вторых, ввиду того, что они — место прописки крупнейших ТНК, так сказать, Глобамерика) не продержится и нескольких дней против глобального спекулятивного давления. Уже в 1994 г. (всего через 11 лет после того, как появился термин «глобализация» и через 7 лет, после того, как появилась первая монография по глобализации) мексиканский финансовый кризис со «стеклянной ясностью» показал всю слабость государства перед лицом глобального рынка («семёрке», Всемирному банку и МВФ удалось наскрести для Мексики всего лишь 50 млрд. долларов).
Нация-государство перестаёт быть формой, адекватной глобализирующемуся миру, формой интеграции индустриальных комплексов в мировую систему как международную (интернациональную). Здесь две стороны дела. Во-первых, само индустриальное производство начинает утрачивать доминирующее положение, отступает на второй план (и переводится на Юг) под натиском наукоёмкого производства и информационно-финансового сектора. Во-вторых, мировая система перестаёт быть международной системой государств — помимо государства на мировой арене появились новые мощные игроки, его конкуренты, а возможно и могильщики. Это структуры типа Евросоюза, транснациональные корпорации, криминальные синдикаты и т.п. Отступление государства отражается и на анализе мировой экономики. Например, как подчёркивает уже упоминавшийся К.Омаэ, дискуссии о дефиците или активе в торговле США с Японией становятся всё более бессмысленными, т.к. потоки товаров, измеряемые официальной торговой статистикой, представляют лишь незначительную и постоянно уменьшающуюся долю экономических связей между двумя странами. Они не фиксируют доходов, получаемых от услуг, лицензий, интеллектуальной собственности, от товаров, произведённых фирмами США в третьих странах продаваемых в Японию и т.д. Чипы, произведённые американской фирмой в Малайзии и проданные в Японии, не попадают в американскую экспортную статистику. Можно привести и другие примеры подобного рода.
Всё сказанное, однако, не значит, что нация-государство отомрёт завтра, но то, что оно трансформируется в нечто иное, в иной тип государства — это очевидно. Ф.Бобит назвал новый тип «рынком-государством», имея в виду структуру, которая определяется исключительно экономической целесообразностью; так сказать глобальному рынку — рынок-государство. Ясно, что рынок-государство Бобита соответствует регион-экономике. Однако регион-экономика — это характеристика скорее пространственного и экономического порядка. Термин рынок-государство не вполне удовлетворяет тем, что не фиксирует ту конкретную форму, в которую «отливается» рынок в качестве определения государства. Мне наиболее адекватным представляется термин корпорация-государство (далее — КГ), т.е. такое государство, в котором на смену определению «нация» приходит определение «корпорация».

IV

КГ есть такая форма административного устройства, которая, совпадая в пространстве с границами нации-государства, развёрнута к глобальной экономике и цели функционирования которой носят рыночно-экономический характер, т.е. предполагают сведение к минимуму социальных, политических и культуральных издержек по «содержанию» территории «прописки» и её населения. Формы этого сведения разнообразны — от постепенной (по принципу варки лягушки живьём) минимизации социальных обязательств (корпорации-) государства, которое может внешне провозгласить себя социальным, до избавления от экономически лишнего, нерентабельного населения путём шоковых реформ. Общий принцип — отсечение от общественного пирога огромных слоёв населения, такой процесс производства и обмена, в котором, благодаря господству информационных (териториальных факторов в современном производстве)
В этом плане понятно, что рейганомика и тэтчеризм объективно вели к формированию корпорации-государства, а у нас — объективно — аналогичную функцию выполняли горбачёвщина и в намного большей степени ельцинщина.
Ни в коем случае нельзя путать корпорацию-государство с корпоративным государством (например, Италия Муссолини или III Райх) и смешивать два эти термина. Корпоративное государство есть форма нации-государства, это предвосхищение welfare state, а во многом даже более последовательное воплощение его принципов. Корпорации-государства — это иной, по сравнению с нацией-государством тип, который приходит или пытается прийти ему на смену. Если корпоративное государство — это социальное государство, то корпорация-государство — это рыночно-экономическое государство, несоциальное, а в крайнем, «идеальном» случае — асоциальное, в значительном количестве привлекающее и рекрутирующее социопатов.
Ещё раз подчеркну соответствие welfare state как формы нации-государства индустриальной эпохе и его несоответствие постиндустриальной эпохе. Во-первых, индустриальное производство требует массового рабочего и среднего классов — в качестве как производителей, так и потребителей, обеспечивающих эффективный спрос. В системе наукоёмкого производства эти массовые слои не нужны (в начале 1990-х годов на фирме “ Microsoft” с её 49 филиалами работало 16400 человек); к тому же в эпоху глобализации индустриальное производство выводится на периферию, отсюда всякие «экономические чудеса» вроде корейского.
Во-вторых, первая половина ХХ в. в истории индустриальной эпохи — время системных мировых войн за гегемонию, порождающее «военное государство всеобщего собеса» ( warfare welfare state), т.е. нуждающееся в поддержке своих рабочего и среднего классов в борьбе против буржуазии, рабочего и среднего класса других государств.
В-третьих, ещё большей потребность в такого рода поддержке стала во второй половине ХХ в. в период «холодной войны», т.е. противостояния капитализма системному антикапитализму, т.е. СССР, социалистическому лагерю. Здесь хозяевам ядра капсистемы приходилось откупаться от среднего и части рабочего класса, чтобы они не впали в социалистический или, того хуже, в коммунистический соблазн. Однако стратегия «социального эппизмента» («social appeasement») привела к такому политическому усилению среднего и рабочего классов, что они с их левыми партиями и профсоюзами стали представлять угрозу для истеблишмента. Рейганомика и тэтчеризм стали наступательной реакцией на эту угрозу, а крушение СССР устранило причину замирения. Американские исследователи Д.Дедни и Дж.Айкенбери ещё в начале 1990-х годов писали, что окончание «холодной войны» с неизбежностью приведёт к демонтажу welfare state; им, однако, по-видимому, и в голову прийти не могло, что вместе с формой будет демонтироваться и содержание — нации-государства, на месте (а точнее, во чреве) которого будет формироваться новый тип государства КГ.
От всех других форм государства КГ отличается не включающим, а де-факто исключающим характером. Это — нисходящая линия в развитии государства, конечным пунктом которой станет его отмирание и возникновение на его месте скорее всего структур неопатримониального, неообщинного типа. Иными словами, КГ — это, образно выражаясь, воля государства к смерти, форма отмирания государства, но отмирания в интересах определённых групп — хозяев позднекапиталистической системы и формирующейся послекапиталистической. Более того, это орудие формирования последней — как когда-то княжеское государство («новые монархии» во Франции и Англии второй половины XV в. как ранние формы макиавеллиевского “ lo stato” были орудиями формирования военно-административных машин антифеодального Старого Порядка и — «телеологически» — капитализма).
КГ как административно-экономический комплекс, формально являющийся государством (как госаппарат и в меньшей степени как институт), превращает национальные политико-экономические интересы в функцию интересов представителей различных экономических групп, выступающих в качестве представителей государства. Этот комплекс приватизировал в своих (развёрнутых в сторону глобальной экономики) интересах характерные для нации-государства властные функции (денационализация государства). Приватизация имущества, т.е. превращение его в собственность и недопущение к этому процессу «остального» населения (десоциализация государства) — следующие шаги. К тому же политико-экономические цели КГ как единицы и агента глобального (наднационального) рынка финансов требуют космополитизма, ослабления или даже устранения национальной идентичности. Чем многочисленнее та или иная нация, чем крупнее страна, чем длительнее и сильнее в национальном плане выражена её история, чем мощнее её культура и традиция, тем прочнее преграды на пути развития КГ, тем сложнее превратить нацию-государство в КГ, тем больше предпринимаемые в этом направлении усилия.
В идеальном и конечном виде КГ есть десоциализированная (до асоциальности и криминала), денационализированная либерально-космополитическая структура рыночно-репрессивного типа. Очень хорошо заметил по этому поводу один из лидеров восставших крестьян в Чьяпасе (Мексика): «В кабаре глобализации государство начинает заниматься стриптизом, и в итоге в конце представления на нём остаётся только то, что является крайней необходимостью (для хозяев глобальной экономики. — А.Ф.) — репрессивная мощь». Таким образом, у новой глобальной «железной пяты» нет потребности непосредственно править миром. От их имени эта административная задача возложена на плечи национальных правительств. При этом последние, конечно же, в значительной степени перестают быть национальными, превращаясь во внешнеадминистративные органы ТНК. Поскольку денационализация и десоциализация, особенно скоростные, часто требуют нарушения закона, выхода во внеправовую зону, формирование КГ во многом носит внелегальный, а то и просто криминальный характер. В одних случаях это выражено менее отчётливо, в других — более, а есть просто вопиющие случаи, когда криминальные характеристики «государства» начинают доминировать, как это происходит, например, в Либерии, Сьерра-Леоне, Заире и др.
В замечательной работе «Диалектика угнетения в Заире» (1988) М.Щацберг, который провёл в Заире несколько лет, охарактеризовал заирское «государство» как «государство-бандит». Частая практика: военные, жандармы или полицейские (каждая из этих групп — монополия отдельного союза племён) окружают ту или иную деревню или городок и начинают грабить; грабёж как форма эксплуатации-экспроприации. Собственно, «государство Заир» существует только на карте. В реальности эту территорию контролирую несколько союзов племён (по сути — КГ на племенной основе).
Разумеется, заирский случай и случай, о котором говорил повстанец из Чьяпаса, — крайние, это ситуация слабых и небольших государств Африки и Латинской Америки, где государство почти полностью превращается в низший тип КГ — репрессивный или просто криминальный, или, если угодно, внелегальный. Однако как тенденция, как «частичная» реальность, это удел не только Юга, но и ряда стран Севера. Так, в 1993 г. премьер-министр Франции Э. Баладюр заявил, что 25% французов живут «в зоне неправа» ( dans la zone du non- droit), особенно на юге страны. А ведь есть ещё юг Италии, Каталогия в Испании.
Более крупные государства могут превращаться сразу в несколько КГ. Например, на карте читаем: «Колумбия». В реальности на территории этой страны — четыре КГ: три внелегальных (Медельинский наркокартель, Калийский, партизаны FARC) и одно, пожалуй, самое слабое, легальное — «государство Колумбия».
Чем крупнее государство, чем многочисленнее население, тем вероятнее формирование КГ как кластера нескольких структур подобного типа. Например, Китай — внешне весьма монолитная страна. Но даже внутри этого монолита, по мнению некоторых аналитиков, есть относительно автономные сегменты, способные превратиться в квази-КГ или просто КГ. Специалисты говорят о китайской армии, которая контролирует аэродромы, производство. Разумеется, не она главная КГ в кластере, но речь идёт именно о кластере, а не о монолите.
Да что КНР, США — вот интересный пример. США после 1975 г. — это государство? С одной стороны — да. С другой — прежде всего кластер ТНК. В 1975 г. (Вьетнам, Хельсинки) государство США потерпело поражение в «холодной войне» от СССР. Это нашло отражение (что отметили немногие, но наиболее внимательные наблюдатели вроде Раймона Арона) в том, что правящий в Америке 200 лет правящий класс выходцев с восточного побережья уступил место людям с запада и юга, тесно связанным с ТНК. В результате США превратились в нечто вроде Глобамерики. Внутреннее противоречие США как нации-государства и КГ (кластера ТНК) — это весьма серьёзное явление. Однако, естественно, в США слишком много препятствий, которые тормозят формирование КГ.
В разных странах этот процесс идёт с разной скоростью. Как это ни парадоксально на первый взгляд, именно на периферии и полупериферии капсистемы, а не в ядре, он развивается наиболее быстро. Это ситуация, которую Маркс мог бы охарактеризовать как «язычник, страдающий от язв христианства». Там, где на пути КГ есть либо пусть приходящие в упадок, но существующие в принципе институты гражданского общества и публичной политики, либо, как в ряде азиатских обществ, сохранившиеся традиционные институты и религиозные (ислам, индуизм, буддизм) или морально-этические (конфуцианство) традиции, процесс его формирования идёт медленнее. Там, где ничего этого нет или есть, но очень слабо — ряд стран Латинской Америки, Африки, некоторые экс-социалистические страны, — этот процесс развивается намного быстрее.
Формирование КГ идёт не только сверху, но и снизу — политизация и этатизация крупных корпораций. На примере корпорации Леваева как корпорации нового — политического, или, как минимум, политизированного типа, это хорошо показал Сергей Горяинов в работе «Алмазы Аллаха». Именно такого типа корпорации, подчёркивает С.Горяинов, идеально вписываются в глобалистскую модель мироустройства; их даже можно считать своеобразным эталоном структур, на которых будет держаться новый мировой порядок (разумеется, если ему удастся встать на ноги, если этого широко шагающего «молодца» не уймут).
Ещё один претендент (или кандидат) в КГ — террористические организации, которые после окончания «холодной войны» стали превращаться в политико-экономические корпорации.
Вполне способны превратиться в КГ (или квази-КГ на криминальной основе) так называемые «серые зоны», т.е. территории, не контролируемые правительствами наций-государств. Как правило, это территории на стыке границ («золотой квадрат», «золотой полумесяц») двух, а то и трёх государств, либо просто зоны «провалившихся государств» ( failed states) или безгосударственные ( stateless), например, Афганистан или Сомали. «Серые зоны» напрямую связаны с глобальной криминальной экономикой. И здесь мы подходим к очень важному аспекту формирования КГ как особого типа — криминальному, но только уже не на страновом, а на глобальном уровне, и это вносит дополнительные штрихи в картину а-социализации (десоциализации) КГ.
Суть в следующем. Глобальная экономика базируется на пяти «китах»: торговле нефтью; торговля оружием; наркотрафик; торговля золотом и драгметаллами; проституция и порнобизнес. Некоторые из этих отраслей носят полностью криминальный характер, некоторые — частично. Нация-государство, которое по определению должно бороться с криминалом в общегосударственных, общенациональных интересах, и в этом плане оказывается неадекватным глобальной экономике с её огромным глобальным криминальным сегментом. А вот КГ почти идеально снимает противоречие между криминальным и некриминальным сегментами, поскольку с его точки зрения, как и с точки зрения корпорационной глобальной экономики, главное — это прибыль, экономическая рентабельность, а не государственность или мораль. Понятие «криминальный» в мире КГ, по сути, растворяется в экономической лексике «либерального» толка, а борьба с криминалом становится элементом конкурентной борьбы КГ различного типа друг с другом.
Таким образом, формирование КГ в мире идёт двояким образом. Сверху вниз (это — магистральный путь) — государство становится корпорацией особого рода (политической, а государство при этом в значительной степени денационализируется и десоциализируется). И снизу вверх — корпорации (как легальные, так и внелегальные) приобретают политические и даже квазигосударственные функции и вступают в борьбу с нациями-государствами.
Весьма показательный пример — разница между Большой Игрой-1 и Большой Игрой-2. Большая Игра (Great Game) — термин, введённый английским разведчиком капитаном Конолли и активно использованный Киплингом для обозначения борьбы Великобритании и России за Центральную Азию во второй половине XIX — начале ХХ в. В Большой Игре-1 (1856-1907 гг.) борьба в регионе шла между двумя империями, двумя легальными структурами. В Большой Игре-2, развернувшейся после распада СССР, участвовали/участвуют, во-первых, уже несколько государств, несколько негосударственных структур (Талибан, Северный Альянс и т.п.), криминальные сообщества, спецслужбы, выступающие в качестве автономных игроков, оседлавших свой «отрезок» наркотрафика или торговли оружием. Эта разнокачественная, политико-экономически разнородная среда — питательный бульон для формирования КГ.

V