Гадячское гадство. Первый опыт евроинтеграции

0.8K 11:57 - 16/Сен/18 США

(9 лет 3 месяца)

Нынешнее 16 сентября – дата, достаточно знаменательная в нашей истории. В этот день 360 лет назад в небольшом городке Гадяч гетман Иван Выговский подписал с представителями польского короля договор, по условиям которого Украина должна была отделиться от России и вновь войти в состав Польши. Надо ли говорить, что для украинских «национально сознательных» деятелей названная годовщина является праздником? Гадячский договор они именуют «ярким памятником тогдашней политико-правовой мысли», «выдающимся актом государственного строительства», «громаднейшим шагом вперед для завоевания Украиной свободы даже по сравнению с государственнообразующими проектами, воплощенными Богданом Хмельницким».

Но имеет сей юбилей не только историческое значение. Буквально на днях на Первом канале Национального радио Украины некий профессор, «специалист» по украинской истории (переквалифицировавшийся в таковые после 1991 года из историков КПСС) отозвался о «Гадячской унии» как о первой, пусть и неудачной, попытке евроинтеграции страны. Евроинтеграция же – тема сегодня более чем актуальная. И, наверное, стоит обратиться к опыту прошлого. Ну хотя бы для того, чтобы не повторять прежних ошибок.

***

При детальном анализе произошедшего в Гадяче, последующих событий и текста самого договора (особенно в его окончательной редакции, утвержденной сеймом Речи Посполитой), картина вырисовывается несколько отличная от изображаемой «национально сознательными» авторами. Начнем с того, что никаким «шагом вперед к свободе» подписанный документ не являлся. Скорее, наоборот. Если с воссоединением Малороссии и Великороссии за казаками сохранялось право выбора гетмана, то теперь они этого права лишались. Для себя-то Выговский выторговал пожизненное пребывание в должности. Но после его смерти казаки могли лишь выдвигать четырех претендентов на булаву. А уж польский король затем выбирал из предложенных кандидатов подходящего.

Если, находясь в подданстве у русского царя, гетман мог самостоятельно поддерживать контакты с главами иностранных государств (кроме откровенно враждебных России польского короля и крымского хана), то по новому договору таких полномочий у него не было. Численность казацкого войска сокращалась с 60 тысяч до 30 тысяч человек. А главное – польской шляхте возвращались ее поместья со всем имуществом. То есть фактически восстанавливалось крепостное право.

Выговский хотел управлять «Великим княжеством Русским». И данное обстоятельство до сих пор приводит в восторг современных поклонников Выговского как борца за создание независимой от России «европейской Украины». Но сами же украинские историки признают, что это было одно бессодержательное название. Его изобрел ближайший приспешник гетмана – Юрий Немирич. Нововведение позволяло учредить несколько новых доходных должностей. В частности – пост канцлера «княжества», на который Немирич как раз претендовал (для чего, собственно, и затеял переименование). Других выгод преобразование в княжество не давало. На практике регион превращался в простую провинцию Речи Посполитой.

Ничего удивительного в том, что Выговский пошел на столь невыгодный договор, не было. Меньше всего тогдашний «евроинтегратор» заботился о свободе и процветании родного края. Единственное, что интересовало гетмана - обогащение, личное и своей семьи.

Ведь сразу же после Переяславской Рады 1654 года Иван Выговский, бывший тогда генеральным писарем, принялся засыпать Москву прошениями о пожалованиях земельных угодий. Он выпрашивал себе и ближайшим родственникам все новые и новые имения. С получением гетманства эти просьбы не прекратились, а усилились.

Поначалу их удовлетворяли. Очень быстро недавний захудалый шляхтич превратился в крупного землевладельца. Но, как известно, аппетит приходит во время еды.

Когда гетман стал просить себе в вечное владение земли не только в Малороссии, но и в других частях Русского государства, московские бояре ответили, что получил он уже достаточно и посоветовали умерить пыл. Отказ обидел Выговского. Рассудив, что у царя больше выпросить не удастся, он решил теперь обратиться к польскому королю. Отсюда и проистекали его «евроинтеграционные» устремления..

***

Разумеется, поляки прекрасно сознавали, с кем имеют дело. Ведшие с гетманом переговоры польские дипломаты сообщали в Варшаву, что тот беспокоится лишь о том, «чтобы он и его дом были обеспечены на счет благосклонности короля», а об интересах казаков и не вспоминает.

Польское правительство использовало ситуацию в полной мере. Искомую благосклонность Выговскому («гетман войск Руских до конца своей жизни должен быть гетманом войск Руских и первым сенатором воеводства Киевского, Брацлавского и Черниговского») обещали охотно. Должности для Немирича и прочих гетманских приближенных – тоже. А также щедрые дары в виде новых поместий. Больше им ничего и не требовалось…

Местом для казацкой рады, где планировалось объявить о переходе от русского царя к польскому королю, выбрали Гадяч. Во избежание неожиданностей приглашали на раду только сторонников гетмана. Чтобы создать соответствующий настрой у делегатов, Выговский обнародовал якобы перехваченное «письмо царя русскому воеводе в Киеве». Монарх будто бы приказывал арестовать гетмана и всю казацкую старшину. Ныне мало кто сомневается, что ту заурядную фальшивку сфабриковали по приказу самого «евроинтегратора». Но в то время оно свою роль сыграло. Кто искренне, кто притворно, делегаты громко возмущались коварством Москвы.

В сущности, творившееся тогда в Гадяче без преувеличения можно назвать гадством. Одни - Выговский и его окружение - в предвкушении грядущих барышей продавали собственный народ в рабство. Другие – польские послы – втихаря посмеивались над глупостью и жадностью первых, но при этом хладнокровно готовили ярмо целому краю.

Перед собравшимися выступил посланец польского короля Станислав-Казимир Беневский. Он еще раз постращал делегатов «кознями москалей», которые, дескать, как ему, послу, заведомо известно, собираются всех казаков выселить на далекий север, а Украину заселить своими холопами (кстати сказать, эту страшилку русофобы будут потом использовать еще долго, в течение веков). Заодно Беневский яркими красками рисовал светлое будущее, ожидающее край в составе Польши.

«Соединяйтесь с нами, - говорил он. – Будем спасать общую отчизну. И возвратится к нам, и зацветет у нас свобода! И будут красоваться храмы святынею, города богатыми рынками! И народ украинский заживет в довольстве, спокойно, весело!»

«Соглашаемся! – вопили сторонники гетмана. – Будем больше иметь!»

Решение о присоединении к Польше было принято. Проект договора Беневский увез в Варшаву, на утверждение сейма. Ну а дальше…

***

Дальше все было прогнозируемо. Утверждать договор поляки не спешили. Ждали, когда гетман окончательно порвет с царем. Как только это произошло, польские шляхтичи обнаружили свои истинные намерения.

Проект договора тут же «откорректировали». Выговский, опасаясь вызвать народное возмущение и потерять власть, предпочитал действовать осторожно. Но учитывать его интересы в Варшаве теперь не считали нужным. Край откровенно затягивали в кабалу.

«Ты смерть мне привез», - сказал гетман посланцу, доставившему утвержденный на сейме окончательный текст соглашения. После чего не удержался и расплакался.

Предчувствие его не обмануло. «Лишь только в Малороссии узнали о совершившемся союзе Выговского с Польшей, народ поднял восстание и принялся избивать стоявшие на Украине польские гарнизоны», - отмечал видный малорусский историк (и, между прочим, ярый украинофил по убеждениям) Орест Левицкий.

Сторонников гетмана истребляли повсеместно. Среди прочих зарубили Юрия Немирича, так и не успевшего насладиться своим канцлерством.

Рассчитывавший подписанием договора с поляками гарантировать себе пожизненное пребывание в гетманской должности Иван Выговский вынужден был отказаться от власти уже через год после сделки в Гадяче. Впрочем, реальный контроль над Малороссией он потерял еще раньше.

В утешение король назначил бывшего гетмана киевским воеводой. Это был пустой титул – Киев полякам давно уже не принадлежал.

Лишился Выговский и своих прежних владений. Какое-то время он волочился в обозе польских войск. А потом поляки же его расстреляли. Просто потому, что он стал им не нужен. Примечательно, что решение о расстреле даже не обсуждалось на высоком уровне. Достаточным оказалось распоряжения одного польского полковника. Конец бесславный, но вполне заслуженный. Об этом трагическом финале своего давнего предшественника надо бы задуматься евроинтеграторам сегодняшним. Так ведь не задумываются.

А напрасно!

Александр КАРЕВИН

Этот день в истории: первый опыт евроинтеграции Украины. Или Гадский сговор в Гадяче

Авторство:

Копия чужих материалов

Использованные источники:

тут

Комментарий автора:

Что-то это по духу напоминает евроассоциацию и ненасытных нынешних интеграторов.И попытку сидеть на троне пожизненно (даже,если придется устроить бойню и ввести ЧП), а там - хоть трава не расти.

Блог пользователя sergeyussr | Войдите или зарегистрируйтесь, чтобы отправлять комментарии

По приеде, я был приглашен, тайно однако, к Выговскому в его комнату и тотчас отдал депеши, которые он принял, правду говоря, с большой радостию, особенно по причине полученной грамоты на воеводство Киевское, но сказал следующее: "ты со смертью приехал и смерть мне привез! Дай, Бог, чтобы мы оба могли в этом случае услужить государю и отечеству". И, севши на кровать, он заплакал, при нем никого не было, и я, смотря на него, также [15] заплакал. Потом я сказал: "Да будет воля и милость Божия! Все зависит от искреннего и ревностного усердия ратей милости к государю и отечеству: если ты захочешь, все будет хорошо, и этим желанным концом ты увенчаешь все дело, и покажешь всему христианству, что ты в состоянии сделать. За это ты много заслужил не только у его величества короля и Речи Посполитой, но и у всего христианства, а наконец, что всего важнее, ты принесешь неоцененную заслугу Господу Богу". Тогда, падши на колени и сложивши пальцы на крест, он сказал: "увидишь, что я буду делать для услуги Речи Посполитой! а теперь, — не прими этого в обиду, — уйди от меня, пусть я соберусь с мыслями".

Тогда указали мне квартиру над самой рекой Тясмином. Эсаул Ковалевский, узнавши о моем приезде, прислал за мной, прося меня к себе на ужин. Как только я пришел к нему, поздоровавшись, он тотчас сказал: "пане брате! з унiею-с приiхав? не ведаю як тое будет. Попросяжи". — "Я не читал, но приехал с тем, с чем меня прислали", — больше я не говорил. Дали есть мясное; он просил, чтобы я ел, и когда я извинился, что у меня пост, он сказал: "тобо лихо, што ты ляхом став". Я не запирался. Подали жареную щуку, огурцов; потом, выпивши стакана три меду и пожелав покойной ночи, я ушел.

На другой день, в воскресенье, пригласил меня на обед Каплунский, у которого был, и волошин Астамати, посол турецкого султана, но с какою цельюя не спрашивал. Но на следующий день, при отпуске этого Астамати, тогдашний писарь гетманский, Борисович, принес при мне ответ для подписи. И когда гетман прочитал его, то, в присутствии нескольких мурз и полковников, ударил в щеку Борисовича, говоря: "бодай тебе ганебие забитой маю я свого пана прирожоного". Призвали другого, писаря, Кривецкого, гетман приказал переписать иначе. После этого, на другой день, гетман созвал всех полковников и старшину, — куда прибыли, отец и брать его Данилу, — и, объявивши им, должно быть о моем прибытии, сообщил им предложение Речи Посполитой, с которым я прибыл. Все, как бы сговорившись, сказали: "однако уже с обеих сторон присягнули; не сiло, не пало, а вже одменяти". Гетман сказал: "я на вашу волю даю: шчо схочете, то учинiте". Они oтветили: "нехайже, пане гетмане, нехай ся с собою нарадимо". Отложили до третьего дня.

Бывая в эти дни у гетмана, я старался [16] разузнать у него, к чему клонилось дело; сам он совершенно был склонен на желания Речи Посполитой, но между полковниками, благодаря влиянию отца и брата его Данила, был ропот, а чернь, ходя по городу толпами, смотрела на меня, как на блуждающего волка. Потом, когда наступил третий день (я же часто приходил, требуя отпуска), гетман созвал эсаулов и полковников, — сюда снова прибыли отец и Данило, — и говорил к ним речь: прежде всего, — о своем несчастии, что, будучи взят козаками, он был посажен на пушку, что потом, по воле судьбы и промысла, благодаря милости Хмельницкого, он был избран писарем по желанию и покровительству самих же козаков; как отправлял эту должность, как искренно, доброжелательно и отважно поддерживал он Речь Посполитую украинскую делом, советом и воинским искусством и как на гетманство после Хмельницкого не набивался, но был выбран по особенной их милости. Заявивши об этом, он продолжал, что рад делать все то, что, по их мнению, могло быть найлучше (это происходило в присутствии нескольких мурз, которым он в это время выдавал деньги). "Итак, — говорил он, — поелику его величество король, государь милостивый, со всею Речью Посполитою требует изменения условий, то что нам делать? Мы уже, — продолжал он, находимся в большой вражде с москалем, оскорбили разных соседних государей и потому должны уклониться к природному государю, как милостивому отцу, и согласиться на его требования. А, наконец, если бы вы не захотели согласиться, то я отдаю булаву в ваше распоряжение". И, схвативши булаву из угла, он положил ее на стол, а сам, поднявшись, стал пред столом, говоря: "лучше желаю быть вашим братом черняком, при моей верности, искренности и расположенности к войску запорожскому, на что я снова готов присягнуть. А ваши милости выберите из среди себя гетманом, кого желаете". Тогда эсаулы и полковники, переглянувшись между собою, сказали: "милостивый пане гетмане! Уховай Боже, шчоб мы то учинити мали. Але дiйся воля Божа! О том только просим, щобы в Чигирине, Переяславе, Корсуне и Белой Церкви унии не было". Услышавши это, отец и Данило немедленно встали из-за стола и пошли в комнату, где была мать. Немного спустя, мать вышла из комнаты и сказала гетману: "Ивахну, уже ж мы поидемо". Гетман отвечал со гневом: "iдьте хочь до чорта! Радi бы вы мене в ложцi [17] воды утопити за то, шчо я вас панами починив". Не ожидая обеда и не простившись с гетманом, они уехали. После их отъезда, пригласил на обед старшину; некоторые были, а другие ушли. На обеде и я присутствовал. После обеда все пили за здоровье его величества короля и Речи Посполитой, а прежде всех гетман. Немного спустя, позвали двух писарей, которые в тот же день переписали на бланках гадячский договор согласно желанию Речи Посполитой, и подписали.

С этим договором и с другими депешами, в тот же день, в два часа ночи, гетьман, ради моей безопасности, тихо выпроводил меня с слугою своим, Браницким, из Чигирина на Смилу, где жил Данило. На дорогу он дал мне только 30 злотых шелягами, извинившись тем, что в это время он платил татарам, но обещал вознаградить меня под воеводством киевским. Он советовал мне, — что было лучше всех обещаний, — чтобы я ехал поспешно, днем и ночью, и осторожно, даже из самого Чигирина. При выезде из Чигирина, так как ночь была темная, стража спрашивала: кто едет! Я не отзывался, а только Браницкий, говоря: "чы вы и мене, Браницкого, гетманского покоiового, не позналы? "Потом мы ехали всю ночь, при свете взошедшей луны, даже до Смилы, — семь украинских миль, — куда приехали при восходе солнца. Засвидетельствовавши почтение Данилу, и просили у него конвоя. "Я бы дал конвой, подарил бы тебе и коня доброго, если бы ты не стал из русина ляхом. Однако прошу на обед"; сказавши это, он ушел в церковь, так что я один остался: Браницкий отправился на рынок. Между тем из комнаты выходит жена Данила, дочь Хмельницкого, и говорит: ляшейку, не чекай обiда, а нi подвод", и заперла за собой дверь. По мне будто мороз прошел. Быстро пробежал я на квартиру и, севши с прислугой на коней, не ожидая возвращения с рынка Браницкого, я поспешил в Корсунь, до которого было девять украинских миль. Здесь догнал меня Браницкий. В Корсунь я прибежал часа за два до вечера. Покормивши с час лошадей и отобравши своего коня, а также взявши из города конвой, — на что у Браницкого был гетманский лист, — мы поехали на всю ночь и ночью приехали в Богуслав, где оставался мой конь. Отобравши коня и переменивши конвой, я приехал в Белую Церковь чрез несколько часов после восхода солнца. Покормивши лошадей, отобрав своего коня и взявши снова конвой, [18] мы ехали поспешно, днем и ночью, даже до Острога. В Острог мы приехали заблаговременно в субботу, после корма лошадей в Чуднове (Чуднов — местечко Житомирского уезда), где мы находились в большой опасности, потому что нас известили о погоне. Из Острога я выехал уже в воскресенье и ехал до самого Люблина, не требуя подвод, и был в Люблине только в среду после обеда; в четверг, во втором часу после полудня, я прибыл с депешами в Варшаву.

Ничего не меняеться