«Я не белый, я русский». Интервью с Чалым А.М.

7.11.2017 20:36

Алексей Чалый до недавних пор был крупным собственником и капиталистом, но в 2014 году предстал перед миром в образе революционера. «Примечания» решили узнать, что чувствует бывший народный мэр Севастополя сегодня, в день 100-летия Октябрьской революции, и к кому бы он примкнул, доведись ему жить в ту пору.

Фото: Александр Железняк

— Как вы относитесь к Революции?

— Это большой исторический перелом в истории России, который в значительной степени определил то, что мы сегодня имеем. Один из крупнейших в тысячелетней истории российской государственности.

— Вам симпатичны идеи, под которыми прошла революция?

— Частично да. Общество было сословное. Значительная часть общества была угнетена по признаку рождения. Я такие вещи не приемлю. Это с одной стороны.

С другой стороны, если говорить о методах, которыми решались задачи, я их тоже совершенно не приемлю. Люди, которые все это затевали, не отдавали себе отчет о последствиях и не очень, похоже, о них заботились. Ситуация вышла из-под контроля, и мы как страна, как нация получили страшный удар. Один из основных лозунгов был «Прекратите империалистическую бойню». Вот в этой самой бойне погибло примерно в пять раз меньше людей, чем в последующих революционных событиях и гражданской войне.

— Если бы вы были участником тех событий, на чьей стороне вы бы выступили? Я не призываю вас кого-то убивать, но идейно вы кого поддержали бы?

— Кем бы я был? К какому сословию принадлежал бы? Если брать моих предков, они были государственные крестьяне, по сути фермеры. Они происходили из числа приглашенных из-за пределов Российской империи для освоения территорий империи, и крепостными никогда не были. Наверное, они отдавали присягу.

Я бы мог оказаться где угодно. Вряд ли у «красных», если бы давал присягу. Думаю, моя позиция могла бы быть близкой к позиции Гриши Мелехова. Он из казаков, но это такое же сословие, дававшее присягу, имеющее традиции. Где он в итоге оказался — известно.

— Вы много делаете, чтобы в Севастополе появился парк «Русского исхода». Значит ли это, что вы «белый»?

— Я не делаю много, чтобы появился парк именно «Русского исхода». Прежде всего меня волнует, чтобы в Севастополе появилась парковая зона. И делаю это не сейчас, а с 2007 года, когда мне удалось предотвратить несколько попыток застроить территорию между мысом Хрустальный и Карантинной бухтой — это я считаю сегодня главным.

С другой стороны, поскольку в Севастополе все крупные лесные и парковые массивы имеют ярко выраженную историческую направленность, я не возражал, чтобы часть этого парка (наверное, уже не весь, поскольку там есть «Солдат и матрос», «Штык и парус» и т. д.) была посвящена этому событию, которое в истории России является чрезвычайно важным, переломным. И та ее часть, которая произошла в Севастополе — окончание Гражданской войны — с моей точки зрения недостаточно увековечена. Маленькая табличка на Графской пристани совершенно не отвечает его значимости.

Значит ли это, что я «белый» по духу? Едва ли. По духу я русский. Я считаю важным правильно расставлять исторические акценты. Со знаком плюс или со знаком минус событие, неважно. Мы должны о нем помнить и постараться сделать выводы. Первый — такие методы недопустимы.

— Методы, которые приводят к «исходам»?

— Исход — лишь маленькая частичка. Два миллиона эмигрировавших людей. Из Севастополя ушло 150 тысяч. А еще было 10 миллионов убитых. Эти методы неприемлемы для решения внутренних противоречий.

Основная ответственность, безусловно, лежит на власти. Не столько на крестьянах или других низовых слоях — хотя они, конечно, тоже несут свою долю ответственности. Власть не должна допускать таких ситуаций.

— Вспомните ваше состояние в 1991 году. Вы жалели о распаде СССР?

— Я к распаду отнесся отрицательно. Кроме того, за этим последовал референдум о независимости Украины. И я всех своих знакомых, сотрудников убеждал, что ни в коем случае нельзя голосовать за независимость. У меня тогда не было ресурса, чтобы повлиять на результат, но я говорил, что это кончится очень плохо. Что все разговоры о Содружестве независимых государств — это вранье. Произойдет раскол, который приведет в итоге к крови. К сожалению, я оказался абсолютно прав. С каждым годом гайки все больше закручивались.

— А сейчас вы жалеете о распаде Союза?

— Безусловно. Мы очень многое потеряли. Я убежден, что нельзя людей удерживать силой. Но это опять же вопрос центральной власти: насколько она в состоянии предотвращать такого рода тенденции.

 

Это ведь не просто распад, это еще и череда гражданских войн, которые случались с 1991 года. Это тоже кровь, слава богу, не в таком масштабе, как в 1917 году. Но у нас перманентно случаются локальные вооруженные конфликты. Только замороженных горячих точек на территории бывшего Советского Союза очень много.

 

С другой стороны, отделение наций и народностей вполне возможно, если это сознательный шаг. Если большинство населения этого сознательно желает. Если люди осознаны, а не кем-то возбуждены.

— Не кажется ли вам, что страна стыдится столетнего юбилея Революции? Французы вот своей революцией гордятся. Может быть нам не стоит отказываться от социалистических идей, перечеркивать их?

— Давайте вспомним, что Франция воевала 25 лет. Что четверть мужского населения Франции погибла в наполеоновских войнах. Вы говорите «французы гордятся». А все ли гордятся? Многие — да. «Марсельеза» — это гимн Франции.

«Мы не гордимся». Кто мы? Зюганов об этом говорит много и цветы возлагает. Я с вами сейчас говорю, потому что мне эта тема интересна.

— От строительства социализма мы отказались в 1991 году. Что, по-вашему, мы сейчас строим?

— Два слова: не знаю. По-моему, мы слегка копируем все, что видим вокруг — не более чем. И дальше рулим, исходя из имеющихся возможностей. Я не знаю, я не понимаю. Какое-то движение действительно есть: рыночная экономика, разрешено создавать предприятия, разрешено работать в рынке, есть бюджет — все как у людей. Мы пока отстаем от большинства развитых стран. Но многих опережаем. Просто мы ориентируемся на хорошие образцы — и это правильно.

— По оценкам международных аналитических центров Россия относится к одной из самых неравных экономик мира. Один процент людей у нас владеет 74,5% процентами благосостояния страны. Для чего бедным жить в такой стране?

— Начнем с первого утверждения. Я думаю, оно не соответствует действительности. У нас доля государственной экономики заметно превышает сто процентов минус 74,5, которые вы озвучили. Соответственно, не может какое-то количество людей владеть 74,5 процентами доходов.

Я согласен, что уровень неоднородности по доходам в России — один из самых высоких. Кстати, на уровне США. Есть другие измерения, к примеру, соотношение среднего дохода владельца компании к среднему доходу сотрудника. Вот в России или США оно — одно из самых высоких, около 15-17, кажется. В то время как в Швеции этот показатель один из самых низких — 4,5. Вот это, мне кажется, лучше характеризует степень неоднородности населения по доходам.

В категорию одних их самых неравных экономик попали две страны, которые друг другу оппонируют на международной арене и как бы пропагандируют разные ценности. Но в смысле неравенства обществ они близки друг другу. Другой вопрос, что уровень этого неравенства, общая, средняя величина — совершенно разная. В Штатах средний доход в разы выше. Давайте это зафиксируем и дальше задавайте вопрос.

— Для чего бедному человеку жить в России?

— Не понимаю вопроса. Для чего вообще людям жить? Они же умирают в конце. Что вы рассчитываете услышать? Незачем жить? Пойти и застрелиться? Равно как и бедным в других странах, в тех же Штатах. Им зачем жить? У нас просто процент бедных выше.

— В России идет процесс прекаризации, формируется класс прекариата.  Как вы думаете, с этим вообще нужно бороться?

— Этот процесс идет не только в России. В Южной Европе он драматические масштабы принял, в Испании почти 50% населения до 30 лет не имеет постоянной работы.

Нужно ли с этим бороться? Сложный вопрос. Основная проблема в том, что изменились технологии. Они начинают залезать в те отрасли, которыми люди раньше занимались руками. Сегодня в КБ «Коммутационной аппаратуры» на «Муссоне» расположено электронное производство, где работает 40 человек. Продукция этого производства превышает кумулятивный выпуск всех приборостроительных заводов Севастополя в 1991 году вместе взятых — с точки зрения количества функциональных модулей, которое это производство может выпускать.

На заводе «Парус» работало 3 тысячи человек, целые цеха стояли, где паяли девочки-монтажницы. Сегодня все это делают два робота.

Такая же проблема возникает и в области интеллектуального труда. Герман Греф собирается избавиться от операционистов Сбербанка. Совсем. А их немерено.  Пока не избавился, но идет к этому. Это нужно, чтобы наши банки были конкурентоспособными по сравнению с западными банками. Если он этого не сделает, они придут к нам.

Когда возникает такой технологический прорыв, люди теряются. Это не в первый раз происходит в истории. Вот сейчас разговоры идут о том, чтобы увеличить пенсионный возраст. Я сильно сомневаюсь, что это приведет к экономически позитивным последствиям.

Сегодня редкий человек в возрасте 50+ способен удержать планку. Я не говорю, что это невозможно, это сложно. И мир продолжает меняться.

Эта проблема имела некоторые смешные последствия, например, в Германии, когда Uber стала забивать традиционную нишу такси. Их приложение позволило людям, совершенно не знающим город, а значит, стоящим совершенно других денег, выполнять ту же функцию. Компании стали банкротиться.  И теперь государство пытается корректировать законы, чтобы заставить Uber платить социальные издержки увольнения людей.

— В Европе, где наблюдается перепроизводство денег, эти проблемы решаются путем компенсации социальных издержек, как Германии. В Швейцарии и Финляндии говорят о пожизненной ренте. А нам куда девать людей? Что с ними делать?

— Это тактическая проблема. Думаю, стратегически нужно озаботиться тем, чтобы создавать конкурентоспособное образование и изменять палитру образовательных услуг. Производить других людей с точки зрения образования. И создавать современные производства и технологии, которые позволят претендовать на экспорт. Мы должны постараться стать конкурентоспособными.

— В России наблюдается кризис компетенций.

— Согласен. Равно как во Франции, Италии, Испании, Португалии, Великобритании — там вообще труба. В традиционной отрасли — электротехнике — нет специалистов вообще.

В меньшей степени это касается Германии, которая лучше других европейских стран сумела организоваться, поэтому и лидирует. А Эстония, Польша, Румыния — вообще мрак. Нас в первую очередь должна интересовать Россия, но давайте не будем делать вид, что эта проблема существует только у нас.

 

— Самая популярная профессия в России по статистике — водитель, за ней идет продавец. Это от инертности, лени, нежелания развиваться? Или люди попросту не видят смысла учиться?

— Я не считаю, что мы какие-то особенно ленивые или апатичные. Поезжайте на юг Италии, и вы увидите, что там люди лежат на пляже по полгода, пока есть туристы. А потом полгода, пока их нет, тоже лежат и вообще ничего не делают. То же самое в Греции и Испании. Такого добра много везде. Я бы не сказал, что в России население не подходит для того, чтобы организовать что-то.

Другой вопрос, что собрать что-то в цепочку работающую сложно в любой стране, в том числе в России. Кстати, Россия — не худший вариант. Мой личный опыт не говорит, что в России какие-то особо ленивые или тупые люди. У меня в России получалось хорошо.

— Можно ли Россию назвать страной равных возможностей? Одинаковы ли они у сына уборщицы и у сына олигарха?

— Нет, не одинаковые. У сына уборщицы возможностей больше. Сына олигарха деньги отца наверняка испортят и не сделают из него нормального человека. За исключением умных олигархов, которые дают своим детям прожить самостоятельную жизнь. А у сына уборщицы все пути открыты с моей точки зрения.

— Что вы подразумеваете под понятием «нормальный человек»? Самореализацию?

— Конечно. Человек должен прожить свою собственную жизнь вне зависимости от того, кто его родители. Я не из олигархата. Я сам прошел все. Мне было 20 лет, когда у меня умер отец. Я только пришел из армии и работал слесарем-электромонтажником. И весь путь я прошел сам.

Сын уборщицы сейчас имеет доступ ко всему, что нужно, чтобы добиться успеха.

И основная масса людей, которые состоялись и являются достоянием человечества сегодня, произошли далеко не из богатых семей. Я бы сказал, что это, наоборот, редкость. Первичен сам человек с его волей, навыками и умениями. Но волей на первом месте.

— Да, есть такая точка зрения: если человек глупый, ему хоть миллиард завещай, толку не будет. Но узнает ли он о том, что толку из него не вышло? Будет весело жить, кататься на «Бентли», отдыхать.

— Я вообще противник завещаний. Все до поры до времени. Есть знаменитое выражение: «Ты думаешь, что имеешь предприятие, а на самом деле оно имеет тебя». Любой бизнес — это очень серьезная ответственность. Это далеко не только возможность кататься на «Бентли». Серьезный бизнес времени на это не оставляет.

— Мы говорим о детях. Родители вкалывают, а дети катаются. Остальные на них ориентируются.

— Это называется «золотая молодежь». А потом что? Родитель умирает, и ему остается предприятие. И уже завтра его сжирают конкуренты, сажают за долги или отстреливают.

— То есть в современном мире, по-вашему, закрепление капитала возможно? Я недавно читала, что в Венеции несколько самых богатых фамилий в городе сохраняют свой капитал и общественное положение чуть ли не с XV века.

— Этого будет существенно меньше. Бизнес становится более подвижным, в нем всплывают новые акулы. Появляются новые виды бизнеса. К примеру, Цукерберг — откуда он взялся? Ни имени, ни фамилии, ни прошлого.

Рассчитывать на закрепление капитала не приходится. Как только ты начнешь играть в бизнес, более подвижные конкуренты тебя просто сожрут, если ты не имеешь навыков. Лучше тогда не вести бизнес, а в банк надежный положить и получать процент. В этом случае состояние будет просто медленно таять.

— Разрыв между зарплатами менеджеров и технических работников очень велик, и он растет. Почему инженеры в КБ получают 25 тысяч рублей?

— Инженеры получают ровно столько, сколько они стоят на рынке. Если он стоит больше, пусть идет в другую компанию. Я думаю, это проблема не столько самих инженеров, сколько компаний, которые сами, не являясь конкурентоспособными, не могут предложить конкурентоспособную зарплату. Не могут набрать сильный персонал и стать конкурентоспособными. Это замкнутый круг. И проблема в руководстве компании прежде всего.

Достойная это зарплата или недостойная? Плохая конечно. Но опять же, кому что нужно. Кому-то и этого достаточно. Таких людей полно, которым по жизни ничего не нужно. Но для человека женатого, с детьми эта зарплата неудовлетворительна. Но тогда чего он работает? Пусть идет в другую компанию, если он такой хороший конструктор.

 

— А учителя, врачи? Там вообще низкий потолок и не всегда есть выход. Например, врач-реаниматолог не пойдет в частную клинику, потому что частной экстренной помощи у нас как таковой не существует.

— Я согласен, зарплаты очень низкие. Людям тяжело, они на грани бедности. Думают, можно ли что-то купить из продуктов или нельзя, не говоря уже о других вещах. Да, это так... Вопрос в чем?

— Хотелось понять, что вы об этом думаете. Ведь у нас многие говорят: «Ну не работайте! Уходите в другую сферу».

— Это в значительной степени проблема государства. В Севастополе зарплаты на этих позициях очень низкие, особенно в образовании. При этом они формируются, согласно законодательству, с которым тяжело спорить, из местного бюджета. Местный бюджет сегодня не в состоянии обеспечить даже эти заработные платы. Мы получаем соответствующие субсидии из федерального бюджета. Сегодня так устроена экономика.

Я в 2014 году делал анализ бюджета, и выяснил одну интересную вещь: при нашем уровне подоходного налога — 13%, который является основной статьей формирования местного бюджета, обеспечить прибыльный бюджет региона невозможно. Он весь уходит на образование, медицину, социальную поддержку населения и госуслуги, чиновникам — вот такая последовательность. Даже если совсем отбросить правительство, хотя оно не может ничего не стоить, содержание этих категорий съест весь бюджет. У нас нет профицита.

У нас очень низкие налоги. В других странах они значительно выше.

 

— За счет чего выше? Прогрессивный налог?

— Нет, просто базовые ставки выше. В Германии, Великобритании, Италии, Польше, Бразилии, Аргентине, Канаде, США — везде выше налоги. Кратно выше.

— А прогрессивная шкала? В России об этом говорят давно. Почему мы не облагаем налогами олигархов? Пусть платят за роскошь.

— Они не будут платить. Если про олигархов говорить — это узкий слой населения, 13 процентов они платить готовы. Как только вы начнете их зажимать, они получат гражданство, к примеру Монако, благо Россия двойное не запрещает, и будут жить полгода там, полгода здесь только чтобы не платить большие налоги. В итоге получит ли бюджет хоть какую-то выгоду — большой вопрос.

— Хорошо, почему в Германии, Швеции, Нидерландах получается, а у нас нет?

— Потому что за этим стоят серьезные и длительные традиции. Более длительные, чем те, что мы родили с 1991 года.

— То есть все-таки менталитет?

— Да, конечно. Много лет они живут в более-менее спокойной политической системе. Германию правда дважды раздолбали... Но у них веками существовали вольные города мастеровых, где людей приучали платить серьезные налоги, а мэрия занималась их распределением на общее благо. Поэтому у них эти традиции сформировались, а у нас нет.

Федеральная власть боится повышать налоги и вводить прогрессивную шкалу.

Кстати, введение вот этой плоской шкалы в 90-х было, безусловно, прогрессивной мерой. Потому что тогда бюджеты были черными, бандитскими. Введение плоской шкалы с одновременными жесткими наказаниями за невыполнение налоговых обязательств привело к тому, что бюджет стал серым или гораздо более белым. Значительная часть компаний перешла в белую зону. Сейчас все крупные компании работают в белую.

А вот что делать сейчас? Бюджетное уравнение не сходится. Оно сойдется тогда, когда каждый регион будет экспортировать значительную часть своей продукции за пределы региона, а лучше — страны. Мы сможем поднять уровень зарплат учителей и врачей, когда станем экспортировать товары за пределы страны, а не только нефть и газ.

 

В Севастополе вообще тоска в этом смысле. Мы не способны и половины бюджета обеспечить, получаем все время дотации.

— Что бы вы хотели в современной России от Советского Союза оставить?

— Многое. Во-первых, систему образования качественную, не опускающуюся нижу какого-то гарантированного уровня.

Во-вторых, систему образования в ВУЗах, особенно по техническим и фундаментальным наукам, которое давало специалистов мирового уровня. Без шуток.

Была еще система национальных стандартов, мы обладали всеми технологиями, которые на тот момент существовали в мире, за исключением потребительски-бытовых. Вот на это, к сожалению, Советский Союз чихал. Бумаги туалетной не выпускалось. Но у нас были материалы всех видов, детали, компоненты, сборки — весь технологический ряд.

Я не вижу возможности у современной России все это воссоздать. Это уже невозможно. Но хотя бы за что-то зацепиться, за какие-то цепочки технологические по некоторым направлениям, чтобы вписаться в мировую экономику.

И последнее — возможности для детей в спорте и развитии. И тут, я скажу, в Российской Федерации все неплохо пока. Если ребенок хочет быть художником, он пойдет в севастопольскую художественную школу, и даже если он сын уборщицы, его туда возьмут и выучат хорошо.

— Что бы вы сказали в утешение человеку, который вынужден отказаться от своего призвания и уйти в другую сферу, чтобы кормить семью?

— Во-первых, я не священник, чтобы говорить что-то в утешение. Я такой же человек, я боролся за свою жизнь. Боритесь, ребята. Это выбор каждого: бросать профессию или не бросать. Я могу привести себя в пример. Я начал работать в 1982 году, получал 102 рубля на руки. У нас даже шутили, что для инженеров нужно выпустить две купюры: одну — 42 рубля, аванс, вторую — 60, это зарплата. Кстати говоря, был приличный налог на бездетность.

Когда случились 90-ые, наша великая наука и разработки оказались никому не нужны. Наши заказчики, заводы, сами упали навзничь и перестали нам платить, хотя у нас были договора. Многие мои коллеги поднимали вопрос, что нужно заняться чем-то другим — обувью торговать или еще чем. Деньги же нужно зарабатывать, семьи кормить. С теми, кто на этом настаивал, мы в итоге расстались. Я сумел удержать ситуацию, мы выжили.

Никто не обещал простой жизни. Поэтому вопрос отказа от профессии — это выбор каждого. Я не могу ничего никому говорить в утешение.

— Хорошо, вы не будет говорить ничего. Но вас печалит эта ситуация?

— Печалит, но лишь отчасти. Если человек не готов, значит, не готов. Я тоже готов только на что-то конкретное. Я не стал губернатором. Сознательно.

Я не готов был пожертвовать всей оставшейся жизнью, вступив в непонятную для меня игру с непонятными правилами. И не понимая, насколько я буду полезен в этой конкретной области.

Это право человека — сделать такой выбор.

— Многие называют события 2014 года в Севастополе революцией. Вы согласны с таким термином?

— Хорошо, пусть будет такой термин.

— Но если это революция, то разве у нас изменился общественно-политический строй? Разве у нас господствуют не те же категории населения, что и при Украине?

— Нет, многое изменилось. У нас Севастополь был «парламентской республикой». Значительные полномочия были у горсовета. В частности, выделение земли. В Севастополе после развала экономики основным ресурсом стала земля. И тот, кто рулил землей, определял очень многое. Горсовет рулил исключительно в собственных интересах, вообще наплевав на перспективы города. В частности, известная нам история с Ласпи. Мы стояли на пороге уничтожения урочища, но горсовету это не интересно было, они возглавляли этот процесс.

Ничего подобного сейчас у нас не происходит.

Может быть, мы еще с ностальгией будем вспоминать времена, когда у нас сидел парламент из реальных представителей народа, которые пришли туда с искренним желанием что-то сделать для города.

— При Украине депутаты готовы были застроить Ласпи. А сейчас исполнительная власть делает все, чтобы не объявлять там ООПТ - в интересах застройщиков. Получается, реальная власть снова у них?

— Не все так просто. Та же исполнительная власть подала в суд на владельцев участков в Ласпи. Суды идут и много положительных решений принято.

Такого беспредела в застройке, как при Украине, нет и близко. Сегодня невозможно себе представить, что центре города кто-то осмелится строить дом.

 

Сейчас точка зрения Овсянникова такова: «То, что до меня начали, я не должен прекращать». И объем спорных объектов уже достаточно узкий, ничего нового в застройке пока не происходит. Это серьезный разворот с моей точки зрения, просто оценим мы его через время.

Все строительные проблемы — это проблемы прошлого. Я считаю, что их надо радикально решать. Я не про снос, я про предотвращение дальнейшего уничтожения общественных пространств. Нельзя город пожирать. В конце концов к нам ездить перестанут, нам самим в нем противно жить будет, если продолжить ту политику, которая была.

Посмотрите, какое большое количество в последнее время заложено парков. Сколько денег выделено. Тот же мемориальный парк на Хрустальном уже одобрен. Там будет парк — это же классно! Это останется навсегда. По Ласпи мы тоже победим. И сделаем там лесопарк.

— Солдатский пляж — это тоже отчасти украинская история. Но разрешение на строительство выдано уже при России, в январе 2017 года.

— Мы пока Солдатский пляж не проиграли, правда? Парк «Русского исхода» мы выиграли. В Ласпи, я думаю, до конца года ООПТ будет объявлено. Мы точно развернулись в другую сторону. Да, мне бы хотелось, чтобы все это происходило более внятно, чтобы позиция правительства была четкой.

Если мы проигрываем какие-то дела в суде по тому, что уже построено... Эти гигантские дома в Ласпи — их же технически сложно развалить. Гигантское цельнолитое здание. Там же все побережье будет бетоном завалено, берег будет уничтожен. Вот что с ним делать? Я не знаю.

У меня есть множество претензий к правительству, но круг их в последнее время сужается. Если до конца года будет ООПТ по Ласпи, я вообще выдохну. Мы хоть какие-то вещи сохраним для Севастополя.

Вот мы сделаем Матросский в следующем году — у нас появится бульвар, а не развалюха в центре города. Это было возможно при Украине? Нет. Мне удалось сделать мемориальный комплекс на «35-й батарее», потому что я разыграл конфликт между горсоветом и администрацией. Не было бы конфликта, мне бы это не удалось.

 

Я смотрю на все со сдержанным оптимизмом. Я не настолько юн и не настолько наивен, чтобы быть максималистом. Я понимаю, что не будет так, как мне хочется. Но если мы на этом пути совершим какие-то позитивные, долгоиграющие шаги, я буду свою задачу и задачу парламента считать выполненной.

— Что бы вы назвали главным нервом Севастополя? Что волнует большинство его жителей?

— Я не проводил социологических исследований, но предположить могу. Я думаю, что волнует экономическое состояние, низкий уровень зарплат, низкий уровень жизни. Думаю, что у людей есть серьезные претензии к медицине. И я надеюсь, что на третьем месте — отсутствие ясно выраженной позиции власти по вопросам развития и сохранения общественных пространств. Надеюсь, потому что, если значимость ниже, это очень плохо.

Повлиять на первый вопрос я на своей позиции практически не могу, потому что уровень благосостояния — это системный экономический вопрос. Я не вижу возможности на него повлиять в краткосрочной перспективе. Я, что возможно, делаю, но не как депутат. Сидя в законодательном собрании, повлиять на это невозможно. И исполнительная власть влиять не может — это не ее полномочия.

Это вопрос бизнеса. Как бизнесмен я, что могу, делаю. Я сейчас создал стартап, ввел туда людей. Создал новую специальность в университете, чтобы ковать кадры для новой компании, которая, надеюсь, станет успешной. Это понятные для меня шаги. Если бы таких, как я, был хотя бы десяток или три десятка, мы бы жили через три года в шоколаде.

— Есть ли сейчас в России объединяющая людей идея? Есть ли что-то общее у крупных собственников и простых работяг?

— Ну, работяги, как вы справедливо заметили, это все больше водители и продавцы сегодня. Что общего у меня и работяги? Не знаю. Язык общий, культура общая, местами менталитет общий.

— Часто пишут, что мы находимся в состоянии холодной гражданской войны. Ненависть различных групп людей друг к другу нарастает, но выражается она пока лишь в соцсетях. Что нужно сделать, чтобы ее притушить?

— Давайте не будем ставить знак равенства между тем, что пишут, и тем, что есть на самом деле. Ненависть всегда была. Всегда была зависть. И тысячу лет назад, и в России, и не в России. Что, в 90-е было меньше ненависти?

— А в советское время?

— В советское было меньше, потому что была уравниловка. Но зависть и ненависть тоже существовали. Наш институт сотрясали такие человеческие скандалы. Люди друг друга подсиживали. Мои родители преподавали, я это видел все в детстве.

— До революции в России был слоган «Православие. Самодержавие. Народность». В революционные годы мы взяли девиз французской революции «Свобода. Равенство. Братство». Есть ли слоган у нашего времени?

— Я вообще не люблю лозунги. Я занимался ими в феврале 2014 года: все, что было сказано тогда, было мною придумано. У меня была большая цель, которой я добился. Для этого нужно было наступить на горло собственной индивидуальности. Сейчас я не вижу смысла этого делать.

— Есть ли диссонанс между тем, чего вы ждали весной 2014-го, и тем, что происходит сейчас? Вы разочарованы? Воодушевлены?

— Нет ни того, ни другого. Я имел гораздо меньшее представление о том, как это все будет. А сейчас понимаю гораздо больше. Но в любом случае я ни капли не жалею о том, что было сделано в феврале 2014.