Жандарм и "революционер".

Вышла на АШ заметка Три источника и составные части терроризма. В которой автор, валя с ног на голову, называет виновником терроризма государство. Которое якобы само способствует появлению "обиженных и недовольных".  

Я как то пытался рассмотреть, со всех сторон, это мерзкое явление. Что из этого получилось - можно посмотреть здесь: В чем идея террора?

А в сегодняшнем материале я расскажу о борьбе с терроризмом на рубеже веков. Потому что террор - это не ответ обиженных на государство. Это наглый ультиматум государству от тех, кто не желает жить по закону, тех, которые навязывают обществу и государству свои законы. 

ЖАНДАРМ И РЕВОЛЮЦИОНЕР.

Из воспоминаний генерал-майора Отдельного корпуса жандармов А.И. Спиридоовича в мемуарах "Записки жандарма":

... Одним из таких сбитых временно с его революционного пути оказался и знаменитый по последующей работе Гершуни. По заарестовании в Минске Гершуни содержался под стражей в Москве. У Зубатова были, конечно, сведения о том, что делал Гершуни в Минске, как формировал он там летучие библиотечки, фабриковал небольшие типографии и рассылал их с Брешко-Брешковской по разным городам. Знал он и о взглядах Гершуни на террор, как на необходимый способ борьбы с правительством. Данных, хотя и агентурных, было достаточно, чтобы послать Гершуни административным порядком в далекую Сибирь, но Зубатов этого не сделал. Он хотел переломить Гершуни идейно. Он не раз вызывал Гершуни на допросы. Долгие беседы вели два противника, и в результате Гершуни дал подробное показание и тем купил себе свободу, избавив себя от ссылки. Он был освобожден и вернулся в Минск. Моральная победа Зубатова была велика, но не надолго. Зубатов не понял тогда достаточно хорошо Гершуни, не разглядел в нем уже готового убежденного террориста, слишком доверчиво отнесся к нему, поверил ему. Очутившись на свободе, Гершуни оправился от влияния Зубатова и отомстил правительству, как видно будет дальше, жестоко.
Шавельский мещанин, провизор Герш Исаак Ицков, он же Григорий Андреевич Гершуни, Гершун или Гершунин, являлся создателем и диктатором боевой организации партии социалистов-революционеров. Он организовал убийство Сипягина и покушение на Оболенского, подготовлял убийство Победоносцева и Клейгельса. Азеф был знаком с ним, знал об этих его предприятиях, но сведений о них департаменту не давал, сообщая лишь о Гершуни в общих чертах.

Убежденный террорист, умный, хитрый, с железной волей, Гершуни обладал исключительной способностью овладевать той неопытной, легко увлекающейся молодежью, которая, попадая в революционный круговорот, сталкивалась с ним. Его гипнотизирующий взгляд и вкрадчивая убедительная речь покоряли ему собеседников и делали из них его горячих поклонников. Человек, над которым начинал работать Гершуни, вскоре подчинялся ему всецело и делался беспрекословным исполнителем его велений. Ему особенно поклонялись революционные девицы. В Киеве был целый кружок таких восторженных революционерок, из которых выработалось несколько террористок.



Частью лично, частью через своих подручных Гершуни подыскивал подходящих для террора людей и начинал работать над ними. Так распропагандировал он и направил на убийство слабовольного Балмашова. Он давил на него своим влиянием до последнего дня. Действуя на Балмашова, он в то же время обрабатывал слабохарактерного артиллерийского поручика Григорьева и его будущую жену Юрковскую, которая одно время была восторженной поклонницей Гершуни, чем, конечно, тот и пользовался. Он систематически подталкивал их на убийство Победоносцева и Клейгельса и, добившись согласия, в течение нескольких дней навещал их, чтобы поддерживать в них революционный пыл и решимость. И в день похорон Сипягина они пошли стрелять в намеченные жертвы, но, оставшись одни, без своего злого гения, они оказались сами собою и совершить убийства не решились.

Они постарались затем совсем отойти от Гершуни и его террора, но это было не так-то легко. Запутав их уже в конспирацию, заставив их уже сделать кое-что преступное и тем скомпрометировать себя, Гершуни не оставлял их в покое. Уехав из Петербурга, он посылал к ним то Мельникова, то Ремянникову и те, выполняя его поручения, старались склонить их на преступление. Они напоминали им данные ими обещания, Ремянникова даже угрожала. Так фабриковались "идейные" террористы.
Тупого хохла, столяра Кочуру сперва натаскивал сподручный Гершуни - Арон Вейценфельд, а затем за него взялся сам Гершуни. Он в течение нескольких дней гуляет с ним в окрестностях Киева, уговаривая на "подвиг", расписывая ему, каким он окажется "героем". И когда тот согласился, наконец, убить Оболенского, Гершуни держит его в руках до самого момента стрельбы в Харьковском саду Тиволи. В ожидании выхода Оболенского они сидят на скамейке. Кочура хочет закурить, но Гершуни выхватывает портсигар - не смей развлекаться. Выходит Оболенский, и Гершуни толкает Кочуру - иди, стреляй, - и сам исчезает...

Сам Гершуни осторожен до крайности. Он только внушает, натаскивает и толкает на дело. Действуют же другие. Нужны, например, револьверы и патроны - он дает деньги Григорьеву и Кочуре, и первый покупает по его велению патроны для Балмашова, второй же для себя. Правда, Гершуни сам отравляет пули стрихнином, но на то он и провизор. Нужно написать после убийства Сипягина письма за границу, он их составляет, но пишет не он сам. 
Одно письмо пишет по его указанию Ремянникова, другое же под его диктовку пишет Юрковская. У Гершуни все продумано и на после убийства. Мстить Оболенскому он посылает Кочуру, хотя на стрельбу вызывался еврей. 

Важно, чтобы потом узнали, что за крестьян мстил крестьянин. Посылая на убийство Балмашова, Кочуру и Григорьева, он заставляет их писать свои биографии и письма к товарищам. Надо, чтобы это осталось для потомства. Придя за этим к Кочуре в гостиный номер, он предупредительно вынимает из кармана перо, бумагу и чернила. И тот пишет. Если же литература не выходит, Гершуни говорит, что напишет и поправит сам. Сколько таких писем и речей казненных революционеров, которых они никогда не писали и не произносили, выдаются за подлинные, благодаря Гершуни и подобным деятелям!

Рядом продуманных действий, постепенно, но верно втягивал Гершуни в террор намеченных им лиц, и тем не оставалось ничего иного, как исполнить его веления. Есть что-то сатанинское в этом давлении и влиянии Гершуни на свои жертвы. Кочура дрожал перед ним. Он начал давать о нем показания в тюрьме только тогда, когда увидел его фотографию, на которой тот был снят в арестантском халате и в кандалах.

"Федор Петрович" для одних, Брентов и Кауфман для других, всегда снабженный несколькими подложными паспортами, Гершуни казался неуловимым. Плеве сердился. 
Однажды он призвал к себе Зубатова и, указав ему на стоявшую на письменном столе фотографию Гершуни, сказал, что карточка эта будет украшать его стол до тех пор, пока тот не будет арестован. И департамент делал все зависящее от него, чтобы арестовать Гершуни. 

Фотографии и приметы Гершуни были разосланы по всем розыскным учреждениям и пограничным пунктам. Был пущен слух, что за его арест дадут премию - пятнадцать тысяч. Начальники отделений то и дело получали циркуляры, напоминания, письма. То там, то здесь брали по ошибке лиц, похожих на Гершуни. Была такая ошибка сделана железнодорожниками-жандармами и в Киеве. Задержали пассажира первого класса, очень походившего на Гершуни, и продержали его часа два, пока не удалось установить его личность.
В Киеве я старался напасть на след Гершуни агентурой. Мало-помалу у меня начались освещения эсеровской среды. 
Удалось установить, куда поступают письма, получавшиеся из-за границы по делам боевой организации и присылавшиеся в Киев на адрес учительницы английского языка Алисы Лойд. Она передавала их одной из своих учениц барышне Рейнбот, а та своей матери, которая состояла в нелегальном красном кресте. Будучи женой члена Петербургского окружного суда, имея некоторые связи, эта почтенная пособница революции думала, что она вне всяких подозрений и опасностей. Она и передавала письма одному из комитетчиков. В квартире ее скрывались иногда и нелегальные.



Удалось подойти и к конспиративной квартире местного комитета, в качестве которой служила одна лечебница на Бессарабском базаре, где проживала фельдшерица Роза Рабинович, через которую многое делалось. В той лечебнице, говорили, скрывалась как-то "бабушка" под видом простолюдинки с платочком на голове. Были и еще кое-какие подходы. Указанные агентурой места и лица наблюдались филерами, но слухов о Гершуни не было.

В ночь с 5 на 6 мая 1903 г. я узнал, что в комитете идут разговоры о том, что завтра б мая будет убит в Уфе губернатор. Я телеграфировал в Уфу и в департамент, и на другой день получил телеграмму из Уфы, что губернатор убит. Очевидно, телеграмма наша запоздала. Мы насторожились и усилили наблюдение за конспиративной квартирой. Сняв номер в гостинице окнами на лечебницу, через площадь мы вели оттуда наблюдения день и ночь.
Агентура была предупреждена быть вообще повнимательнее. Повидался я тогда с одним господином, у которого до моего приезда останавливался иногда Гершуни, но тот господин выказал такой страх перед Гершуни, что за его квартирой я поставил наблюдение, думая, что Гершуни может заявиться туда, и он его укроет и даст ему приют. Это был сотрудник - трус.

13 мая утром явился ко мне на квартиру совершенно необычно один из моих сотрудников, по имени "Конек", и сообщил, что в местном комитете получена телеграмма, которая очень всех взволновала. Что, видимо, должен приехать кто-то очень важный.
Чувствовалось, что "Конек" что-то не договаривает. Как ни старался я узнать что-либо еще - не выходило, а по глазам видно, что знает больше, но что сказать боится. Гершуни - подумал я. Я перевел разговор на другую тему и попрощался с ним, как бы ни придав услышанному большого значения.
Расставшись с "Коньком", я послал первую в тот день телеграмму директору о полученных сведениях, прибавив, что по моему предположению они касаются Гершуни. Очень уж взволновались в лечебнице. Забрав затем интересные эсеровские адреса, я поехал к начальнику почтово-телеграфного округа, прося установить, не получалось ли на кого-либо из них депеши вчера или сегодня.

Вскоре он мне сказал, что была депеша на имя Рабинович по адресу лечебницы. Я попросил копию депеши, но она была принята по аппарату Юза, а в таких случаях лента наклеивается на бланк, и в бюро следа не остается. Волнуясь, я стал просить добыть копию, и симпатичный старик обещал затребовать служебное повторение.

Распрощавшись с ним, я поехал домой, приказал снять наблюдение с эсдеков и собрать всех освободившихся, людей в отделение. В канцелярии - скрытое волнение. Моя нервность передается служащим.
Часа через два томительного ожидания послышался звонок по телефону от начальника округа: просят приехать. Спешу. Начальник округа подал мне синий бланк. Едва скрывая волнение, читаю:

"Папа приедет завтра. Хочет повидать Федора. Дарнициенко".

Перечитываю депешу несколько раз, не веря своим глазам. Все ясно. Я поблагодарил горячо начальника округа и помчался домой. Конечно, все ясно, думалось мне. Папа - это Гершуни, Федор - одно из наблюдаемых лиц, Дарнициенко - место назначенного свидания - станция Дарницы. Иначе не может быть! И в голове стучит, что и как надо сделать. Приехав домой, в отделение, я позвал заведующего наружным наблюдением. Мы обсудили с ним положение дел. Он согласился с моими заключениями. Мы сделали наряды на железнодорожные станции:
Киев-первый, Киев-второй, Дарница и Боярка и оставшимися людьми усилили наблюдение за эсерами. Я приказал собрать филеров, чтобы сказать несколько слов. Говорить с ними было легко. Все они были запасные унтер-офицеры из войск. Я предупредил их, что по полученным сведениям к нам должен приехать Гершуни и, что его надо арестовать во что бы то ни стало, что все, что зависело от меня, как начальника розыска, я сделал, и что теперь дело уж наружного наблюдения. Я требовал быть внимательнее, действовать умно и решительно и приказал проверить, заряжены ли у всех браунинги. Люди были наэлектризованы. Ответом мне было военное:
"Постараемся, господин начальник!"
Наряды ушли. В наблюдение отправлены все, даже канцеляристы. Остались лишь дежурные. Я отправил директору вторую телеграмму, указав, как я понял добытую с телеграфа депешу, и какие приняты окончательные меры для заарестования ожидаемого Гершуни. 

Между тем Гершуни, подав после Воронежа со станции Нижнедевицк телеграмму, спокойно продолжал свой путь.
Совершив удачно убийство Богдановича, он предполагал побывать в Киеве, проехать в Смоленск по делам и затем перебраться за границу. Осторожный ко всему, он внимательно посматривал на проходивших иногда кондукторов, стараясь закрываться при появлении их газетой, как бы читая ее.

Около шести часов вечера дежурившие на станции Киев-второй филеры встретили шедший в Киев пассажирский поезд. Когда поезд остановился, из вагона вышел хорошо одетый мужчина в фуражке инженера с портфелем в руках. Оглянувшись рассеянно, инженер пошел медленно вдоль поезда, посматривая на колеса и буфера вагонов. Вглядываясь в него, наши люди не двигались. Поезд свистнул и ушел. Инженер остался. Как будто бы - "он", думали филеры, но сходства с карточкой нет! Вдруг инженер остановился, нагнулся, стал, поправлять шнурки на ботинках и вскинул глазами вкось на стоявших поодаль филеров. Этот маневр погубил его. Взгляды встретились.

Наш, - сказал старший филер, - глаза его, с косиной, он.
Филеры стали еще осторожнее. Каждый делал свое дело. Все были одеты по-разному, двое богомольцами. Близко была Лавра. 
Оправившись, Гершуни пошел вдоль полотна и направился к городу. Пошли и филеры. Арестовывать его было нельзя: место неудобное, город далеко, может уйти. Стали подходить к конечной станции конки, что шла по большой Васильковской улице от станции "Лебедь", до самой лечебницы Рабинович. Гершуни подошел к ларьку минеральных вод и спросил лимонаду. Он очень волновался: рука дрожала, стакан ходил. Выпив кое-как лимонад и расплатившись, он направился к вагону. Двое филеров опередили его и заняли площадку. Гершуни бледный как полотно зашатался. Задние филеры схватили его: "Вы арестованы!"...
Появились извозчики, городовой.

Задержанного усадили с двумя конвоирами на переднего извозчика, остальные уселись на заднем и все поехали в Старокиевский участок. Было уже темно. Гершуни старался улыбаться, говорил, что агенты, очевидно, ошиблись, что он ничего дурного не сделал, что, очевидно, это недоразумение. Филеры соглашались, что может это и так, и что в Старокиевском разберут. Это, видимо, успокоило задержанного. Ему разрешили закурить. Так доехали до участка. Послали за мной.
Я в тот момент был на свидании в конспиративной квартире. Услыхав от прибежавшего нарочного, что "шляпа" арестован, я полетел с ним в Старокиевский участок. Встретив по дороге товарища прокурора палаты Корсака, я схватил его на радостях, расцеловал и, сказав, что случилось, помчался дальше.



На лестнице участка перевожу дух, стараюсь казаться спокойным, вхожу.
Большая комната полна народу: филеры, чиновники, полиция.
Лица возбужденные. Спрашиваю: 

- Где он? Показывают, Никакого сходства с фотографией.
- Кто вы такой, как ваша фамилия? - обращаюсь я к задержанному.
- Нет, кто вы такой! - закричал на меня Гершуни. - Какое право имели эти люди задержать меня? Я - Род, вот мой паспорт, выданный киевским губернатором. Я буду жаловаться!

- Ну и нахал же, - подумал я. Назвав себя, я продолжал:
- Что же касается вас, то вы не господин Род, а Григорий Андреевич Гершуни. Я вас знаю по Москве, где вы были арестованы. Гершуни сразу как бы осел.

- Я не желаю давать никаких объяснений, - проговорил он резко.
- Это ваше дело, - ответил я и приказал произвести личный осмотр.

Из заднего кармана вынули браунинг, заряженный на все семь. В кармане был еще восьмой патрон. В стволе налет от выстрела. При нем оказалось 600 слишком рублей и 500 франков, записная книжка с шифрованными пометками, пузырек с бесцветной жидкостью и два паспорта на имя Род, из которых один заграничный, фальшивый.
В портфеле же, который составлял весь его багаж, была чистая смена белья и несколько мелко исписанных листков. Оказалось, что то были: черновик прокламации об усмирении рабочих в Златоусте, черновик прокламации боевой организаций об убийстве Богдановича и две статьи о том же убийстве. По прочтении их не оставалось сомнения, что Гершуни ехал прямо с убийства Богдановича, что он являлся автором и приговоров об убийствах, печатавшихся от имени боевой организации, и отчетов об убийствах, а также автором и хвалебных гимнов о боевой организации и ее работе, т.-е. о самом себе.
Во все время производства обыска и писания протокола Гершуни угрюмо молчал, вскидывая иногда глазами на кого-либо из присутствующих. Только при чтении протокола, заметив дату 13 мая, он сказал, саркастически улыбаясь:

- Жандармам и тринадцать везет!

После составления протокола, Гершуни поступил в распоряжение жандармского управления и был заключен в камеру при Старокиевском участке. Роль охранного отделения была окончена. Мы наше дело сделали.
Гершуни Григорий об активных поисках своей персоны Отдельным корпусом жандармов и филерами Департамента полиции знал, но всё же попался в расставленный капкан.
Незадолго до своей смерти Г. А. Гершуни. писал в воспоминаниях "Из недавнего прошлого":

"Я направлялся из Саратова и до Воронежа все колебался: проехать ли прямо в Смоленск или заехать в Киев, где необходимо было сговориться относительно партийной типографии.
Киев я последнее время инстинктивно избегал : у жандармерии были указания о частых моих посещениях, и шпионы были настороже.
Не знаю уже, как это случилось, — пути Господни неисповедимы, я направился на Киев. Чтобы не заезжать в город, дал условленную телеграмму о встрече в дачной местности Дарница (несколько станций от Киева). Прибыл туда — никого нет, кого нужно, но бросился в глаза «тип», революционеру совсем не нуж­ный. Насладившись вдосталь свежим лесным воздухом, со следующим поездом направился {9} в Киев. Не желая вызывать на станции сенсацию — слез на пригородной станции Киев II-й. Гляжу окрест — вдали реют некие, счетом ровно пять.
Для меня или не для меня? Вот вопрос, который, впрочем, решился довольно скоро.
Прошел станцию, двинулся по улице. Чув­ствую: для меня! Не иначе, как для меня! Оглядываться нельзя. Составляю план отступления: выбрать одинокого извозчика, посулить жу­равля в небе и целковый в зубы и скрыться. План, в сущности говоря, гениальный, и потерпел участь всех гениальных планов: выпол­нить его не дали. Только вдали показался извозчик, позади слышу бешеную скачку. Через несколько моментов останавливаются две про­летки, кто-то сзади хватает за руки, чувствую какие-то крепкие объятья, и сразу окружен ма­ленькой, но теплой компанией : пять шпиков и городовой.
Кто-то предупредительно берет портфель, двое под руку: извозчик — пожалуйте !
— Поезжай, сообщи ротмистру!
— А вы куда?
— Известно куда — в старокиевский. Поехали в старокиевский участок — ему же {10} бысть жандармским управлением. По дороге начинаю щупать почву.
— Вы чего, собственно говоря, меня аресто­вали?
— Да так, приказано было.
— Ну, смотрите, как бы в ответе не были: чего-то тут напутали!
— Все может быть! Да только, как нам приказано, так и делаем.
— Да вы-то меня знаете?
— Почем мы знаем? Говорили — приедет кто-то, ну вот и приехали, а там разберут."

Так, закончилось на заре 20 века очередное противостояние Отдельного корпуса жандармов и профессионального революционера Григория Гершуни.

Временное правительство пришедшее к власти в ходе Февральского переворота 1917 года, в первую очередь ликвидировало охранные отделения и расформировало Отдельный корпус жандармов, включая жандармские полицейские управления железных дорог.
Не нужно объяснять к кому перешли введение все архивы, дела и переписка Главного управления корпуса и Штаба Отдельного корпуса жандармов (губернских, областных и городских жандармских управлений, охранных отделений, розыскных пунктов, жандармских полицейских управлений железных дорог и прочих отделений), и что в дальнейшем с архивами происходило...