«Постмодерн — интеллектуально непродуктивен и ведет человечество к гибели». Лекция А. Волкова «Бахтин как предтеча постмодернизма»

Для затравки дам некоторые темы и отрывки.

1. Цели советских Авангарда 1 и Авангарда 2 1920-1950 гг.

2. Как создавалась литература народов СССР:

«...их учили литературе. Они выучивались литературе и на своем языке писали какое-то сочинение. Ну не знаю, роман, там, стихи, и так далее и тому подобное. Это сочинение сначала издавалось на месте, а потом, значит, в Москву. В Москве его переводили, ну, скажем, для Анны Андреевны Ахматовой. Подстрочник. Она по этому подстрочничку бабах – и писала стихотворение. Это стихотворение публиковали как перевод, а потом делался обратный перевод – качели – на местный язык. И вот таким образом формировались литературы народов СССР».

3. Отличие образования в средневековых европейских университетах от российского:

«… вот эта вот эстетическая часть православного богослужения отделяется от логической части. Отдельно получается этика, отдельно получается, так сказать, логика, а отдельно получается эстетика, пафос. ... И вообще, когда мы читаем с вами схоластические разные сочинения… Вот у Фомы Аквинского чудовищно примитивные представления, чудовищно. Красота – то, что блестит».

4. Связь православной литургии, цельности русского человека с Авангардом 2:

«И понятное дело, что эту идеологическую систему не мог сделать человек, который закончил заочный юридический факультет. Её мог сделать только человек, который закончил Тифлисскую духовную семинарию».

5. Суть постмодерна:

«Диссертации разделяются на косметические, физкультурные и просто диссертации. Косметическая – она для того, чтобы старые понятия обозначить новыми словами. Физкультурная – это чтобы показать твое владение методами, мускулы показать, умение решать уравнения такие-то и такие-то. А просто диссертация – это просто научная работа, в которой создается новое знание, хотя бы чуть-чуть, немножко. ... то, что мы имеем сегодня с постмодерном, это и есть косметика и отчасти физкультура. А новых идей эти господа не создают, они просто называют, там, парадигмой какой-нибудь, еще чем-нибудь очень старые вещи, которые придумали где-то вот тут вот (показывает на надпись «Авангард 1» на доске). И даже еще раньше до них». 

6. Разбор программных тезисов Бахтина. Истоки толерантности.

7. Роман Франсуа Рабле и хрущевская интеллигенция.

И многое другое.

Итак, начнем.

Уважаемые коллеги!
Сегодняшнее занятие будет посвящено Бахтину. Знаете, я думаю, что мне надо будет в этом занятии продолжить тот материал, который мы использовали в прошлом занятии, когда мы говорили о западном человеке, культуре Западной Европы и культуре восточно-христианской Европы, то есть, попросту говоря, России. И с этой историей культуры связано имя Михаила Михайловича Бахтина, причем в достаточной степени сложным образом.

Надо ли мне напоминать о Бахтине, о том, кто он такой? Я немножко, с вашего позволения, напомню самые элементарные сведения. Михаил Михайлович Бахтин родился в 1895 году. Учился в Санкт-Петербурге. Преподавал в Невеле потом уже после революции. Переехал в Витебск. В 1924 году переезжает в Петербург (тогда Петроград). Арестован в 1929 году по обвинению в участии в некоей антисоветской организации.

Постольку поскольку он был человеком очень больным – у него был полиомиелит или что-то в этом роде, какая-то неприятная болезнь суставов, – его освободили от лагерного заключения в Соловках и отправили в ссылку, где он провел очень многие годы. В разных ссылках он провел очень долгие годы, это было всё не так далеко от Москвы, пока наконец в начале 60-х годов не переселился в Саранск. Ну вот Саранск – вы представляете себе, что это такое. Сейчас это замечательный город. А тогда это был в достаточной степени провинциальный город с педагогическим институтом, где, собственно, Михаил Михайлович Бахтин, человек очень хорошо образованный, провёл достаточно долгое время до тех пор, пока его не начали печатать.
Все основные работы Михаила Михайловича писались в стол. Поэтому, когда читаешь его работы, а мне приходилось их читать в своё время довольно много, потому что в мое время, когда я ходил в университет ещё, занимался, Бахтин стал очень модным автором. Автором, модным сначала в западной Европе, во Франции, в основном через семинар Ролана Барта, где о нем делала большой доклад в 1965 году Юлия Кристева.

Потом, естественно, эта мода сильно распространилась в наших университетских кругах. И все стали читать сочинения Михаила Михайловича Бахтина. Он вот эту свою работу о Рабле подал как диссертацию. Она была с довольно большим трудом защищена как кандидатская диссертация. Он стал кандидатом наук. Это, собственно, почти единственная полностью законченная работа Михаила Михайловича Бахтина. Помимо этой работы, он довольно много высказывался. О чем – мы будем специально сейчас с вами говорить, что и как.

И вот, он стал как бы предтечей постмодернизма или постструктурализма во Франции и в Италии. И сегодня среди специалистов, и у нас, к сожалению, и во Франции, и в Италии, и в Западной Европе в целом, он рассматривается как весьма авторитетная фигура. В Саранске на стене при входе в университет висит памятная табличка с именем Бахтина. Так что, в достаточной степени известная такая фигура - Михаил Михайлович Бахтин.

Теперь, что мне можно сказать не столько о Рабле в истории реализма, сколько о проблемах, связанных с творчеством Бахтина. И проблемах, которые это творчество принесло в современную систему наук о языке, филологию, и, в частности, в лингвистику. Ну, в основном, в общую филологию.

В чем здесь дело? Наверное, вы представляете себе (и мы, по крайней мере, об этом поговорим) некую культурную ситуацию, сложившуюся перед революцией, непосредственно в первое десятилетие после революции и в последующее время. А ситуация эта вот какая (я иногда позволю себе отвлекаться несколько от темы лекции, если будет к слову приходиться рассказывать некоторые более-менее личные истории).

Итак, что такое постреволюционная культурная ситуация? Вот опять расскажу вам личную историю: есть портрет довольно известного лингвиста графа Сухотина, который был одним из двух царских дипломатов, вернувшихся в Советский Союз и активно участвовавших в громадной программе, связанной с историей нашей страны, – программе создания письменно-литературных языков народов Советского Союза. Слыхали о такой программе, я вам не рассказывал об этом деле?

Ну давайте я вам расскажу об этом в связи с тем самым проектом…. А проект этот первоначально может быть обозначен как авангард. Русский авангард. Собственно, с чем были связаны главные идеи русского авангарда, который активно поддерживался теми направлениями ВКП(б), которые впоследствии были обозначены как «троцкизм», «левый уклонизм» и другие подобные движения. При этом надо вам сказать, что к этим направлениям примыкали и остатки партии анархистов, и в значительной мере остатки партии эсеров, которые вместе образовывали такое вот интернациональное течение, связанное с Западной Европой, очень прозападническое, которое мы, собственно, называем «авангардом».

Так вот. Граф Сухотин на фоне голубой печки в оранжевом халате (представляете?), читает газету «Правда» и при этом каким-то усталым и страшным взглядом смотрит в глаза человеку, который стоит перед этим полотном. Это было написано Габричевским, очень тоже известным, крупнейшим искусствоведом, историком искусства, который образовывал вместе с Зубовым, Густавом Густавовичем Шпетом философско-эстетическую группу. В нее входил покойный Алексей Михайлович Сухотин, который, однако, в этой вот всей системе (вот я ее нарисую – А.В.) Авангард. [Рисует]. Авангард. 



Или даже первый авангард. Авангард. Участвовал в этом громадном и чрезвычайно эффективном проекте, впрочем, с последствиями которого мы столкнулись, как и очень со многими другими вещами, уже в 90-е годы, прошлого уже, XX века.
Дело в том, что в нашей стране… Я буду рассказывать обо всём этом деле в целом, и поэтому, понятное дело, отклоняться от темы Рабле, но она нам будет очень нужна, тем не менее.

В начале XX века культурная ситуация в нашей стране была следующая. Вот был великий литературный русский язык с его громадной художественной литературой, с его очень большой уже к тому времени научной литературой, с его технической литературой, с длительной историей риторической прозы, собственно русской и церковнославянской в виде проповеди. То есть очень большой… один из крупнейших европейских литературных языков. Я имею в виду не просто язык как систему склонений, спряжений и прочего, а язык как совокупность произведений слова, которые были написаны на русском языке.

Надо вам сказать при этом, немножко опять же отклоняясь, что развитие языка – это ведь труд народа. Вот, с точки зрения того, какой… Бывают хорошие и плохие языки. Хороших и плохих языков с точки зрения грамматики не бывает: любой язык из тех пяти тысяч языков, которые знает наука, пригоден для выражения в принципе любого типа мысли. В принципе. Но дело в том, что система языков, а, главным образом, словесность на этих языках, собственно, разрабатывается: литературу пишут люди. Это не только художественная литература, и, может быть, даже и не столько художественная литература, сколько литература философская, богословская, научная и т.д. т.е. так называемая проза. 

Помимо русского литературного языка, на территории нашей страны какие были еще крупные литературные языки? Уважаемые коллеги, это был с громадной исторической традицией армянский язык и с громадной... – с конца IV века - начала V века – традицией грузинский язык. А вот других крупных литературных языков, ну если не считать, там, того, что говорили по-французски, правда? (по-немецки говорила вся интеллигенция, по-французски и т. д.) Других литературных языков крупных в нашей стране не было. 

Среди тех языковых систем, которые имелись, были у нас, естественно, финно-угорские языки, как, скажем, мордовский, чувашский, да? Были тюркские языки. То, что мы сегодня называем узбекским языком, киргизским языком, казахским языком, вот… татарским языком, там, скажем, вот, крымско-татарским языком и т.д. - ну, вот, были такие языки, причем они обладали письменностью в разной степени. Это был чагатайский так называемый (это староузбекский) язык, тюрки – ну вот это были языки, на которых была написана довольно объемная мусульманская литература, собственно, большей частью - хадисы к Корану, различного рода толкования Корана и различного рода богословские мусульманские тексты.

А вот были слабописьменные языки – то есть языки письменные, но не литературные, например, мордовский язык, на котором письменность существует где-то там с XV века, якутский язык (немножко позже письменность есть), но- письмо-то есть, а вот словесности-то, собственно говоря, нету как таковой, литературы нет. В каком-то смысле, вот татарский язык был более-менее литературным языком. И вот этих тюркских языков, финно-угорских языков, часть индо-европейских языков, как таджикский, например, хотя, в общем, на таджикском была древняя литература. Омар Хайам писал... Фирдоуси, Омар Хайам писали по-таджикски, да? Их было, в общем-то, очень немного, большая часть языков народов России была либо младописьменная, либо бесписьменная. К этим языкам относятся не только так называемые восточные языки, т. е., тюркский, например, да? Но, скажем, языки Прибалтики, постольку поскольку на латышском языке к тому времени имелся, собственно, один большой текст, кроме некоторых завещаний, некоторых документов, - это, вот, приезжает где-то там в XVI веке архиепископ в Ригу, и ему дают представление, представляют его на латинском, немецком, понятное дело, и вот, собственно, на латышском языке. Больше особой литературы на латышском языке не было. Большая литература, как бы большая письменность была на литовском языке - и то, как известно, Великое Княжество Литовское сначала говорило по-древнерусски, ну, понятно, литературный язык, литературная форма языка – церковно-славянская; и вот, по-польски и по-латыни. Так что, языки Прибалтики в такой же точно степени, почти в такой же точно степени были языками младописьменными. Пока они не были как бы в составе Советского Союза, но эта разработка велась в достаточной степени подробно, уже после войны она продолжалась.

И вот, для этих языков нужно было составить письменности, и, более того, надо было создать литературу. Надо было создать кадры местной интеллигенции, а как может быть местная интеллигенция без литературы, которую она читает на соответствующем языке? Вместе с тем, ситуация очень существенным образом с лингвистической точки зрения осложнялась тем, что все эти языки представляли собой так называемый диалектный континуитет. Т.е., диалекты переходили постепенно один в другой. Иной раз совершенно непонятно, где у нас казахский диалект, где у нас узбекский диалект. Значит, надо было определить так называемые базовые диалекты, создать азбуку и, соответствующим образом, что самое удивительное, создать литературу на этих языках. Что, собственно, в это время и делалось.

Как это все получалось? На каком основании делать письменность, письмо само по себе? Надо было собрать фольклорные материалы. Вот, берем, скажем, [Н.П.] Дыренкова «Грамматика шорского языка» - это язык Южной Сибири, Хакасии. Собираем шорский фольклор, на основании шорского фольклора пишем грамматику, а дальше что со всем этим делать? А дальше складывается созданная Лениным на самом деле система массовой коммуникации.

И опять мне здесь придется сделать отступление и рассказать, что такое массовая коммуникация как таковая по той простой причине, что у нас сегодня в нашем законодательстве под массовой коммуникацией понимается всякая книжная продукция, любая печатная, да? И даже тексты в Интернете – и то иногда бывают массовой коммуникацией, иногда нет. Вот что такое массовая коммуникация в строгом научном смысле этого слова, а не в смысле, который каким-то образом понимается нашим почтенным министерством культуры, например? Ну, господином Мединским, в частности.

Массовая коммуникация складывается тогда, когда наступает так называемая последняя стадия капитализма- империализм, т.е., на рубеже XIX и XX веков. Она включает в себя последовательно газету, радио, кино, телевидение. В отношении создания текста массовой коммуникации мы должны как-то охарактеризовать, как он создается. Любой текст массовой коммуникации в строгом смысле этого слова создается конвейерным способом: вот есть издательство или редакция газеты – газета «Правда» – в эту газету вы, допустим, журналист, тащите какой-либо материал, который вам, так или иначе, заказан. Вы тащите этот материал и подаете его в какую-то из редакций газеты «Правда». Понятное дело, что, как автор, вы особо права не имеете. Этот материал в зависимости от того, когда и куда его запускают, правится – сначала редактором данной редакции, потом он как-то помещается и организуется выпускающим редактором номера. И вот в этом номере массовой коммуникации, скажем, газеты, мы видим много-много разных текстов разного содержания. Отчасти они рубрицированы: политика, внешняя политика, внутренняя политика, партийная жизнь и т.д. и т.п. Причем, эта рубрикация занимает примерно – в наших газетах советского времени – она занимала примерно 50% текста. А 50% текста было не рубрицировано. И соответствующим образом ваш текст помещается рядом с другими текстами. И ему придается заголовок. Заголовок создается исходя из стиля редакции в целом. Он может быть образным, может быть безóбразным, может содержать завершенное предложение, может содержать только номинативное предложение и т.д., в зависимости от того, каков стиль самой по себе редакции, коллективного автора этой массовой коммуникации.

Но эти тексты… все те, которые публикуются в номере газеты… Это касается не только газеты «Правда» ленинского, сталинского и более позднего периода, это касается любой газеты, которую мы с вами читаем или не читаем сегодня. Эти тексты размещаются определенным образом под определенными заголовками. Понятное дело, что один печатается, там, нонпарелью, а другой печатается, там, хорошим петитом и т.д., - текст занимает какое-то определенное место в выпуске газеты рядом с какими-то другими текстами и с соответствующим заголовком. А как они связываются между собой? А связываются они между собой с помощью так называемого «символического зонтика».

Явление «символического зонтика» тоже было обнаружено американскими исследователями - Бэррисоном, например, где-то в 20-е годы XX века. Это примерно 150 слов, которые обозначают некие концепты, скажем, демократия: «свобода слова», «права человека»; коммунизм: «трудящиеся», «империализм»; капитализм и т.д. и т.п. – эти слова-концепты обязательно имеют некоторую ценность, положительную или отрицательную. Есть концепты с положительной ценностью, большей или меньшей, есть концепты с отрицательной ценностью. И само собой разумеется, что в любом тексте этой массовой коммуникации (или почти в любом тексте) мы увидим соответствующие концепты, через которые как бы суггестивно связываются по значению вот все вот эти вот материалы, которые подаются журналистами, публикуются в газете, в один ряд, в одну систему. Ключевые слова проходят через практически все тексты выпуска массовой коммуникации.

При этом, возьмем китайскую газету «Жэньминь жибао», 60-х годов, когда мы с китайцами поругались, почему-то холодная погода всегда шла из Советского Союза. Понятно, что нейтральных в пропагандистско-политическом смысле текстов нет. Их нет, не было и никогда не будет, пока существует массовая коммуникация. Не надо думать, что запрещение, скажем, вот этой пропаганды — реальное запрещение. Пропаганда обязательно есть, потому что это форма существования массовой коммуникации. Только соответствующий концепт как, например, права человека, правда? Свобода слова, да, демократия, толерантность, вводятся в наши несчастные головы суггестивно, и мы начинаем мыслить этими категориями, постольку поскольку мы, к сожалению, смотрим телевизор и читаем газеты.

Далее. Авторство текста — совершенно замечательная штука. Вы не обращали внимание, где находится подпись автора? Вот в советской газете она могла быть какой? 
Первое. Текст без подписи: это передовица «Правды». Это текст, к которому редакция присоединяется полностью.

Текст с подписью наверху, например, Мэлор Стуруа. Это значит - автор, которого редакция принимает как ключевого автора, и текст которого, вообще-то говоря, надо читать с вниманием, потому что его содержание имеет большое идеологическое или какое-нибудь там ещё значение. 
Подпись, которая печатается под текстом. Это разные варианты — «наш специальный корреспондент», «наш корреспондент», да? Ну и так далее.

Получается такая иерархия авторства конкретных текстов, которая указывает нам на значение вот соответствующего материала как такового, на его как бы авторитетность. А с другой стороны, очень большое значение в этой парадигме построения газетного текста. Так же устроен и телевизионный текст, только он развертывается во времени, вот единственное различие, да? 
Значит, как она устроена? Очень просто. Вы читаете газету или читали газету… Вы читаете газеты? Я вот не читаю уже больше. После того как мне пришлось подать в ЦК КПСС, значит, отчет о читателях газеты «Правда», я больше газет не читаю... Мы это делали вместе с институтом конкретных социологических исследований в начале 80-х годов. Просто больше газет не читаю и все. Я начитался газет в свое время. Ну иногда так посмотришь, глядишь – то же самое, только слова другие.

Ну вот. Читают газету справа налево - сверху вниз по заголовкам. Вот так открыли – и посмотрели заголовки. Понятное дело, тот заголовок, который вам интересен, вы прочитываете, а тексты вы прочитываете… Ну, понимаете… Ну, «Правда» - это шесть печатных листов. Значит, только отчаянный пенсионер с 40-летним партийным стажем мог прочесть целый текст газеты «Правда», как и любой другой газеты. Нормальный человек читает ее в среднем 20 минут, но это уже довольно много, 20 минут читать газету, правда?

Ну, так, минут 10. Но не более того. Значит, вы эту газету читаете невнимательно, совсем не так, как, скажем, роман Л.Н. Толстого «Война и мир», где надо читать каждое слово. Это каждое слово надо понимать. «Война и мир» требует внимательного чтения, учебник «Сопротивление материалов» требует очень внимательного чтения, правда? А если вы, не приведи Господь, занимаетесь на факультете «Т» в МИФИ, то это совсем внимательное чтение. Отлично.

Значит, соответствующим образом, получается такая картинка с массовой коммуникацией: значит, вы её читаете быстро, прочитываете заголовок, в котором даётся модальность проблемы, вычитываете ключевые слова, которые связаны с заголовком, и еще что-нибудь там в конце статьи, там, что там делают американские империалисты и что-нибудь в таком роде, - вот этим ограничивается ваше, как массового коммуниканта, чтение источника… восприятие источника массовой информации. Так.

Значит, соответствующим образом, авторства нет, авторство коллективно (у газеты нет автора), но есть общий стиль — стиль данного издания, которое обозначается: «Правда», «Коммерсант», «Комсомольская правда» и т. д. Это как бы подлежащее вот в этом всём тексте. А всё остальное, то есть её рубрикаторы конкретные, конкретные материалы - это сказуемое, то есть то, что говорится «Правдой», или то, что говорится «Коммерсантом», или то, что говорится «Известиями». Ибо вот эти вот первые подлежащие повторяются, и рубрикатор тоже повторяется. Вот вам политика, вот вам то-то, вот вам сё-то, получается некое цельное описание, как его представляет себе коллективный ритор, цельное описание картины мира. Значит, эта штука задаёт вам картину мира, которую вы воспринимаете и в рамках которой, извините меня, функционирует, так или иначе, общество. 

Теперь вот у нас в советское время издаётся газета «Правда» (тогда главная газета), есть газета «Известия», есть газета профсоюзная «Гудок», и так далее и тому подобное. Эти источники массовой информации ранжируются с одной стороны сверху вниз по вертикали, а с другой стороны горизонтально — по специальностям, так сказать. Вот профсоюзная, вот советская, вот партийная, вот там «Гудок» для железнодорожников, ну и так далее и тому подобное. 

Значит, вот эта вот система массовой информации, которая действительно была разработана после революции, уже в советское время, она задаётся на русском языке, но, естественно, её как бы клоны задаются на языках народов СССР: то есть «Ташкентская правда» или там «Правда Востока» или что-нибудь такое в этом роде. 

Получается целая система массовой информации, то есть вот газета, к ней присоединяется радио. Но для того, чтобы эту массовую информацию как-то образно воспринимать, читать, - абсолютно необходимо уметь читать, правда? И понятное дело, что сама по себе массовая коммуникация, она имеет определенный тип риторики. Она рассчитана на массу читателей. Аудитория массовой коммуникации, которая… сама коммуникация периодична: каждый день выходит газета, какой-нибудь там еженедельник выходит раз в неделю, и так далее и тому подобное, там, радиопередачи повторяются - сами по себе рубрики, названия радиопередач, да? 
А что представляет собой аудитория? Первое. Аудитория эта рассредоточена. Вот вы телевизор смотрите как? Либо в одиночку, либо члены семьи садятся, вот там, семья садится перед телевизором, чай пьет и все такое прочее. Газету, понятное дело, обычно… В мое время было неприлично заглядывать через плечо в метро человеку, когда он читал газету, но вот едешь в метро – все читают газету. Кто - «Правду», кто - «Известия», кто - «Сов.Россию», кто – что-нибудь там еще читает… Все в метро едут, читают газету. Ну, естественно, кто сидит. Кто стоит – некоторые читают, некоторые не читают. Вся страна читает газету. Теперь, понятное дело, что само по себе содержание этой газеты и сложность текста ранжируется по получателю. «Правда», понятное дело, газета партийная — её должен читать человек подкованный, правда? «Известия» - газета советская, её тоже, в общем, довольно подкованный человек читает, или не всегда, но… подкованный. Ну и так далее. А бывают газеты для менее подкованных, «Советская Россия», например. Замечательно. И соответствующим образом этот текст должен быть понятен и доступен любому, кто так или иначе ангажирован в политическую систему страны. Отсюда правило равнения вниз. Она должна быть понятна самому последнему дураку.

Вот это вот система массовой коммуникации, массовой информации. Но штука в том, что, как справедливо в свое время тут совсем недавно сказал в своем выступлении Сергей Ервандович [Кургинян], когда объяснялся перед студентами Томского университета, собственно сама по себе цель-то построения нового общества заключалось в том, что развитие технологий, науки (а требовалось бурное развитие науки и технологии, индустриализация страны), должна сопровождаться развитием человека, и, собственно, развитие человеческой личности является главной задачей власти, главной задачей системы, правда? Вот эту личность надо развивать. Газета, массовая коммуникация, - это какой-то уровень развития человека, но это в достаточной степени базовый уровень.

Стало быть, необходимо создавать образование, его формировать, это образование, и тут возникает очень, очень серьезная проблема, потому что значительная часть населения страны, порядка 70% [была неграмотной]. Это все случилось за XIX век, кстати говоря, раньше было больше грамотных до этого, уж читали Священное писание, читали Жития святых, крестьяне… были крестьянские библиотеки в России, все что угодно. Но после того как было введено реальное крепостное право, особенно в центральных областях России было очень много неграмотных. Вот в Сибири были грамотные, на Севере был грамотный народ: не просто в церковь ходили, но читали. А здесь было много неграмотного народа у нас, в центральных областях России, особенно в европейской России. И соответствующим образом надо было… необходима была а) ликвидация безграмотности как первая ступень и б) образование.

Вот теперь вопрос, какое образование и какого человека надо делать, и вот тут-то мы с вами вернёмся к «Авангарду 1». Что такое Авангард 1 ? Ну это поэты типа там Д.Д. Бурлюка, например, правда? Ну там раннего Крючкова, Д.Д.Бурлюка, разных-разных других людей. 
(Цитирует):
Каждый молод, молод, молод,
В животе чертовский голод.
(Д.Д. Бурлюк. И. А. Р.).
Да?

На что ответил в свое время О. Мандельштам. (Цитирует):
Говорил
Термит
Термиту:
— Ел я всё —
По алфавиту.
(О.Мандельштам. «Диета термита»).

(Смеется) В том же совершенно размере, да?
Вот такой вот получается замечательный сюжет, да.

Дальше. Каковы же идеологические установки вот этого Пролеткульта, РАППа (Россиийская ассоциация пролетарских писателей – прим.пер.) и так далее и тому подобное. 
Первое. Мы против природы. Новый человек должен быть абсолютно новым человеком, не связанным с культурой. А культура - это то что сохраняет общество. Пушкина - на свалку, всех этих ученых буржуазных - на свалку. У нас будет своя литература, воспитывающая народ; своя наука пролетарская; своя пролетарская техника, свой пролетарский быт, и прочие всякие замечательные вещи. Пролетарский быт и прочие штуки в его эстетической функции устраивает ВХУТЕМАС (Высшие художественно-технические мастерские – прим. пер.). А в Германии был соответствующий институт, который разрабатывает собственные идеи дизайна всего там, всего-всего-всего, начиная от платочков комсомольских и кончая мебелью, и чем угодно (или танками или чем хотите). 

Соответствующим образом, наука возникает в системе этого самого авангарда. Новая наука. А какая первая главная новая наука? Понятное дело, что это новая наука о языке. Потому что язык -это некий инструмент, которым организуется, устрояется общество. Все наши социальные отношения опосредованы языком. Значит язык — это главный инструмент управления, постольку поскольку массовая коммуникация, она и использует язык как инструмент идеологического управления обществом. 

Бахтин М.М.

«Новое учение о языке» Николая Яковлевича Марра, который выстраивает так называемую историческую типологию языков, объясняет сначала… Извините, коллеги, я буду говорить некоторые вещи, которые, ну как вам сказать, ну вот… Они не всегда приличны оказываются. Вот, в основании всех языков… ну первоначально, что люди делали, когда они еще не были людьми, когда обезьяна не схватила палку? Они воспроизводили себе подобных. Понятно, что в основании (по Марру) вот этого самого первобытного языка лежат 4 корня: сал, бер, йон и рош, которые обозначают соответствующие действия, посредством… звуки, которые сопровождают воспроизведение себе подобных. Дальше эта самая штука вырождается уже в некую производственную деятельность, когда человек начинает делать орудия труда, дескать, и все такое прочее. И тут возникают так называемые языки активного строя, ну, скажем, когда глагол «падать» имеет одно управление, если ты упал случайно, и другое управление, если ты упал нарочно. 

В мире есть такие языки, в которых сохранились какие-то остатки, пережитки активного глагола и пассивного глагола. 

Дальше стадии связаны уже не с пунуальным браком, а с матриархатом, производством матриархатным, то есть доклассовое общество. Это языки так называемого эргативного строя. Довольно много таких языков, скажем, тибетский язык эргативного строя, палеоазиатские языки, языки американских индейцев, отчасти языки северного Кавказа, абхазский, например. Это языки эргативного строя, отчасти грузинский, но в меньшей степени, так как там только в прошедшем времени эргативные конструкции. В чем он заключается? Скажем, «отец любит мать». Вот здесь мы имеем только показатель глагольный, в русском языке, правда? Но мы знаем, что «отец» это подлежащее, и оно стоит в именительном падеже, а «мать» - это сказуемое, которое должно стоять в винительном падеже. Верно? А, значит, в эргативных языках всё наоборот: «отец» оформляется специальным падежом, который напоминает наш творительный падеж, но… скорее дательный или творительный, ну какой хотите, он называется эргативным падежом. «Мать» падежом не оформляется, она стоит в прямом падеже, а собственно глагол согласуется с «отцом», иногда и с «отцом» и с «матерью», т. е. и с тем, что по-нашему прямое дополнение, и с тем, что по-нашему подлежащее. А вот противопоставления активной и пассивной конструкции как таковой (там бывает такой ложный пассив) нет. «Отец любит мать», «мать любима отцом», правильно, да? Вот такой штуки там обычно не бывает, в этих языках. Почему не бывает, Николай Яковлевич объяснял это тоже соответствующим образом… Понимаете, потому что вот глагол действия и объект действия соединяются как бы в единый комплекс, объект - самое главное. А субъект действия оформляется вот тоже в связи с глаголом. Объект выступает выраженным, а субъект слит с глаголом. Почему? Потому что матриархат.

Трудно объяснить логически, но Николай Яковлевич так думал. Вот такая получается у нас замечательная история. А потом, значит, негодяи, классовое общество, мерзкие индоевропейцы, захватчики-завоеватели появляются повсюду, разгоняют бедных, так сказать, вот матриархатчиков, матриархатчиц и устраивают языки с номинативно-аккузативной конструкцией, т. е. «отец» выражает индивидуала-субъекта, а «любит мать» объединяются в одну группу. Тут «отец» главный, субъект – главный. Он действующий субъект, он описывается как центр предложения. И это связано с классовым индивидуализмом и другими прочими замечательными вещами. В этой связи языки типа грузинского, например, или абхазского (сам Марр был наполовину абхазцем, наполовину шотландцем. Мать у него была абхазка, а отец был шотландец, он занимался производством чая в Абхазии). Вот они, эти языки как бы, так сказать, демократические, как бы лежащие в основе миролюбивых и справедливых социальных отношений в обществе, как бы первобытный коммунизм.

Да. Вот эти вот негодяи, значит, они классовые. И тут у нас получается патриархат с доминированием мужчины над женщиной. Значит, бедная женщина теряет всякие свои женские особенности, она делается подчинённой, рабыней этого негодяя-разбойника. Ну и так далее и тому подобное. Значит, вот такая у нас получается картинка с языками. 
Поэтому языки в том, как они выстраиваются дальше в своем развитии, вот эта историческая типология… Я очень так… схематично объясняю про Марра. Она распространяется, естественно, и на те языки, которыми мы владеем, а русский язык – это один из самых «мерзких» индоевропейских языков: падежную систему сохранили, в нем развитая видовая система, совершенно «ужасные» вещи, его вообще преобразовывать надо (улыбается). Так. Хорошо.

С языковой ситуацией, мы с вами сказали. Про теорию языка сказали, дальше, значит, вот поговорим об искусстве. 

А искусство… Какое искусство? Живопись, понятное дело, это скульптура, архитектура. Вот есть такая замечательная книга В.Э. Хазановой, называется «Архитектура первой пятилетки». В этой, значит, первой пятилетке была идея создать коммуну, дом-коммуна. Это вот дома Ле Корбюзье. Это замечательная вещь. Эти самые коммунары в этом доме-коммуне … ну какая семья ? Комната, извините, для совокупления должна занимать 4 квадратных метра. Я не шучу. Откройте Хазанову и почитайте. Комната для столовой, где все вместе обязательно обедают. По звуки из громкоговорителя им должны по радио что-то такое объяснять, как они живут вообще, про советское строительство и прочие разные вещи. Вот комната для досуга, причем все эти помещения, они работают в определенное время суток, вот вам время для спанья в дортуаре общем. Вот вам время, так сказать, для любви, вот вам время для еды, вот вам… А как детей воспитывают? Ясли, детский сад. Естественно, женщина, которая рожает ребенка, должна сдать его в детский сад, там его воспитывают. Она имеет с ним право… Ну, вы узнаете что-нибудь, узнаете? Да, и я узнаю. Она имеет право с ним встречаться в какое-то время в какие-то ситуации. Чудесно, да? Класс. Соответствующим образом, вот так планируется быт.
Конечно, всякому обществу нужны коллективные действия, праздники. Ну, во-первых, неправильная христианская неделя заменяется десятидневкой. Причем, я заметил, что до сегодняшнего дня, я прихожу в постный день в нашу уже вполне постсоветскую университетскую столовую - в четверг рыбу дают, а в пятницу рыбы нет. Простенько и со вкусом. Это вот пережиток того самого, вот того самого... И чтобы по воскресениям никоим образом свободных дней не было. Свободные дни должны быть в другие дни недели. Это воспитание советского человека, здесь вот (показывает на надпись «Авангард 1» на доске), которое, понятное дело, - воспитание - отрывает его от «буржуазной» культуры и формирует абсолютно нового человека вне природы и вне человека. 

Возвращаюсь к этому портрету покойного Алексея Михайловича, одного из царских дипломатов, которые вернулись в Советский Союз. Был граф Игнатьев и граф Сухотин. Игнатьев был военным атташе в Испании, а Сухотин был секретарем посольства в Париже. Ну вот, значит. Цвета. Представьте себе — красивого голубого цвета печка - за ним, на нём - яркий оранжевый халат, что-то там сбоку зелёное — это резкое сочетание цветов. Хотя оно гармоничное, но резкое сочетание цветов, которое как бы выбрасывает человека из естественных отношений. Обратите внимание на нынешнюю моду. То же резкое сочетание, как попугай, женщина идёт модная, как попугай. Вот и здесь. Это все уже пройдено, уважаемые коллеги, слава богу, что это в свое время было временно пресечено, об этом я вам только скажу, конечно, сейчас. 

Соответствующая живопись, соответствующая поэзия, которая просто вырабатывает новые стихотворные, стиховые размеры типа дольников, неопределённого стиха, белого стиха, там, все, что хотите. Свободного стиха. Вот это литература, которая… Что такое поэзия ? Поэзия – это, собственно, ритм мышления человека. Он будет у вас либо плавным («Мой дядя самых честных правил...»), либо будет рубленым, рваным («Каждый молод, молод, молод, в животе чертовский голод...»), и так далее. Хорошо.

И, собственно говоря, вот этот «замечательный» авангард, который создает нового человека, естественно, самым жестоким образом (это я бы хотел это подчеркнуть, это совсем не были невинные люди), это потом уже соответствующим образом воюют с русским языком, русским народом. А вы не читали суждения Максима Горького о русском народе, нет? Почитайте. Да, с русским народом и вообще с любой традиционной культурой. 

Теперь возвращаюсь к письменным литературным языкам народов СССР. Собственно эта система развивается в это время и несколько позже. Итак, нужно создавать письменные литературные языки, нужно создавать подготовленного культурного человека. Понимаете, какое дело. Когда я объясняю вам про авангард, не надо думать, что это всё было авангардом. Так как сегодня. Не надо думать, что всё — постмодерн. Не надо думать, что всё — это вот «планирование семьи». Мы с вами-то есть, слава богу. Ну так вот, понятное дело, вырабатываются эти самые новые языки народов СССР. А как? 

А вот теперь я вам опять расскажу анекдот. Был у моего отца, даже больше, чем у меня… он тогда был довольно молодой еще человек… был приятель, они вместе лежали в больнице, в доме отдыха были. Андрей Игнатьевич [Алдан-Семенов] его звали. Ну вот он написал знаменитую в советское время… Он был страшный диссидент, написал «Барельеф на скале». Значит, как создавалась литература народов СССР. Послал как-то их бригаду Горький в Алма-Ату. Я не рассказывал этого, нет? Эту историю? Нет? Я ее очень люблю. Послал в Алма-Ату. Понятное дело, ну бригада молодых писателей, ну как не выпить. Приехали, выпили, денег ни копейки. Пошел он на базар, видит на базаре на таком рваном ковре сидит какой-то мужчина в рваном, этом самом, халате и бренчит на домбре. У него еще трахома на глазах. «Дед, - говорит, - Как тебя звать?» - «Джамбул Джабаев». Никому ничего это имя не говорит? Вот кому-то говорит, кто постарше.

(Декламирует):

Чтобы ты, малыш, уснул, 
На домбре звенит Джамбул. 
Струны он перебирает 
Доброй дедовской рукой. 
Колыбель твою качает, 
И тихонько напевает…
(«Колыбельная». Музыка: М. Лалинов. Слова: Джамбул Джабаев).

Второй класс школы, «Родная речь». Значит, он спрашивает: «Как тебя зовут?» - «Джамбул Джабаев». Пошел значит, он, Андрей Игнатьич, в свою гостиницу и написал там «Балладу о Сталине» и подписал «Джамбул Джабаев». Приезжает, стало быть, он в Москву через какое-то время, и его напечатали в местной газете, естественно. В местной газете был так называемый «паровоз». «Паровоз» - это стих на актуальную политическую тему («Наш паровоз летит вперед, в коммуне остановка ...»). Он назывался паровоз. Значит приезжает он в Москву, в Союз писателей, видит - сидит этот молодец (Джамбул Джабаев), в хорошем халате, на хорошем ковре, с этой домброй, и поёт на русском языке «Балладу о Сталине». Да. 
Как эта вся штука делалась. У нас было много-много хороших писателей, которых не публиковали в это время, может, правильно, а может нет, — не знаю, но которым надо было жить. Они все знали разные иностранные языки. Поэтому, скажем, там вот, Горький создал вот эту знаменитую серию мировой литературы, вот переводили с разных языков. Кстати, много чего хорошего перевели… В частности, «Молот ведьм» перевели в это время. Ну много чего хорошего, прямо скажу. Да, потом вот появилась библиотека «Академия», серия знаменитая - «Академия». Вот это вот все отсюда идет. Но вот занялись и переводами новых, молодых, рождающихся литератур Востока и вообще Советского Союза. 

Для того, чтобы эти литературы появились… Ну, людей которые как-то, так сказать, как-то к этому соотносились, проявляли какие-то способности, забирали… Ну, в Ленинград забирали, там, был Институт народов Востока. В Москве был Литературный… он и сейчас есть, Литературный институт. Там преподавали очень хорошие специалисты. Реформатский Александр Александрович языкознание там как раз читал. Вот, и учили этих молодых людей… Ну вот, нацменами они тогда назывались. Нацменьшинства – это от этого слова происходит. Вот, их учили литературе. Они выучивались литературе и на своем языке писали какое-то сочинение. Ну не знаю, роман, там, стихи, и так далее и тому подобное. Это сочинение сначала издавалось на месте, а потом, значит, в Москву. В Москве его переводили, ну, скажем, для Анны Андреевны Ахматовой. Подстрочник. Она по этому подстрочничку бабах – и писала стихотворение. Это стихотворение публиковали как перевод, а потом делался обратный перевод – качели – на местный язык. И вот таким образом формировались литературы народов СССР. 

И их сформировали! Что самое ужасное, их сформировали, эти литературы народов СССР. То есть сформировали кадр местной интеллигенции. Эта местная интеллигенция, понятное дело, училась в институтах там типа красной профессуры. Были специальные факультеты для, так сказать, представителей народов СССР и так далее и тому подобное. Были созданы на местах высшие учебные заведения, большей частью педагогические институты. Почему? Потому что скажем, вот… Ну вы готовите ветеринара. Понятное дело, что вы должны его по-казахски готовить, в значительной мере потому что с местным населением надо говорить на его языке, правильно? Если вы готовите физика-теоретика, его надо по-русски готовить. Потому что русский язык уже подготовлен, он уже имеет соответствующие терминологические системы, правда? Соответствующие учебники и все такое прочее. Все это хозяйство, которое необходимо для образования. 
Значит, вот получаются функции языков. Вот, у такого-то языка такие-то функции, у такого-то – такие-то функции. Они совместно существуют, функции разводятся. Есть общие функции, есть разделенные функции и все такое прочее. Вся эта конструкция, значит, вот, формируется в отношении языков народов СССР. Это то, что касается вот этого вот периода (показывает на надпись «Авангард 1» на доске) и следующего.

Теперь… Дальше возникает острейшая проблема – культурная. 

Вот это вот вы должны понять. Когда мы говорим о репрессиях (а они были!) и прочих страшных вещах… Когда мы говорим о доносах (а они были массовыми). Ну вот представьте себе полуграмотное население, которому массовая коммуникация внушает, что кругом враги народа. О чем ей еще писать-то, она об этом и пишет – кругом враги народа. Значит, бдительность. Ну, и бабка проявляет бдительность. У нее соседка там, не знаю, принесла что-нибудь такое, чего бабка не знает, купила, да? – Она враг народа. Пишет донос соответствующий. А кто были работники юстиции? Вот, следователи. Ну, человек с четырехлетним образованием или, там, в лучшем случае с семилетним образованием. Вот это очень важно понять. Такова была ситуация в стране. Культурная ситуация.

Ну вот. Соответствующим образом, получается непонятность. А как нам быть? Потому что для того, чтобы произошла индустриализация, реализовался план индустриализации, для того, чтобы были технологии, была наука, – простите, нужен соответствующий кадр людей, нужен образованный, подготовленный народ, который все это будет делать. Сознательно делать. 
И вот наступает следующий этап (рисует), который я тоже хочу вслед за… для меня не очень симпатичным автором, Борисом Гройсом, назвать тоже авангардом, но авангардом 2.



Почему авангард? Действительно, уже архитектура уже не первых пятилеток, а последующих, начиная со второй трети 30-х годов, да? Значит, это архитектура… вот так называемые сталинские высотки, они позже стали делаться, после войны уже, да? Вот это вот, так сказать, дома, вот эта, собственно, некая конструкция эстетически организованного общества. 

С 30-х годов начинает формироваться некая идея социалистического реализма, помните? Этот социалистический реализм, партийность литературы распространяется не только на литературу как таковую, но на живопись, на архитектуру, правда? Значит, на музыку и на все области, так сказать, художественной деятельности. Создают Союз архитекторов, Союз художников и так далее и тому подобное. Формируется по-настоящему Академия наук с ее системой академических институтов. И вот эта Академия наук, достаточно рано все-таки, она переводится из Питера (из Ленинграда тогда уже) в Москву. Это произошло несколько раньше. Значит, дальше что появляется. В начале 30-х годов вдруг неожиданно появляется учебник истории.

Вводится в школу история. До этого никакой особой истории не было, был… кстати, очень сильный историк [М.Н.] Покровский. В достаточной степени интересный, не надо думать, что это было что ужасное… ничего подобного. И Сталин пишет некую программу вот этих самых учебников истории, разделяет историю на историю Древнего мира, историю Средних веков, историю Нового времени, Новейшую историю, историю СССР, историю колониальных народов. История рубрицируется, и выстраивается единая схема построения исторического материала и единая схема представления исторического процесса, в частности, в истории СССР.

Причём, хотел бы обратить ваше внимание: само понятие истории СССР - это что такое? Ведь, простите, до революции никакого СССР не было, правда? А до XVIII века ещё было меньше, верно? А в XVI веке, вообще-то говоря, Московское царство было. Но в учебник вставляются все вот эти исторические разделы. Обратите, пожалуйста, внимание на это обстоятельство. Вот это очень любопытная вещь. Я ещё раз отклонюсь от этого рассказа.

Был такой замечательный человек, которого звали Николай Сергеевич Трубецкой. 


Трубецкой Н.С.

Трубецкой - создатель евразийства. Причем не того евразийства, с которым мы сегодня имеем дело, потому, что это евразийство к евразийству как таковому имеет отношение только по названию. Первое дело, евразийство Трубецкого… Трубецкой не был другом советской власти. Более того, Николай Николаевич Дурново, даже родственник Трубецких (и Толстых он был родственник) просто за знакомство с Трубецким на конференции в Праге… сначала посадили, а затем расстреляли. Это был крупнейший историк русского языка. Это все печальные, конечно. всё истории, я постараюсь их не рассказывать. Важно представить себе атмосферу эпохи.

Значит, что делает Трубецкой? Он объясняет, что существуют некие культурные области, причём эти области, в сответствии с Данилевским и другими авторами до Трубецкого – там, Леонтьев, Данилевский и так далее, - это историко-географические культурные зоны. И под Евразией понимается некая историко-географическая культурная зона, которая включает в себя как компоненты, главным образом, византийской культуры, на основании каковой, собственно, возникает русская письменность и древнерусская литература. Значит, византийская православная… так сказать, верхи русской культуры. И соединение византийской культуры с культурами восточных народов, то есть тюрок, в первую очередь: монголов, тюрок, так сказать, «Наследие Чингис-хана» - вот, знаменитая статья Николая Сергеевича Трубецкого.
Я знаю, что вот в этой среде к евразийству относятся, мягко выражаясь, насторожённо. Я только хочу сказать одну простую вещь: слово «книга» - китайского происхождения; слово «деньги» - через монгольские, тюркские языки - пришло из китайского языка. Вот, просто чтобы дальше мне не говорить о том, что вот там вот всякие дикари, так сказать, такие эти самые монголы –дикари, китайцы - дикари... Как они могли взять мощные укрепления Киева - что, с ножами, что-ли, ходили? У них были мощные стенобитные машины китайского производства в это время! Каковыми они пробивали соответствующие стенки.

Собственно, мы - русские. Простите меня. Вот я смотрю на этот замечательный зал. Что, тут все славяне, что ли, сидят? Ну-ка, ну-ка, ну-ка… Тут тюрок нет? Тут финно-мордвы нету? Ну посчитайте вашу бабушку, прабабушку: кто из Рязани-то? [из зала, неразборчиво - новгородцы...] Ну да, новгородцы - это германцы, это финно-угры, это всё, что хотите... особенно север России. Северные германцы, финно-угры различного рода, всё что угодно.
Мы, русские, вообще… Уважаемые друзья! Любой большой народ, который имеет перспективу существования, является смешанным. Этнически, антропологически - как угодно! Вот это соединение разных народов на этой громадной территории - разных народов с разными хозяйственными укладами – потому что кочевники делают одно, а земледельцы делают другое, правда? Они обмениваются товарами, происходит мощный товарообмен между так называемыми степью и лесом, так?

Формируются пограничные области. Наши русские князья - они все ж татары были, простите, тюрки. Кто половцы, кто ещё кто... женились на половчанках. Князь Игорь знаменитый, так сказать, он был половцем, по существу дела. Никаким он не германцем не был... Ну, где-то какие-то корни у него были германские, вообще-то говоря: Рюриковичи как-никак, да? Но в основном-то он был тюрком... ну славянином, конечно.

Ну так вот. Поэтому низы русской культуры, вот как бы общенародной культуры, она помимо всего прочего, по Трубецкому, соединяется именно с культурами Востока так называемого. Хотя понятие Запад-Восток - это, простите, понятие идеологическое и, простите, Египет находится западнее России, да? И Турция тоже.

А верхушка… Верхушка, верх этой культуры - это византийская культура с очень мощными вкраплениями западно-европейской культуры, но переработанными вот этой вот культурно-этнической общностью. И единение, общность вот этих наших евразийских народов - от Большого Кавказского хребта до Ледовитого океана, и от Ужгорода до океана Тихого, - так она конструируется, эта самая Евразия.

Общность эта самая, она обладает собственной культурной традицией, собственной культурной нормой и одним очень важным свойством помимо всего прочего. Постольку поскольку народы разные, они живут вместе все, то вот для этой общности очень легко сменяется и должен сменяться один принцип: рекрутирование элиты другим. Так вот, Николай Сергеевич Трубецкой (он сам был Гедиминович князь, как известно) он объясняет, что монархия в России завершена! Всё, монархии больше не будет, только идиоты могут требовать возвращения Романовых на престол. В России родилась новая форма правления. Она называется «идеократия». Нравится? Мне нравится.

Идеократия заключается в том, что элита правящая подбирается по мировоззрению, по общности идеологий, как он сам пишет. То общество, которое встало в то время, т.е. в 20 годы, на территории нашей страны - России, Советского Союза, - это был ранний опыт идеократии. Более развитые идеократии, последующие идеократии этот опыт учтут, как это объяснял Николай Сергеевич Трубецкой, и создадут действительно серьёзное и в себе существующее общество, которое сможет вести за собой многих других.

Но штука в том, что он же предсказал… Простите меня, он предсказал Горбачёва с Ельциным и, отчасти, предсказал Путина. Об идеократии почитайте статью. Как он предсказал? Очень просто: наша поганая элита, она проевропейская, она европоцентристская. И поэтому наша эта самая элита является европейскими шовинистами. Шовинист - это не обязательно человек, который говорит, что его «личный» народ («мой народ, французы лучше всех остальных, а все остальные дрянь, а мы, французы, хорошие»). Точно так же шовинисты. Кстати, это принцип Ленина. В партийной организации, в партийной литературе он то же самое писал: он будет шовинистом Соединённых Штатов, если он живёт в России и считает, что другой народ, другая культура выше его культуры и представляет ее как более высокую культуру, как более организованное общество как некий образец для своего собственного народа. Он делает это, как пишет Трубецкой, за деньги или по дурости.

Но это не имеет никого значения. Вопрос состоит в том, что он делает, а не в том, что он думает о самом себе. И вот, значит, когда эта вот самая элита прозападная - это то, что вам говорил Сергей Ервандович [Кургинян], вообще-то говоря, только другими словами.

Эта самая элита она, постольку поскольку она прозападная, она и пойдет в сторону Запада. И в один прекрасный день западные ценности окажутся для нее более существенными, чем ценности собственного народа. Она принципиально противонародна. Вот это история коммунистической партии Советского Союза. А потом придут люди, которые будут править страной под контролем… под контролем, да-да-да-да-да, западных культур. Западных романо-германских стран. Было? Еще как было! А потом, может быть, если нам Господь поможет, если уж очень повезет, найдется какая-то группа людей, которые поменяет идеологию власти. И эта группа людей приведет страну к следующей как бы очевидно форме идеократии. Уже на опыте, полученном в результате того, что у нас в Советском Союзе произошло. 

Я не говорю, что Трубецкой был коммунистом, марксистом, советским человеком. Он занимался конспиративной работой против Советского Союза. Просто конспиративной работой. Он был принципиальным противником Советской власти. Врагом, прямо скажу. Но он умер как враг фашизма. Потому что он выступил против базовой теории. Одной из базовых теорий фашизма, а именно сравнительно-исторического языкознания. И в своих статьях некоторых, главным образом, объяснял, что, вообще-то говоря, индоевропейские языки, индоевропейский язык есть продукт языковой конвергенции. Это языковой союз. А индоевропейского языка, который был связан с каким-то этносом определенным, так называемыми ариями, на самом деле не было. Когда произошел аншлюс Австрии, его арестовали благополучно, потом, постольку поскольку он все-таки был заведующим кафедры… крупнейшей кафедры славянской филологии в мире и самой старой в Венском университете, его быстро выпустили оттуда, но рукописи его конфисковали, и до сих пор неизвестно, где они находятся. Поэтому от него осталась только одна большая научная работа «Основы фонологии». Он через несколько дней (ему было 46 что-ли лет) умер от сердечного приступа. Вот такие вот дела.

Но, тем не менее, при всем при том, что сажали-сажали-сажали за знакомство с Трубецким, у нас получается совершенно удивительная история. Формируется как бы второй авангард. Значит, вторая система эстетики. И не просто эстетики… это очень важно представлять себе в этой связи, что такое социалистический реализм. Вот на прошлом занятии мы с вами рассуждали о том, чем отличается, скажем, человек русской культуры, восточноевропейской, ну, православной, попросту культуры, хотя греки несколько не таковы, на самом деле, от западного европейца. Вот наша культура рождается, развивается особым образом, постольку поскольку в Византии образование никогда не было церковным образованием. Церковь к общему образованию не допускалась. Духовное образование производилось в рамках церкви. А университеты были государственными. А так называемые тривиальные школы были по большей части частными.

И когда западная Европа принимает вот эту вот античную культуру в ее большей части в римском варианте, то в Западной Европе происходит ... она вся разорена просто, чистое поле практически все. Всякие, так сказать, ходили по этому полю всякие дикие франки, лангобарды, не знаю, тедески и прочие германские племена. Оставались только центры типа Милана, Бордо, Парижа и так далее. И вот в этих центрах надо было как-то начинать формировать образование. 

Кто был образованными людьми? Священники. Вот они и делают. Не просто создают церковь и развивают церковь на местах. А они создают систему образования. Во всех средневековых университетах в плоть до конца XIX века, я не говорю, во Франции, но в Англии это особенно было. Даже давали профессора обед целибата. Вот какая штука-то. Оно все было церковным, по существу дела. Значит, образование существует в рамках, в пределах церкви и только на латинском языке. Понятное дело, что простому французскому, а, тем более, немецкому народу этот латинский язык так же знаком, как марсианский. И то что богослужение производится на каком-то латинском языке… Ну стоят там, ну вот, там, простите, пристают к женщинам… Чем-то надо заняться во время мессы, скучно же. В общем, масса анекдотов, причем эти анекдоты, извините, часто публикуются в тексте, который называется знаете как? «Дисциплина клерикалис».
Это все исходит из церковных кругов-то, понятное дело. Ну, вот, и соответствующим образом вот эта вот эстетическая часть православного богослужения отделяется от логической части. 

Отдельно получается этика, отдельно получается, так сказать, логика, а отдельно получается эстетика, пафос. Так? Совершенно замечательно. И вообще, когда мы читаем с вами схоластические разные сочинения… Вот у Фомы Аквинского чудовищно примитивные представления, чудовищно. Красота – то, что блестит. Тупые. Но логика разработана потрясающе совершенно. И латинский язык становится, особенно в Париже, в Париже, языком логики. Вот если еще в Оксфорде преподают стилистику какую-то, риторику какую-то по-настоящему, то в Париже это чистая логика, и латинский язык средневековый - это вообще математизированный язык, вот как современный язык современной точной науки.

Соответствующим образом, происходит разрыв между представлением прекрасного, представлением нравственного и представлением разумного. И, собственно, история европейской философии, она про то... она тем и занимается вся. Вот есть этика, эстетика - разные дисциплины философии, да? Антология, гносеология. Эстетика появляется позже. Но вот этика есть. Только в XVIII веке появляется эстетика как особая дисциплина вот в этой системе. В авангардной. В Германии. 

Значит, получается, первое: разрыв между верой человека и его интеллектом. 

Отсюда столкновение науки и религии при всем при том, что вся религия строится на основании… вся богословская система строится на основании не просто строгого… формального доказательства! А, собственно, эстетическая часть… Вот возьмем архитектуру. Что такое готический храм? Это Дионисий Ареопагит. Это восхождение души к Богу. Но понты логические. Понты как отсечение категорий, которые не могут быть свойственны Богу. Бог не мог же гневаться, он же совершенный, высшее благо, правда? Бог, там, не может иметь рук и ног. В руки твои, Господи, предаю дух мой. Какая у Бога рука? Значит, это отсекается. Не могут быть руки у Бога. 

В конце концов отсекается по Дионисию Ареопагиту (текст в конце V - в начале VI века)… отсекается даже такое понятие как благо, как красота. И человек в молитвенном… ну в молитве, в безмолвной уже молитве, исихаст читает знаменитую вот эту молитву: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного», да? Он уже перестает молиться словами, он уже молится мыслью, и в какой-то момент экстаза он прямо соединяется с энергиями божества.

Вот этот замечательный текст Дионисия Ареопагита был связан в представлениях Западной Европы с Дионисием Сен Дени, который был, соответствующим образом, просветителем Франции. Дионисий Ареопагит – он тоже «Дени» по-французски («Дионисий» – по-гречески, по-латыни), да? И вот автором соответствующего текста, подписанным как бы Дионисием Ареопагитом, хотя этот текст где-то V-VI века. Как бы представляется некое одно лицо. И вот отсюда возникает готическая архитектура. Готическая архитектура – это восхождение мысли уже к Богу. Не души, как на Востоке, а мысли восхождение к Богу. И поэтому структура готического храма, зеркальное отражение правой и левой сторон, повторы на разных уровнях храма, прозрачность готического храма, структура которого видна снаружи, и такая же структура внутри. 

И сама по себе картинка поднимающегося выше, идея… у Нотр-Дама вверху терновый венец Господа находится, как известно. Вот туда вот всё, мысль поднимается, но эта мысль в логической форме. 

Когда мы все это дело себе представляем и обращаемся к нашей культуре… К чему я это… Я сейчас буду об этом рассказывать… Это связано с социалистическим реализмом. Наша культура строится на божественной литургии. Божественная литургия… вот если кто не ходит в храм, наверное, многие из вас в храм не ходят. Не ходите? Напрасно. Напрасно. Когда я говорю, что русский значит православный, я не шучу. Ну так вот, с чего все начинается? Старый церковно-славянский язык - это язык, который понимает не просто русский боярин, а вообще любой русский по существу дела. А в XII веке или XI — в особенности. 

Сейчас-то, понятное дело, разошлись. Церковно-славянский язык изменился, русский язык изменился, вот они разошлись, вот был Ломоносов и всё такое прочее. Что представляет собой божественная литургия? Вот если вы придёте в Нотр-Дам ту же самую, вы увидите, эта литургия продолжается 20 минут. Ну, позвенели в колокольчик, что-то такое там покрутили, все очень хорошо, очень мило, так сказать, и достойно. У нас литургия продолжается ну, вообще-то говоря, 1,5 часа в реальности, а на самом деле по церковному уставу она… богослужение суточное продолжается больше суток. Она не умещается в сутки, на самом деле. Но, правда, никто этому полному уставу никогда не следовал... Потому что больше суток. И не следуют. Но она продолжается по крайней мере 1,5 часа. И вот за эти полтора часа, в поэтической форме, потому что все православные песнопения – это переведённые с греческого на сконструированный на его основе церковно-славянский язык высочайшая греческая поэзия.

Святой Григорий Богослов, как и Роман Сладкопевец, извините, были величайшими поэтами своего и не только своего, а и любого другого времени. Как скажем, Иоанн Дамаскин с его канонами, например, тоже. Там, пасхальный канон.

Эти вот эти вот произведения… В этих произведениях, которые имеют поэтическую форму, они вставляются как бы в целое произведение божественной литургии, в её текст, который формально с литературной точки зрения представляет собой трагедию Эсхила. Центр трагедии — это столкновение в человеке, вот как это у Эсхила бывает, божественного закона и закона человеческого. 

Вот понимаете, я не могу, скажем, но это уже не Эсхил, правда… Я не могу не похоронить брата, хотя брат мой является изменником Родины. И я иду на смертную казнь, потому что я должна похоронить брата, потому что в этом божественная правда. Арес должен убить свою мать, не потому что он такой нехороший. Он и говорит, вообще-то говоря: «Да, моя мать достойна смерти, но из этого не следует, что я должен быть её палачом». Но постольку поскольку он царь, его обязанность - для своей страны (для Микен в данном случае) устроить правильную жизнь, жизнь по божественному закону. И понятное дело, что в результате этого столкновения… А Ареса как-то все получше кончается… Но трагедия приводит к гибели героя. Здесь у нас, понятное дело, эта проблема разрешается, воскресает Господь, и мы все воскресаем вместе с ним, — этим кончается, собственно, божественная литургия. Но дело-то в том, что в самом… когда мы читаем или слушаем сам по себе текст божественной литургии православной, мы в этом тексте видим историю всех семи Вселенских Соборов, то есть историю полемики на этих семи Вселенских Соборах.

Заметьте, форма эстетическая, форма этическая и форма интеллектуальная, которые сливаются в один текст. Что это значит, и почему история Вселенских Соборов. Дело в том, что история собственно христианского православного богословия сложилась вследствие одного принципа, который был сформулирован Василием Великим, это принцип называется tantum quantum по-латыни - «постольку поскольку». Поскольку Бог стал человеком, и человек должен стать богом. Вот это главный принцип, на котором основано всё христианское мышление. Человек — зверь, которому… Да, человек – зверь, которому повелено стать богом. Это тоже святой Василий Великий.

Теперь вопрос. Как бы первый вопрос. А Иисус Христос — он кто? Он человек или он не человек? Он же сын, значит, произведен от Бога, правда? А раз он произведен от бога, значит, он тварь, он, может, раньше веков сотворен, но он сотворен. Так как как же, соединяясь с Иисусом Христом, мы соединимся с Богом, если он сам не Бог? Вот возникает учение об ипостаси, о сущности ипостаси, и оно соответствующим образом логически разрабатывается. Я перебегаю через несколько Соборов…

Мужской голос из зала: Христос – это любовь любовей. А потом уже бог богов, не наоборот.

А.А. Волков: Ну, это ересь. Называется арианская ересь. Так, хорошо. Дальше. 
Значит, личность человека — это что такое? Личность человека, ваша личность, связана с вашей волей? У вас есть естественная воля, правда? Ваша личность тесно связана с вашей волей, воля определяется личностью, верно? Отлично. Но если личность определяется волей, то Иисус Христос – и Бог, и человек. Значит, в нем две воли и две личности.

Но постольку поскольку человек не может соединиться с Богом непосредственно, он, понятное дело, тогда соединяется с человеческой личностью Иисуса Христа, со Христом-человеком. А как спастись? Как уподобиться Богу в таком случае, если мы с ним не соединяемся? И разрабатывается учение о том, что, бывает, личность не есть воля. Все просто. Вот воля бывает как воля «proairesis», и бывает воля как «gnomi», два понятия воли. Это святой Максим Исповедник. В чем заключается, так сказать, вся сущность этой проблемы? Вот вам приходится сидеть сейчас на лекции, правда? Но многие из вас хотят чего-то иного одновременно, правда? Ну правда, что делать. Значит, у вас есть такая воля — сидеть на лекции, и есть воля — выпить кофе. Верно?

Значит, в человеке может быть не одна воля. Однако что-то вас побуждает выбрать эту волю. Это разумная воля, которая по-гречески называется «gnomi». У вас много «воль», но вот эта воля «gnomi» и есть та самая воля, которая характеризует вашу личность. Вы можете её утратить (это ваши проблемы), о ней забыть и превратить себя, извините, в животное, когда ваши, так сказать, разного рода такие животные побуждения определяют ваше бытие.

Но по мере того, как вы уподобляетесь Богу и двигаетесь к нему, в вас вырабатывается и осознаётся вот эта воля, которая называется «gnomi». То есть воля выбора. Выбора на основе вашей любви к Богу. И любви Бога к вам.

Соответствующим образом, личность человека – это не есть его непосредственная естественная так называемая воля, это есть воля разумная, которая и делает выбор. И поэтому Иисус Христос — одна личность, и вот эта воля человеческая в нем… Это называется синергия на самом деле. Синергия – это термин православного богословия, а совсем не физики. И вот эти вот две воли в нем соединяются, то есть человеческая воля Христа никоим образом не противоречит, она соединяется с волей Бога. Поэтому по-человечески Господь может алкать, может страдать, может жалеть своего друга, может говорить «да минует меня чаша сия», но эта человеческая воля… но в конце он говорит: «да будет воля Твоя, а не моя».

Вот это и есть моменты, которые, собственно, мы видим в [гимне] «Единородный Сыне», например. Замечательный, императором Юстинианом написанный текст. Вот другие тексты, которые включены в состав божественной литургии. Они все отображают столкновение противоречий (диалектику), выработку неких новых понятий в результате этого столкновения противоречий, как понятия «gnomi», правда? И, соответствующим образом, нормализацию использования этих понятий в системе. Русскому человеку… почему я говорю о том, что… придете – потом поверите в Бога. Ничего с вами не случится. Походите в церковь – и в Бога поверите. Все спокойно. Только напрягаться не надо.

Ну так вот, уважаемые коллеги. Вот получается выработка соответствующих категорий. Выработка образа человека. И все это производится в виде вот этого высокохудожественного текста. И всякий русский мужик и всякая русская баба, которая стоит вот так вот в церкви… в течение тысячелетия, простите, русский мужик и русская баба там стоят. Они эти вещи усваивают, для них нет разделения… У нас в России, вообще-то говоря, [об] этике написали во 2-ой половине XIX века и то очень глупо — я имею ввиду Соловьёва).

Понимаете, вот нет у нас этики как таковой. У нас всё это включается в… Художественная составляющая, нравственная составляющая, интеллектуальная составляющая - это все одно. Это все тот же самый текст, то же самое исповедование веры Христовой — оно бывает просто исповедованием, а бывает бытовым исповедованием веры. Для русского человека не должно быть в его жизни противоречий.

Есть понятие синергии. И поэтому вопрос о том, надевать женщине джинсы в храм или нет, всем понятно. Даже любому, так сказать, дураку понятно, что ну какая разница — раньше мужчинам в штанах запрещали ходить в храм в IV веке. Всем. Штаны были варварской одеждой, и христианин не мог ходить в штанах в храм, - ходили без штанов. (Смех в зале). Да. Ну в хитоне ходили, что такого особенного. Ну ерунда это все. Главное дело-то что — этим человек исповедует. В частности, и этим.

Понимаете, вот какая получается картинка-то. Вопрос не в том, сколько я белков, жиров и углеводов съел в пост. Пост - дело мистическое, а не химическое. А в том, что я исповедую веру этим постом. И вся жизнь русского человека… Поэтому он - цельная личность… И вся жизнь его есть исповедование его мировоззрения. Что-нибудь близкое видите ? (Указывает на надпись «Авангард 2» на доске).

Почему? Потому что социалистический реализм включает в себя сторону художественную, сторону этическую, сторону интеллектуальную. Он требует положительного героя, так? Эта самая художественная литература… а риторика начисто запрещается еще в конце 20-х годов, вот та самая риторика, которой я занимаюсь. Почему? А вот есть художественная литература, которая формирует человека вот в этой единораздельности, в этой троице.
Соответствующим образом, вот эту статью [В.И.] Ленина «Партийная организация и партийная литература» трактуют самым широким образом, но трактуют в том смысле, что советский человек должен быть цельной личностью. И поэтому я в анкете писал… в общем, я никогда против власти не был, в партии меня никогда не было. Я ни в какую партию не вступал, даже в коммунистическую. Я просто кошка, которая ходит сама по себе. У меня такой нрав. Но, тем не менее, я писал в анкете: «Делу партии Ленина предан, политически грамотен, скромен в быту». 

Женский голос из зала: Морально устойчив.

А.А. Волков: Да, морально… Сначала писали «морально устойчив», потом стали писать «скромен в быту». Вот вам замечательный сюжет, связанный с этой идеологией. И понятное дело, что эту идеологическую систему не мог сделать человек, который закончил заочный юридический факультет. Её мог сделать только человек, который закончил Тифлисскую духовную семинарию.



Что такое образование, коллеги? Образование часто путают с эрудицией. Я знаю одного замечательного приятеля, он «физтеховец», который всего Гумилёва знал наизусть. Я до сих пор Гумилёва не знаю наизусть, два стихотворения, три, может быть, знаю. А он всего Гумилева наизусть знает, боже сохрани. У него была голова как компьютер, поэтому он помнил даты, цифры, авторов, много читал, знал гораздо больше меня. Но штука в том, что все его знание (гуманитарное знание) представляло собой некую кучу, такой агломерат. Это он знает, и то он знает, и Манна он читал, про волшебную гору он знает, и так далее и тому подобное. Все это образует некую кучу такого большого-большого-большого состава знаний. Он мог ежеминутно, как говорится, извлекать квадратный корень, все это прекрасно. Замечательно. Но образованным человеком он не был, он был образован в физике, это да, физический институт давал ему систематическое физическое образование. Понятное дело, что на лекциях по истории партии и прочим вещам… ну вот, бывает, некоторые умеют спать с открытыми глазами, да? Ну вот он умел спать с открытыми глазами. Сидит, делает понимающий вид, а сам на самом деле спит - обычное дело для студентов, которые занимались общественно-историческими дисциплинами в течение всего этого времени. 

Но тем не менее, образование — это систематика. Это некая иерархически организованная картина мира. И вот когда эта картина мира становится как система в голове человека, вот тогда эта самая картина мира, то есть культура, по существу дела, то есть картина мира, сохраняющая наследие, наследие предшествующих поколений, их опыт – эта самая культура и позволяет ему создавать новые идеи, новации. Потому что из кучи, простите, получается только куча, и больше ничего из кучи не получается. Либо куча, либо воспроизведение чего-нибудь прежнего, но с новыми словами.

---

Диссертации разделяются на косметические, физкультурные и просто диссертации. 

Косметическая диссертация – она для того, чтобы старые понятия обозначить новыми словами. Намазалась девушка, макияж, там, себе сделала, все хорошо. Вроде другая девушка! (Смеется). 

Физкультурная диссертация – это чтобы показать твое владение методами, мускулы показать, умение решать уравнения такие-то и такие-то, дескать, да? Молодец. 

А просто диссертация – это просто научная работа, в которой создается новое знание, хотя бы чуть-чуть, немножко. Вот чем они различаются. 

Поэтому то, что мы имеем сегодня с постмодерном, это и есть косметика и отчасти физкультура. А новых идей эти господа не создают, они просто называют, там, парадигмой какой-нибудь, еще чем-нибудь очень старые вещи, которые придумали где-то вот тут вот (показывает на надпись «Авангард 1» на доске). И даже еще раньше до них. 

То есть это абсолютно непродуктивная система. Она ведёт человечество к гибели, потому что она интеллектуально непродуктивна. Отсюда, я думаю, всё понятно (показывает надпись «Авангард 2» на доске). Формируются гуманитарные факультеты, формируется Академия, создаются институты повышения всяческих квалификаций, формируются школьный предмет по программе, которая была создана до революции Менделеевым и другими… Это вот та самая так называемая советская школа. Понятно, что в этой советской школе задаётся ещё идеологический посыл просто потому, что человек помимо всего прочего должен быть цельной личностью. 
Эта система сформировалась. Но, дорогие мои, вот тут большой спор. Вы меня извините, но я все-таки с Сергеем Ервандовичем [Кургиняном] немножко спорю. Да. Все-таки я христианин, православный христианин. Я не верю в то, что человек когда-нибудь станет совершенным. Я не верю в нравственный прогресс, ей богу. Я не верю, что когда-то кому-то удастся создать такого нового человека в этом мире. Просто не верю. Но во что я верю. Я верю в то, что может быть такая система, которая человека… общество, общество вынуждает… Либо убедить, либо принудить, как в свое время говорили. Хочешь – сделаешь, не можешь – поможем, не хочешь – заставим. Ну так вот. Где можно, человека, соответствующим образом… одного – убедить, а другого, простите, принудить быть порядочным человеком. Уступать старухе [место] в метро, не бить слабого, быть верным своей жене, и так далее и тому подобное, в самых мелочах. От самых мелочей жизни (там, женщине стул подать) до принципиальных вещей. 

К сожалению, этого не вышло. Т.е. система-то получилась сама по себе, она существовала в полной мере примерно до середины 50-х годов. А вот потом… почему я про Бахтина-то… я ведь сейчас вернусь к нему. А вот потом начинается Авангард 1.1. То есть вот этот Авангард возвращается вот к этому (проводит связь между Авангардом 1.1 и Авангардом 1) и воспринимает его идеи.



И вот тут-то Михаил Михайлович Бахтин… Я повторяю, я очень сочувствую этому человеку, я представляю себе, что такое талантливому человеку вот так вот в глухом маленьком городке (я имею в виду даже не Саранск, а те города, где он жил) просидеть. Я представляю себе, что такое постоянная угроза ареста; я «враг народа» потомственный по всем четырём линиям родства. И что такое ожидание ареста, я знаю с детства. Это все очень страшно, на самом деле. Но вот человек вырывается из этой системы и начинает строить некоторую, психологически для него естественную, систему представлений о литературном произведении. 

Почему психологически? А очень просто — хочется тепла. Хочется взаимопонимания с другим человеком. Этого, вообще-то говоря, хотелось вот в это время (показывает на Авангард 2) не только ему, но очень многим. Я вам прямо скажу. Потому что это были годы моего старшего детства и юности. Потому что очень трудно жить в этой системе, понимаете? Очень трудно, когда все устроено жестко, во-первых, а во-вторых, простите, часто и очень глупо. Это было, товарищи, ничего не поделаешь, что было то было, из песни слов не выкинешь. 

И конечно, после всего этого жить стало легче, жить стало веселей. Надо прямо сказать. Потому что очень сильно было напряжение. И вот в этом напряжении, собственно говоря, как быть с текстом, как быть с подходом к литературе, и с прочими подобного рода вещами? 

А очень просто. Давайте я вам процитирую некоторые вещи и прокомментирую.(здесь и далее цитаты по книге К методологии гуманитарных наук /В кн.: М.М.Бахтин. Эстетика словесного творчества. Изд. 2-е, М., 1986, с.381-393.)

Наука. Как понимает автор науку. 

(Читает): «Понимание. Расчленение понимания на отдельные акты». 
Значит, мы понимаем какую-то мысль или часть этой мысли? 

(Продолжает читать): «В действительном реальном, конкретном понимании они неразрывно слиты в единый процесс понимания, но каждый отдельный акт имеет идеальную смысловую (содержательную) самостоятельность». 

Значит, единая мысль разделяется на компоненты, и эти компоненты имеют преимущественный интерес. 

(Продолжает читать): «…и может быть выделен из конкретного эмпирического акта. 1. Психофизиологическое восприятие физического знака (слова, цвета, пространственной формы)». Простите, психофизиологическое восприятие знака. Но любой знак… Что такое знак? Знак – это некоторый объект, который замещает другой объект, верно? Он знаком является не потому, что у меня такая-то или какая-то психофизика, а потому, что вы, которому я адресую соответствующий знак, в принципе связываете его со сходными образами или представлениями или другими знаками, так? Хорошо.

(Продолжает читать): «[2. Узнание его (как знакомого или незнакомого)]. Понимание его повторимого (общего) значения в языке». 

Оно повторное? А почему оно повторное?

(Продолжает читать): «3. Понимание его значения в данном контексте (ближайшем и более далеком)».

Это действительно правильно. Это классическое понимание предмета. 

(Продолжает читать): «4. Активно-диалогическое понимание (спор-согласие). Включение в диалогический контекст. Оценочный момент в понимании и степень его глубины и универсальности».

Так, теперь что такое диалогический контекст и что такое диалог. Бахтин достаточно презрительно относится к тому, что называется диалогом в обычном общенаучном понимании этого слова. 

Ну, что такое диалог? Диалог - это обмен репликами между несколькими лицами, при котором каждая из реплик связана с предшествующей. «Dia» по-гречески значит «через», «logos» значит «высказывание». Поэтому диалог предполагает участие нескольких, не менее двух, понятно, лиц в разговоре, и эти лица друг другу адресуют некие логосы, причём эти логосы эксплицитны. Я не просто что-то думаю, а я либо делаю какую-то реплику, либо на неё отвечаю. 
А здесь что такое диалог? «Спор — согласие, активное диалогическое понимание». Спор-согласие. Это значит, что я вам что-то такое говорю, или вы мне что-то такое говорите, а адресат речи на это дело как-то реагирует. Он может реагировать так, может реагировать репликой, а может просто мыслью, а может еще как-то отреагировать на ваше слово. И это — диалог. Поэтому расплывается само по себе научное понятие, и под диалогом начинает пониматься всё что угодно, потому что если я исследователь, если я изучаю предмет, то, простите, вашу реакцию, или реакцию Раскольникова на слова Порфирия Петровича у Достоевского, я понимаю, как хочу. Об этом товарищ и пишет. Поэтому произведение интерпретируется фактически читателем. Причем одним читателем так, а другим читателем по-другому. Хорошо.

Автор. Вот почему Кристева так сильно цитировала [М.М.]Бахтина. 

(Читает): «Автор произведения присутствует только в целом произведении, и его нет ни в одном выделенном моменте этого целого». 

Мы читали прежде о науке. Так.

(Продолжает читать): «…менее же всего в оторванном от целого содержании его».

Это как это понимать, «оторванного от целого содержании его»? Есть замысел автора. Этот замысел автора и есть то, что оторвано от конкретного текста, и то, что лежит в основании этого конкретного текста. Значит, замысла автора как бы и нету.

(Продолжает читать): «Он находится в том невыделимом моменте его, где содержание и форма неразрывно сливаются, и больше всего мы ощущаем его присутствие в форме».

Если знак — психофизический объект, то, понятное дело, что форма произведения, то есть то, как соотнесены фрагменты предложения… то есть уже не предложения… высказывания, так называемые, у Достоевского, вот это собственно и есть то, зачем мы им занимаемся. А интерпретируем его как хотим.

(Продолжает читать): «Литературоведение обычно ищет его в выделенном из целого содержании».
О, горячо!

(Продолжает читать): «…которое легко позволяет отождествить его с автором-человеком определенного времени, определенной биографии и определенного мировоззрения. При этом образ автора почти сливается с образом реального человека» . 

Это очень сложная штука. Дело в том, что понятие образа автора придумал отнюдь не Бахтин. Понятие выдвинул Виктор Владимирович Виноградов гораздо раньше, когда Бахтин еще был молодым человеком, это конец 20-х годов.

Что такое образ автора, и где он бывает. Виноградов определяет образ автора как характеристику художественной литературы или, в широком смысле, поэзии. Вот есть Лев Николаевич Толстой или Фёдор Михайлович Достоевский. Это реальный физический Лев Николаевич, его сиятельство, он пишет некое сочинение под названием «Война и мир»., допустим. В этой «Войне и мире» есть персонажи, есть всякие ситуации, которые с ними случаются. Есть изображение этих ситуаций. И когда мы читаем это художественное произведение, мы как читатель поэзии художественного произведения никакого права не имеем говорить о том, что вот Лев Николаевич Толстой — он говорит там что-то. Он изображает некое художественное пространство, оно как бы картина, и я должен в это пространство войти. Если я не принимаю его так, как мне его, если угодно, предлагает автор, то я не понимаю художественного произведения. Я не могу критически воспринимать текст «Войны и мира». Если там Лев Николаевич Толстой маленько, простите, наврал про то, где было Бородинское сражение, я не должен это критиковать, постольку поскольку я не читаю историю, я читаю художественное произведение, я должен это принять. Это как бы глаза, которыми читатель смотрит в художественное пространство произведения, и которое, понятно, формируется в ценном тексте этого произведения, со всеми компонентами этого ценного текста: это и лексика, построение фразы, композиция, ритм речи... Все-все-все-все. Вот эти вот глаза – это и есть образ автора.
Надо понимать, что Толстой может быть человеком не только с достоинствами, но, как известно, со скверным характером, с любовью к деньгам. Ну любил деньги человек, было. Жену свою обижал, было. Споров не терпел, ну много еще чего было у человека. Достоевский вообще был, простите, бабник, картёжник, всё что угодно, так сказать. Это его, Достоевского, проблемы, кем он там был.

И поэтому говорить для художественного произведения о том, что Достоевский… он потому, простите, что у него была болезнь психическая, потому он так роман-то свой и написал, «Идиота», да? Это совершенно неквалиф… Поймите, что сумасшедших было много на свете, но не каждый из них написал «Идиота». Картёжников было много на свете, но не всякий из них написал «Игрока». Бабников было на свете более чем достаточно, но не всякий из них написал «Братья Карамазовы».

Если мы хотим наукой заниматься, мы должны всю эту сторону просто отсечь начисто. А вот когда мы говорим или Виноградов говорит об образе ритора, вот тут, извините, дело обстоит совершенно иначе. Потому что, когда вам кто-то читает лекцию, в данном случае читает конкретно Александр Александрович Волков, который, вообще-то говоря, должен отвечать за свои слова. И если вы узнаете, что А. А. Волков вам устроил плагиат (улыбается), то вы его осудите и правильно сделаете. Конкретно А. А. Волкова, а не кого-то другого.

Образ ритора – это совсем иная вещь, чем образ автора. И от этого образа ритора аудитории требуется этос, правда? Он должен применить те слова, которые понятны и приемлемы для аудитории. И он должен сказать этой аудитории нечто новое. Вот это не художественная литература в собственном смысле этого слова, это риторическая проза. И нельзя требовать, скажем, от адвоката того, что мы требуем от писателя, художника слова, и наоборот, потому что когда писатель, художник слова Достоевский начинает писать риторику, он делается таким же софистом, как и адвокат, который обвиняет невинную семилетнюю девочку во всех смертных грехах, чтобы выгородить своего подзащитного. И когда он применяет такие же софистические приёмы, он становится таким же ритором, и его надо оценивать так же, как ритора. Я имею в виду Достоевского с его известным сочинением по поводу дела барона Кроненберга.

Вот в чём тут сюжет. А здесь, так сказать, это просто вообще образ автора сливается с образом реального человека. Не надо сливать образ автора с образом реального человека. Но из этого вывод, что автор может писать всё что угодно. Я могу быть каким угодно, я могу изображать, простите, всякую гомофилию и прочие вещи. Вот почему [В.В.] Набоков был против перевода «Лолиты» на русский язык? Для француза это ничего, а русскому это плохо. Потому что для русского человека существуют промежуточные виды слова. Прозо-поэтический роман русский – это роман-воспитание, он весь роман-воспитание. И, соответствующим образом, коль скоро он весь – роман-воспитание, то, понятное дело, что он одновременно и поэтическая форма, и риторическая форма.

Итак, русские писатели, простите, даже и [А.С.] Пушкин – хотя [А.С.] Пушкин в меньшей степени – но уж по крайней мере… даже и [И.С.]Тургенев, тоже воспитывал общество. [И.А.] Гончаров, [Л.Н.] Толстой, [А.П.] Чехов, [Ф.М.] Достоевский – тоже воспитывали общество. Они же все воспитывают нас с вами. Они нам объясняют, что такое хорошо и что такое плохо, в художественной форме. Вот когда мы говорим об этой системе, мы как раз и видим, что в этой русской литературе слиты этос, логос и пафос.

И поэтому для русского человека, который воспитан на том, на чём он исторически и культурно воспитан, художественная литература становится инструментом воспитания этого самого человека. 

При этом, надо, конечно, вам сказать, что… А, собственно, что такое наша интеллигенция? Вот я вам сейчас зачитаю список фамилий, и вы увидите.

(Читает): «Бронзов, Розов, Анненский, Андриевский, Петровский, Флоровский, Чернышевский, Добролюбов, Белинский, Горский, Платонов, Басов (Басов, ну знаете, кто такой Басов , да? Лазер изобрел), Ильинский, Обнорский, Рождественский, Ливанов, Пятницкий, Богородицкий, Вознесенский, Троицкий, Поцелуевский, Абрикосов, Аполлонов, Миртов, Кедров, Маргаритов, Гиляровский, Мелиоранский, Смирницкий, Гумилёв, Гумилевский, Фирсов, Лафитский, Аврорин, Муретов (от «де Мюре», французский был такой просветитель), Невтонов, Гиацинтов, Арнольдов, Аторно (Arnauld A. et Lancelot C., был такой религиозный деятель во Франции XVII века, янсенист), Скалигеров (тоже, как известно, Скалигер (Joseph Juste Scaliger) – педагогика), Урнов, Нумеров, Пирамидов, Телескопов, – это откуда эти фамилии взялись? Это семинаристы, это поповские дети. 

В семинариях старшие инспекторы давали студентам фамилии. Одного так назвали, другого так назвали: вот прочёл он, там, этого Де Мюре. Вот оболтус… Значит, будешь Муретов. Вот, значит, наша интеллигенция – это все по большей части… ее ядро – это дети священников или внуки священников, которые отказались от пути своих отцов.

Они вышли из духовного сословия. И одни из них вышли из этого сословия без скандала, просто педагогами, инженерами, кем-нибудь ещё. А другие – со скандалом, став атеистами. Попросту говоря, отвергнув эту самую веру. Вот какая получается, уважаемые коллеги, история с нашей замечательной интеллигенцией. Как там у нас: «Вставай, проклятьем заклеймённый, весь мир голодных и рабов». Это же церковнославянский язык: «заклейменный», да? «Проклятьем заклейменный»… Это так назывались те люди в Ветхом Завете, которые не были фарисеями, не были саддукеями, а вот просто - народ. Он был «проклятьем заклеймённый», они назывались по-французски «Les hommmes de la terre». И этот перевод, то есть «люди земли», - у нас они будут «проклятьем заклеймённые». Но они действительно были проклятьем заклеймённые от фарисеев. Писали это люди, вообще-то говоря, церковной семейной традиции. Это ж не только Сталин.

И они тут, и тут (показывает надпись «Авангард 2» на доске) и в каком-то смысле тут («Авангард 1») и вот тут («Авангард 1.1») – ведь вот какая получается история.

Постольку поскольку так оно вышло всё, то у нас получается такая история. То есть автора нет. Фактически автор исчезает.

(Читает): «Подлинный автор не может стать образом, ибо он создатель всякого образа, всего образного в произведении». И так далее.

«Автор-создающий не может быть создан в той сфере, в которой он сам является создателем». Всё правда! Вопрос в том, какой вывод. Это natura naturans, а не natura naturata, то есть «природа созидающая», а не «природа созданная» по-латыни, да?
 

Теперь текст. Про текст я сказал. А дальше очень интересный сюжет. Вот давайте вспомним нашу замечательную филологическую мысль, 90-х годов в особенности. 
(Читает): «В фамильярной речи благодаря отпадению речевых запретов и условностей возможен особый, неофициальный, вольный подход к действительности» . (1965-й год!) «Поэтому фамильярные жанры и стили могли сыграть большую и положительную роль в эпоху Возрождения…», откуда как раз тот самый Рабле.

(Читает дальше): «…в деле разрушения традиционных официальных стилей и мировоззрений, омертвевших и ставших условными, фамильярные стили приобретают в литературе большое значение. Кроме того, фамильяризация стилей открывает доступ в литературу таким пластам языка…», (мат, говоря без жеманства – А.В.), «которые до того находились под речевым запретом. Значение фамильярных жанров и стилей в литературе до сих пор недостаточно оценено. Интимные жанры и стили основаны на максимальной внутренней близости говорящего и адресата речи».

Значит, если, простите, я (я этого не собираюсь) обложил вас, так у нас с вами, извините, интимная близость от того возникает. (Смеется). Да-а-а.

(Продолжает читать): «…(в пределе — как бы на слиянии их)». 

Ну, нетрудно вспомнить соответствующие слова. Да.

(Продолжает читать): «Интимная речь проникнута глубоким доверием к адресату, к его сочувствию — к чуткости и благожелательности его ответного понимания».
Значит, вот вам пожалуйста, ход к Рабле, где уж, простите, этого интима более чем достаточно.

Так, диалог.

(Читает): «Узкое понимание диалога как одной из композиционных форм речи (диалогическая и монологическая речь). Можно сказать, что каждая реплика сама по себе монологична (предельно маленький монолог), а каждый монолог является репликой большого диалога (речевого общения определенной сферы). Монолог как речь, никому не адресованная и не предполагающая ответа. Возможны разные степени монологичности.
Диалогические отношения — это отношения (смысловые) между всякими высказываниями в речевом общении» . 

Вот отсюда понятие толерантность. Вы мне адресуете какую-то речь, а я ее как-то воспринимаю, правда? И вы должны быть для нашей интимности, извините, терпимыми ко мне. И я к вам должен быть терпимым. Ну матюгнулись вы, простите, ну я же должен понять вашу душу нежную. 
Хорошо. Монолог как… Да, хорошо.

(Читает): «[Любые два высказывания, если мы сопоставим их в смысловой плоскости (не как вещи и не как лингвистические примеры),] окажутся в диалогическом отношении. это особая форма ненамеренной диалогичности (например, подборка разных высказываний разных ученых или мудрецов по этому поводу)», ну и так далее и тому подобное.

И дальше – полифония. А с полифонией просто все ясно. Все герои Достоевского что-то говорят, правда? Каждый из них имеет свой внутренний мир и каждый из них этот мир реализует. Все они, извините, достойны внимания, так? Злодеев и незлодеев нету. Злодей мог быть незлодеем совсем. Ну Иван Карамазов, вот. А незлодей мог быть злодеем, правда? Все просто. Значит, вот, всеобщая толерантность. Вот вам пожалуйста, история с Михаилом Михайловичем [Бахтиным]. Да. Вот так вот.

Ну а дальше, понятное дело, почему его сразу подхватили там, в Париже, то есть Барт и Кристева, почему его сразу подхватили в Париже. Потому что это висело в воздухе в эти годы, в 60-е годы. Это начинает формироваться именно в эти годы. Смерть автора, смерть текста и фактически смерть читателя.

А что это значит, вообще-то говоря? В общем-то простую вещь. Помните, что мы говорили о массовой коммуникации? Связи увидели? Литература обращается в массовую коммуникацию, в которой много-много-много-много всяких текстов. Один про то, другой про это, третий про это. Причем, хочешь – выбирай одну газету, хочешь – другую. Но эти тексты связаны суггестивно как-то. Мягко. Правда?

Значит, таким образом, исходя… интуиция-то у человека была богатая. Я уверен, что Михаил Михайлович Бахтин прямо этого в виду не имел. Но вспомните известную работу «Партийная организация и партийная литература», а также белогвардейца, да?.. (Смеется) О котором мы говорили.

Вот ведь тут какая получается… Это сказано. Собственно, сама по себе литература… Вы ведь понимаете, какое дело… Для того, чтобы научно изучать какой-то предмет… наука не изучает измышлений. Наука изучает конкретные объекты. Она их исследует, делает выводы, которые должны быть проверены. Это касается литературоведения точно так же, как физики, только понятийная система немного другая. И более ничего. 

Для того, чтобы наукой заниматься, мы должны знать, какую крысу, простите меня, мы с вами ставим под опыт. Правильно? И у нас есть крыса, а не ноги крысы, и не ее хвост и не что-нибудь там еще. Это цельная крыса. Значит, если мы за крысу примем ногу крысы и будем исследовать у крысы отдельно ногу, отдельно еще что-нибудь, там, брюхо, что-нибудь еще в этом роде, правда? О крысе как целом мы систематического представления не получим. Текст устроен точно так же.

Это единое целое, которое предполагает замысел автора, а автор замыслил этот замысел поскольку постольку он сам включен в определенную литературную традицию, и, простите, не будь Ломоносова, не было бы Пушкина. Потому что Ломоносов сделал четырехстопник. И соответствующим образом Пушкин в своих замыслах, в своих, собственно, чисто формальных частях своего творчества отталкивался от Ломоносова, но и опирался на него. Все понятно. 
Стало быть, происходит вот что? Разрушение культуры, по существу дела. То, о чем мы говорим, - это и есть культура. Каждый культурный объект фиксируется в определенном культурном времени и в определенном культурном пространстве. Вот тут должны быть самые банальные декартовы координаты, только связывающие все это дело с историческим временем, с временем культуры, и учитывающие, что по ходу развития культуры происходит накопление знания, накопление информации, которая, накапливаясь, тем не менее, преобразуется, потому что обобщается. Мы не можем так же изучать «Энеиду», как мы изучаем, там… не знаю… «Преступление и наказание». Это давно было написано. Все это просто не уложится в голове человека, особенно школьника, ясное дело, да?

Вот такие дела, уважаемые коллеги. Значит, вот у нас получается эта самая концепция Бахтина. Постольку поскольку время-то было еще такое… Очень хочется морепродуктов, как выражается Сергей Ервандович [Кургинян]. (Смеется). Ну что делать-то. Да, очень хочется морепродуктов, очень хочется какой-то свободы, как-то вот отдохнуть, а тут понимаете-ли такой приятный… такая приятная… да еще что-то новое. Значит, можно изучать вот это, вот это, еще вот это и вот так-то. Очень интересно. И более того, науки-то нет, и поэтому любое построение, любой текст диссертации – он превращается в текст физкультурный или косметический. Не надо нового изобретать, не надо новых идей создавать. Их надо только перебирать. Всё. Да, использовать. Вот вам ситуация. Под своим именем, естественно. Под другими именами. Вот что я бы хотел вам рассказать про Бахтина.

Понятное дело, что это модный писатель, что он всем нравится. Ну потому что он не может не нравиться, потому что… ну вот… он удобный. Удобный. Строгих понятий нет. Значит, направление исследований – какое хочешь. Получай результаты, какие хочешь. Можешь вообще никаких не получать, главное – красиво напиши. Вот и все дела. Вот наши 90 тысяч кандидатских диссертаций в год. Хорошо. 

Теперь Рабле.

В любом случае важно понять. Это первый роман-воспитание. Вот это очень… Это, кстати, и Бахтин написал, и многие другие написали. Что такое?... Бывает авантюрный роман, правда? Бывает роман-воспоминание, так? Бывает ну, вот, роман-похождение. Ну он, в общем, авантюрный. С этого начинался всякий роман, не знаю, «Сатирикон» Петрония Арбитра или «Золотой осел», там, Апулея. Вот, так сказать, да. А вот романа-воспитания нет.

А эпоха Возрождения – это новый стиль, который формируется. И этот стиль связан в первую очередь с воспитанием человека. Это первое, что мне бы хотелось отметить в том, что касается Рабле, и что, кстати, отмечает Бахтин. А вот то, чего Бахтин не отмечает, - это удивительная вещь. Вот мы имеем великие произведения эпохи Возрождения. Ну, тот же Рабле, тот же «Гаргантюа и Пантагрюэль», да? Допустим, Сервантес. Ну вот, скажем, там, попозже, там, Гете, да? Вот смотрите. Вот про Дон Кихота опера есть… Ну Шаляпин пел! Балет даже есть. По поводу «Фауста» - известное дело. Поют «Фауста». А вот по поводу Рабле – вот только в последние годы… Я искал специально (может, я ошибался, специально лазил в Интернет) – только одна рок-опера и то я не уверен, что она была. Понимаете, «Фауст» музыкален. Это Ницше. Я имею в виду сейчас Ницше. «Фауст» музыкален и «Дон Кихот» Сервантеса музыкален, потому что это трагедия. И то, и другое. Трагедия Дон Кихота, да? Трагедия Фауста. 

А Рабле немузыкален. Такая получается с ним картина, потому что в нем нет этой внутренней гармонии. Вот, понимание долга… Долга как божественного закона, противостоящего закону человеческому. Вот этого в нем нет. Да, в Телемской обители сказано: «Возлюби ближнего своего и fais que tu veux» - «делай что хочешь».

Да, сказано. Ну, простите, а как Бога-то возлюбить? А так, просто, вот как-то теоретически, так, хорошо. Но главное, все помнят, что делай что хочешь. Вот тут у них, у христиан такая пакость получается, они же всё об увечных всяких думают. В монастыри свои помещают больных, увечных, несчастных людей, да? А у нас. А у нас будут только красивые женщины, pardon, и только красивые мужчины. И только воспитанные. Только воспитанные определенным образом. Вот вам Телемская обитель.

Что такое схоластика? Да это же… это придурки всякие, ну кошмарные совершенно. Ну вот он их выставляет в виде, ну, чудовищных идиотов. Всю эту Сорбонну. А вот это новое, понимаете, новое мышление, как выражается один наш политический деятель… Да, вот это новое мышление – оно совсем другое мышление. Ему не надо логики особой. Ему надо некую внутреннюю уверенность, психологическую убежденность… (Декарт появился столетием позже) Психологическую убежденность в простоте и ясности истины – это Декарт. Этого достаточно. Такое рассуждение, психологически принимаемое мною как ясное и отчетливое, будет истинным. Это Декарт, я повторяю, я прямо цитирую Декарта.

Значит, вот какая получается картинка. Дальше, понятное дело, что Возрождение как таковое культуру как таковую просто отрицает. Почему? Очень просто. Культура – это наследие. Вот культура – это все, что сохраняется обществом. То, что сохраняется обществом, называется готикой (к готам не имеет никакого отношения). Вот вся теология после Средневековья, великое зодчество эпохи Средневековья цветущего, да? Но вот эти строгие социальные отношения… Может, немножко более строгие, чем нам надо. Все это отрицается. Веруй, во что хочешь, делай, что хочешь. И ведь, знаете, Шпренгер [Я.] и Инститорис [Г.] – это не Средневековье, это эпоха Возрождения. Ведьм жгли, главным образом, в эпоху Возрождения. Ведь вот какая получается штука.

А в центре эпохи Возрождения стоит личность, человек. Но сначала политическая… художественная причем личность. Политическая художественная личность. Ну, Макиавелли, пожалуйста вам. Но, получается кризис Возрождения. Тот же самый [В.] Шекспир – это уже кризис Возрождения, когда все кончается кровавой бойней в «Гамлете», в «Макбете», да? Вот вам, пожалуйста, сюжет, связанный с Возрождением и с этим самым человеком Возрождения, который ставит себя вот с этой Телемской обителью выше человеческого и выше божеского. Он выходит из общества в свое собственное общество этой Телемской обители. В этом обществе он живет так, как он хочет, как и все остальные живут так, как они хотят, будучи друг другу такой толерантной массой, которая противостоит вышеуказанному обществу.

Я вам ничего не сказал, что вы давно уже знаете? Да-да-да Это как раз то, о чём говорил Сергей Ервандович в своей последней речи в Томском университете . Знаете, это всё не случайные вещи.

И то, что мы имеем сегодня, конечно, это вот он, Франсуа Рабле с его идеями, которые живут и процветают. Так или иначе. И кто говорит, что это народное произведение? Наверное, тот, кто хочет воспитывать весь народ в духе Телемской обители, правда? Но народ-то никакой этого не читал. Потому что всё это адресовано самой что ни на есть элите. Греческий язык знает элита. Латинских, греческих писателей знает элита. Сюжеты, риторику учила элита. А последняя часть, которая позже всего написана – это просто риторическая контраверсия: надо жениться или не надо жениться. Классическая риторическая котраверсия, восходящая к Сенеке Старшему , к его контраверсиям знаменитым. К старшему. Не младшему, а старшему. Он был известным ритором римским. Преподавателем риторики. Вот, значит, какая получается картинка. 
А постольку, поскольку на этот вот вопрос никто не может ответить, один так говорит, другой так говорит, надо жениться, не надо жениться и всё такое прочее… Значит истинного ответа, истинного решения дилеммы нет. И то, и то. И то правильно, и это правильно. И что-нибудь другое ещё правильно. Вот ведь какая получается замечательная штука. 

И вот это, собственно, и есть тот самый Рабле, за которого до Бахтина никто не взялся. Вот даже Анатоль Франс. Уж на что был коммунист. Да? И на что был знаток французской культуры, дальше некуда. Великая работа «Латинский гений» . И тот, когда говорил о Рабле, говорил: «Где-то это безвкусно, а где-то, наоборот, замечательно. И как приятно, вот он такой француз»… И всё такое прочее. И замолчал. Вот с [Э.] Золя он расправляется, как с врагом. [А.] Франс. [Э.] Золя оскорбляет французский народ. А этого нельзя. Вот такая замечательная получается замечательная картиночка с Бахтиным, с творчеством Франсуа Рабле. И, понятное дело, с творчеством Франсуа Рабле как романом-воспитанием. Это роман-воспитание. Это не научная работа. Это роман, на котором воспитывается вот эта вот хрущёвская интеллигенция. С чем мы с вами имеем дело и сегодня. И с чем я вас поздравляю. Спасибо!