Лишние умы страны: Кто уплыл из России на «философском пароходе»?

Нынешняя осень — печальный рубеж для России: 95 лет назад, через пять лет после революции 1917-го, под занавес Гражданской войны, гудки пароходов и поездов возвестили о начале еще одного процесса, которому суждено было обрастать мифами на протяжении всего XX века. Эпопея с "философским пароходом" в 1922-м задала тон в отношениях советской власти с интеллигенцией: ее трактовали, да и трактуют, в зависимости от политической конъюнктуры и моды момента — тема актуальна и сегодня. Между тем даже узкие специалисты в сюжете с высылкой из страны сотен интеллектуалов полной ясности не имеют, хотя и владеют деталями, широкой публике известными не вполне. А публицисты разрыв власти с интеллигенцией и вовсе понимают как проблему экзистенциальную, помещая борьбу с инакомыслием в контекст общей российской истории и предлагая рассматривать разлад власти с "мозгами" как процесс для Отечества типовой. "Огонек" выслушал разные точки зрения

Кому понадобились "философские пароходы" и кого они от нас увезли? Что мы знаем об этом событии и что мы о нем придумываем? Светлана Сухова поговорила с философом Ниной Дмитриевой, автором ряда научных публикаций по болезненному и горячему до сих пор сюжету русско-советской истории.

— На тему высылки представителей интеллигенции из Советской России в 1922 году есть обильная публицистика, а вот научных исследований — единицы. Почему так, Нина Анатольевна?

— Соглашусь с вами: тема недостаточно изучена. В советские годы интерес к ней не поощрялся, а в конце 1980-х публицисты опередили исследователей, задав тон, прямо противоположный тому, что господствовал в советские годы: "Россия лишилась лучших умов", "Их выдворяли насильно, не дав толком собраться" и т.д. Дошло до того, что прозвучала цифра в 2 тысячи высланных, хотя было в разы меньше.

Многими из мифов вокруг этого события мы обязаны эмигрантской мемуаристике, которая хлынула в Россию в начале 1990-х. Западные исследователи — скажем, немецкий историк Карл Шлегель — проявляли интерес к этой теме разве что в контексте изучения феномена русской эмиграции в целом. В России интереса к ней больше, но работ все равно немного. Из самых значимых я бы назвала два объемных тома под редакцией Василия Христофорова, Владимира Макарова и Андрея Артизова, где впервые опубликованы документы из архивов спецслужб, что проясняет механизм высылки и численность выдворенных.

— Все ли документы сегодня доступны для исследователей?

— Архивы высылок 1922-1923 годов в основном изучены, в том числе документы из хранилищ спецслужб. Но уверенности в том, что свидетельства предшествующего периода доступны, у меня нет. В частности, по теме деятельности Комитета, а потом и Комиссии помощи голодающим при ВЦИК (ВК "Помгол").

— А верно ли утверждение, что "философские пароходы" стали прямым следствием деятельности "Помгола"?

— Верно, что активисты создания Комитета помощи голодающим, предварившего появление "Помгола", были высланы одними из первых. Но документы, которые сегодня в распоряжении исследователей, вызывают больше вопросов, чем ответов. И остается масса неподтвержденных документами предположений. Так, еще в 1920-е в русской эмигрантской газете "Правое дело" печатались статьи, где утверждалось, что целые отряды представителей русской общественности по собственному почину отправляются в голодные губернии, организуют работу на местах, а местные представители советской власти с радостью вручают им бразды правления и даже бегут из проблемных регионов. Подтверждений этим утверждениям мне найти не удалось. В те годы желаемое часто выдавали за действительное и перегибали при этом палку. Например, приписав большевикам идею организации продразверстки...

— Разве не так?

— Такой способ "прокорма" армии изобрело царское правительство в годы Первой мировой, большевики только продолжили практику... Но вернемся к "Помголу": на мой взгляд, оценить деятельность этой организации по известным сегодня документам невозможно. При этом "Помгол" интересен уже тем, что стал первой и, увы, последней попыткой советских властей найти общий язык с интеллектуальной элитой прежних времен. Попытка не удалась. То ли "Помгол" и правда был столь действенной структурой, что большевики испугались конкуренции, то ли, напротив, он увяз в оргмоментах и дискуссиях. Судя по сообщениям о "Помголе" в советской прессе, больше похоже на второе.

— Но все же понадобились пароходы...

— Надо представлять атмосферу, в которой принималось решение о высылке: сначала деятельность "Помгола", с конца 1921-го — аресты правых эсеров, которые не скрывали своей оппозиционности, а в годы Гражданской и не гнушались террором, в феврале 1922-го — забастовка профессоров, оказывавших идеологическое сопротивление власти. Тот же Питирим Сорокин (1889-1968, русский и американский социолог, основатель социологического факультета в Гарварде.— "О") признавался, что специально "заострял" выражения в своих публикациях. Хотя в России пострадал за описку или ошибку наборщика.

— То есть?

— Попал под горячую руку, в его публикации рядом с числом оказался пропущен знак процентов. Фраза звучала так: из тысячи браков, заключенных в годы советской власти, 92,2% распались. Без символа "%" выходило, что из тысячи распалось около 100 браков — 10% — небольшой показатель на фоне, например, США, где число разводов составляло около 50%. То есть читателю был непонятен гневно-обличительный пафос автора, негодовавшего по поводу хороших показателей. Проблема в том, что читателем оказался Ленин. И он среагировал именно на эту фразу — Сорокин оказался в списках на выдворение. Лидер Советской России не выносил кликушества и непрофессионализма, а вот перед мозгами испытывал пиетет (известно, что он приказал не трогать Ильина, сказав, что человек, который так пишет о Гегеле, ценен, пусть он и не "наш").

— Ленин лично руководил формированием списков?

— Вопреки расхожему клише, нет. Но читал практически все, что издавалось в то время. А издавалось многое. И по мере того, как множилось число откровенно антисоветских публикаций, у руководства страны зрела решимость избавиться от оппонентов. Трудно сказать, что переполнило чашу терпения, не хватает документов.

— Бытует мнение, что высланные уезжали налегке...

— По воспоминаниям юриста Абрама Кагана, вывозить можно было до 50 рублей золотом. Обменять валюту отъезжавшим помогла одна из первых советских женщин-юристов, помощница главного юрисконсульта Госбанка Екатерина Флейшиц. Деньги сверх разрешенной суммы и ценности помог переправить на корабль диппочтой немецкий консул, а капитан раздал их в нейтральных водах. Сложнее с архивами, книгами — их пересылали позднее почтой друзья и родственники.

— Выехавших в 1922-м принято именовать "лучшими умами", утерянными Россией...

— Такая оценка стала популярна в конце 1980-х, когда в моде было все, что связано с сопротивлением советской власти. Оценить прошлое нелегко, особенно когда напрашиваются параллели с настоящим. Но все же возможно: достаточно проанализировать, что эти люди писали и делали до революции и в эмиграции. И максимально очистить правду от доли самопиара, который присущ всем публичным людям во все времена. Например, Сорокин представлял защиту своей кандидатской диссертации в Петербурге осенью 1916-го как блестящую, на деле же профессура его, мягко говоря, критиковала, защита прошла со скрипом. До отъезда из России Сорокина и вовсе не считали "властителем дум", да и в эмиграции ситуация изменилась несильно: американцы видели в нем "экзотическое явление", не более. Словом, клише с отъездом "лучших умов" придумано представителями русской эмиграции, которые так оценивали приехавших искренне.

— А как же Бердяев?

— Конечно, такие люди — явление значимое, но пик популярности Николая Александровича и его философии приходится на 1900-1913 годы. Перед началом Первой мировой войны мейнстрим философской мысли в России уже не был связан с религией. Подтверждение — успех "Логоса" (международного ежегодника по философии культуры, который в 1910-1914 годах дистанцировался от "внефилософских" начал) и множившиеся как грибы научно-философские общества. Война затормозила процесс, но не прервала, движение в сторону научности возобновилось после революции. Известный филолог Борис Горнунг вспоминал, как в самом начале 1920-х студентом ходил на лекции Бердяева, но им, молодым, уже было неинтересно — они воспринимали услышанное как нечто устаревшее.

Так что многие высланные в 1922 году получили, по сути, шанс вновь быть востребованными среди эмигрантов, ностальгировавших по потерянной стране, а отчасти и среди западных коллег, особенно славистов, воспринимавших высланных как экспертов по Советской России. И для многих пассажиров "философских пароходов" последствия отъезда оказались менее драматичными, чем они ожидали. С другой стороны, за пределами русской эмиграции популярность выдворенных была не столь уж высокой. Например, Ханс-Георг Гадамер (один из самых значимых мыслителей XX века.— "О") на просьбу назвать наиболее ярких представителей русской философской мысли в эмиграции честно признался, что никого не помнит, "разве что Гавронского" (1883-1949, философ-неокантианец, эсер, эмигрант.— "О"). Иными словами, для западноевропейской философии пассажиры "философского парохода" звездами первой величины не были. Но они являлись таковыми для тысяч эмигрантов из России, которые посвятили им немало строк в мемуарах.

— Но если эти люди не были властителями дум, зачем было их высылать?

— Большевики перестраховались. В начале 1920-х в России шла настоящая борьба за умы. В Первую мировую войну и революцию Россия вошла на 70 процентов неграмотной — самый высокий уровень неграмотности в Европе (в многонациональной Австрии, которую называли отсталой,— около 50 процентов). Кроме того, за годы мировой и гражданских войн был деклассирован пролетариат — та часть населения, на которую рассчитывала опереться новая власть. Вся надежда была на молодежь — этих "детей революции" требовалось не только обучить, но и идеологически подковать. Позволить этим заниматься профессуре, настроенной враждебно к советской власти, было опасно. И в этом, на мой взгляд, основная причина высылки. В 1922-м желание советского руководства совпало с возможностями: в апреле был заключен Раппальский договор с Германией — Берлин не только признал правительство в Москве, но и спустя несколько месяцев принял недовольных новым режимом. Расстреливать такие фигуры, как Бердяев или Лосский, власть не собиралась изначально, а высылка не была в то время уникальным способом избавиться от "пятой колонны".

— Что вы хотите этим сказать?

— О "философских пароходах" говорят как о чем-то беспрецедентном: мол, массовое выдворение — шок для цивилизованного мира. Неправда: пример массовой высылки инакомыслящих подали американцы. В конце 1919-го по инициативе генпрокурора США Палмера проходят массовые аресты и даже избиения левых активистов в рамках борьбы с "красной угрозой". Арестованных оперативно (за месяц) доставили в кандалах на борт судна Buford и отправили в Финляндию, оттуда поездом — на границу с СССР, куда они перебрались по льду реки и 19 января 1920-го уже оказались в России. Сколько тогда было выслано из США, до конца неизвестно (темой никто профессионально не занимался), но принято говорить о 249 "нежелательных иностранцах": их так называли, хотя среди них были граждане США. Например, известная анархистка Эмма Гольдман и ее гражданский муж Александр Беркман. Думаю, эта операция Палмера, окрещенная американской прессой "Советским ковчегом", стала примером для Кремля.

— Не секрет, что среди высланных были и технари — агроном Александр Угримов, зоолог Михаил Новиков, наконец, Владимир Зворыкин, выслав которого Россия подарила США право называться "родиной электронного телевидения". Допустим, исходя из логики противостояния, можно понять, зачем новой власти понадобилось избавляться от гуманитариев. Но зачем малообразованной стране самой лишать себя технарей?

— Вообще, довольно много технарей и естествоиспытателей осталось в Советской России, достаточно назвать такие имена, как Владимир Вернадский или Иван Павлов. Владимир Зворыкин не был выслан, а эмигрировал еще в 1919 году, уехал в командировку в США и там остался. Михаил Новиков в 1920-м арестовывался по делу так называемого Тактического центра, поэтому казался подозрительным и на этом основании был включен в списки на высылку. Эта же политическая логика стала основанием и для высылки ряда других технарей. А вот Александр Угримов, активно работавший в ГОЭЛРО с Глебом Кржижановским, оказался, как мне представляется, случайной жертвой, он в 1921-м участвовал в работе "Помгола", а все его члены стали первыми кандидатами на высылку. Кстати, позже Угримов и его сын были деятельными участниками Сопротивления во Франции и при первой же возможности после войны вернулись в СССР.

— А сколько всего было выслано?

— Единой цифры нет: проблема в том, что списков на высылку было несколько, в некоторых фамилии повторяются, есть вычеркнутые. При этом изначально списки не делились по месту высылки — за рубеж или в "места, не столь отдаленные" внутри страны. Так, большую группу врачей сослали в глухие районы Сибири — работать по профилю. Неизвестна судьба 54 человек, упомянутых в работе Христофорова: они могли быть и меньшевиками, высланными в декабре 1922-го из Грузии. Но в пассажиры "философского парохода" они не попадают — это только те, кто был включен в специальные списки Москвы и Петрограда и в так называемый Украинский список. Если верить Христофорову, таковых 78 человек, по моим подсчетам — 81. Вместе с присоединившимися к ним членами семей выходит более двух сотен: от 228 до 272 человек.

— Выдворение было насильственным?

— Люди почтенного возраста (Бердяев, Лапшин, Розенберги, Лосский), наверное, будь их воля, остались бы. Кто помоложе, такие как Сорокин, напротив, уехали бы рано или поздно. Исследовательница из РГГУ Евгения Долгова опубликовала статью на основании анализа писем Сорокина: выяснилось, что за полтора месяца до начала акции по высылке он признавался в желании уехать и даже получил разрешение на командировку, из которой, похоже, возвращаться не собирался. Или философ Борис Вышеславцев, заявлявший, что его выдворили из России, на деле покинул ее на одном из пароходов добровольно. В письме к своему другу Александру Ященко в Берлин он пишет, что хочет уехать, хоть он и получает большие деньги и материально живет лучше, чем профессора в Берлине.

— Все перед отплытием прошли через арест?

— Не все: с кем-то беседовали и отпускали, кто-то провел ночь-другую в камере. Бердяева "допрашивал" лично Феликс Дзержинский, и философ ночевал в тюрьме (остались воспоминания его сокамерников). Москвичам повезло больше, чем питерцам: в Северной Пальмире с "лучшими умами" церемонились меньше — кому-то довелось пробыть за решеткой больше месяца. Но на корабль приезжали сами (не под конвоем, как в Штатах). Билеты на пароход купило ГПУ, хоть и во второй класс, но за казенный счет. Члены семей оплачивали билеты сами. Приходивших сверяли по спискам только при посадке на судно, досматривали багаж и личные вещи.

Кстати, о списках: сегодня так до конца и не ясен принцип их формирования. Чем руководствовались большевики? Каков был принцип отбора? Да, на высылку отправились группами — редакции, активисты "Помгола" в изрядном количестве, участники профессорской забастовки и т.д. Но немало ситуаций, когда два человека схожих политических взглядов, имевшие примерно равные по критическому осмыслению происходящего публикации, участвовали в одних и тех же акциях протеста, но при этом одного выслали, а другой или вообще не попадал в списки, или его удавалось оттуда вычеркнуть. Почему, например, Бердяева, несмотря на многочисленные заступничества, все же выслали, а Густава Шпета удалось отстоять? Почему выслали Михаила Осоргина, но не Иванова-Разумника? Ответа нет. Для меня это до сих пор загадка. Иногда закрадывается мысль: а не была ли на интуитивном уровне эта высылка, "пароходы" и "поезда" — своего рода актом спасения этих людей? Ведь и Ленин, и Троцкий прекрасно знали историю революций. Знали, что революция пожирает своих детей и на смену революционной эпохе приходит контрреволюционная. В самом деле, многие из тех, кому удалось вычеркнуть свои фамилии из списков, в итоге были расстреляны или погибли в лагерях в 1930-е. Те же, кто уехал, выжили, смогли продолжить работу и донесли до потомков свое видение эпохи, людей и событий.

Беседовала Светлана Сухова