(теоретическая статья из журнала в обоснование выводов из предыдущего анализ 8.8.8.)

 

       Вопрос о судьбах государств и о судьбе Государства во все времена волновал и продолжает интриговать философов, отцов семейств и просто ответственных граждан. «Чем государство богатеет, и чем живет»?

И почему вдруг внезапно рушатся казавшиеся незыблемыми твердыни?

    Еще в незапамятные времена нашим предкам было известно, что самое грозное с виду царство может рухнуть от минимального воздействия, если приложить его в нужный час и в нужном месте. «Смерть Кощеева царства на конце иглы, спрятанной в яйце, а яйцо в птице, а птица в небе…» Единственное, что добавили современные философы к этому традиционному пониманию, - это наукообразное именование «точки бифуркации». Но абстракции ценны нам лишь как компактный способ описания вполне конкретных знаний.

       По-настоящему фундаментальной обобщенной модели рождения и смерти государств пока не существует. Однако за последнее столетие накопилось слишком много примеров крушения империй и рождения государств. Так что для эмпирических обобщений будет достаточно даже намека из сказки, которая ложь лишь в смысле мифологической формы осмысления незапамятной истории. Достаточно заметить, что проблемы у царя Кощея начались, когда он из верховного сказочного арбитра, строго следящего за сроками пребывания царевны в лягушках, вдруг становится субъектом спора по поводу владения царевной, а у царского ближнего круга в лице Бабы Яги появляется возможность и необходимость сделать выбор в пользу Ивана-Царевича.

        А теперь, кроме шуток, посмотрим с этого ракурса на недавнюю историю распада Советского Союза. Когда в начале 1988 года вспыхнул спор о статусе Нагорного Карабаха, это был явный кризис союзного центра как политического арбитра. Однако этому явному проявлению дисфункции суверена предшествовал целый ряд кризисов, в которых позиция политического арбитра была постепенно утрачена Горбачевым, принесена в жертву иным соображениям.

        Например, в 1987 году на октябрьском пленуме Ельцин в нарушение партийных обычаев выступил с критикой Лигачева. Горбачев справедливо воспринял это как вызов, но использовал ситуацию для усиления позиции верховного арбитра. Наоборот, явно выказал мотивы личной мести. Как результат, Горбачев внезапно оказался субъектом политического спора, арбитром в котором стал народ, по-своему интерпретировавший утечки скудной информации из ЦК и принявший в конечном итоге сторону Ельцина.

       Опять же ситуация 1987 года является ключевой, но все же не исходной точкой в процессе разрушения функции верховного политического арбитража. Если уж на то пошло, то решающий вклад внесли старцы из брежневского политбюро с их неумеренным самонаграждением и видимой немощью. Горбачев как выдвиженец Андропова имел теоретический шанс восстановить авторитет политического лидера. Но он немедленно упустил этот шанс на практике, когда полностью солидаризировался с авторами антиалкогольной кампании, вместо того чтобы обрушиться на перегибы и перекосы. Как это сделал в свое время Сталин в статье «Головокружение от успехов».

          Второй реальный шанс был упущен после Чернобыля, когда Горбачев снова оказался в полной зависимости от аппарата ЦК. Впрочем, если бы не эта зависимость и слабость, проявленная еще на «мелиоративном пленуме», Горбачев не имел бы шансов выдвинуться на первые роли. Отсюда неизбежный результат и главная причина распада государства – несоответствие масштаба личности лидера масштабам страны.

      Такая же ситуация была в начале ХХ века, когда Николай II так же постепенно разрушил функции суверена, оказываясь в виноватой позиции в спорах – начиная от Ходынки и Порт-Артура, не исключая «кровавого воскресенья» и одесских погромов, и вплоть до убийства Распутина и поражений на фронтах мировой войны. Закончилось все закономерно – революцией и хаосом гражданской войны, которые, по своей сути, тоже являются архаичными формами политического арбитража, только в ХХ веке – с применением пулеметов, артиллерии, а то и химического оружия.

       На этом фоне Горбачев, который все-таки позволил обществу выстроить цивилизованные демократические формы политического арбитража, заслуживает все же похвалы и вполне приличного места в истории. К тому же даже советская конституция не отрицала право эстонцев и туркмен, украинцев и русских на собственные суверенные государства. Тем не менее, не давая окончательных оценок самому факту распада Союза, мы можем констатировать, что сам механизм распада суверенитета напрямую связан с дисфункцией политического арбитража.

 

      Потеря суверенитета не обязательно связана с распадом государства или его завоеванием. Скорее наоборот – чаще в истории мы увидим установлении личной унии или внешнего протектората относительно мирным путем.

     При этом ключевой частью суверенитета, которую перехватывают строители колониальных империй, была именно функция политического арбитража.

     Через определенное время после закрепления западных торговых компаний на берегах Индии, Индонезии, Китая, не говоря уже об Африке, местные князья или губернаторы провинций для решения споров между собой вынуждены обращаться к поставщикам современного оружия, которые не упускали случаев максимально усилить политические противоречия.

      Мы и в этом случае не оцениваем, насколько позитивным или негативным явился западный колониализм для восточных и южных народов, а лишь фиксируем тот факт, что утрата суверенитета всегда начинается с вынужденной или добровольной уступки прав политического арбитража. И наоборот – как самый яркий исторический пример, обретение независимости современной Индией начиналось с трудного восстановления высшей инстанция политического арбитража в лице Махатмы Ганди. Когда индийцы стали ставить оценки политике и даже законам колониальных властей, и действовать в соответствии с этой оценкой.

      Если же вернуться к отечественному политическому опыту, то можно вспомнить о политическом противостоянии СССР и США в 1980-х годах, когда обе стороны пытались сконструировать общественные инстанции для морального осуждения политики соперников. Международный отдел ЦК и КГБ использовали в этих целях западных пацифистов, а госдепартамент и ЦРУ – советских диссидентов. Однако, нужно признать, что всемирный охват и профессионализм информационной машины Запада оказались мощнее, а провокации спецслужб намного изощреннее. К этому нужно добавить прогрессирующую недееспособность брежневской элиты и неумное давление бюрократии на творческую интеллигенцию.

     Так что не приходится удивляться, что пропагандистская концепция «империи зла» сработала, и к середине 80-х политики США и западная пропагандистская машина приобрели право давать политические оценки субъектам и событиям политики в СССР. А уж затем неминуемо последовала сдача и остальных элементов суверенитета.

 

      Не только во времена неприкрытого колониального диктата, но и сегодня западные державы пытаются использовать накопленный веками опыт для влияния на формально независимые страны. Опять же самый очевидный и простой пример, когда восточноевропейские государства добровольно отказываются от суверенитета в пользу НАТО и ЕС. Здесь мы также можем наблюдать тот же самый механизм, когда сначала, задолго до вступления в ЕС, а иногда и вместо такого вступления, государство-кандидат отдает право давать политические оценки своему правительству чиновникам из Брюсселя.

      Наверное, для тех стран, которые уже получили формальное членство в ЕС, такой отказ от суверенитета выглядит оправданным. Хотя уже сейчас проявляется тенденция, когда западные европейцы сначала торпедируют проект европейской конституции, а потом начинают говорить о «двухскоростной Европе». То есть налицо желание закрепить за восточными европейцами статус зависимой периферии. Если бы не Россия, усиление которой стало глобальным фактором, эта неоколониальная тенденция вполне могла бы стать необратимой.

     Еще хуже ситуация в государствах, которые добровольно отдали Западу право выставлять политические оценки, но пока не получили даже обещаний о компенсации. Не случайно такие страны как Турция или Украина испытывают сегодня острый политический кризис, связанный с разочарованием значительной части народа в «европейском выборе». Сегодняшняя, близкая к хаосу, ситуация на Украине вызвана, прежде всего, тем, что в стране отсутствуют иные механизмы политического арбитража, кроме выборов. Но выборы в расколотой по региональному признаку стране тоже требуют механизмов политического арбитража, особенно на стадии подведения итогов.

     Будем надеяться, что и в России, и в европейских столицах есть общее понимание того, что хаос и угроза гражданской войны на Украине могут обойтись слишком дорого. И какой-то механизм совместного российско-европейского политического арбитража на выборах необходим. В этом случае реальный суверенитет Украины только укрепится.

      Если же говорить о действиях ведущих украинских политиков, то они, хотя и очень рискованны, но объективно направлены на восстановление суверенитета, причем довольно оригинальным способом. Президент Виктор Ющенко, действуя все время на грани политической смерти, не дает расслабиться политической элите. При этом премьер Виктор Янукович, демонстрируя феноменальную выдержку, работает де факто гарантом стабильности и конструктивности всего политического процесса.

      Для любой другой страны, кроме Украины с ее эмоциональным, но мирным и отходчивым народом, оценка политических рисков была бы запредельной. В результате ни российские, ни западные политики не рискуют вмешаться в ситуацию, и постепенно в Киеве начинают формироваться свои институты политического арбитража, то есть основа суверенитета. Что, вообще говоря, является единственной гарантией единства Украины и главным условием подлинно дружеских отношений с Россией.

 

    Для нас в России украинские события очень важны, не только в качестве наглядного примера. Но прежде всего потому, что неудача в становлении суверенитета Украины будет иметь «эффект домино» для России, особенно в предвыборный год. И наоборот, необходимым условием полноценного суверенитета для всех государств СНГ и даже Восточной Европы является сохранение и укрепление суверенитета России.

     Только в этом случае крупнейшие мировые державы вынуждены считаться с интересами наших соседей, а значит выстраивать равноправные, а не полуколониальные отношения. С другой стороны, народ России, обладая подлинным суверенитетом и уникальным историческим опытом, вряд ли захочет в будущем строить отношения с соседями иначе, кроме как на равных.

    Однако стоящая перед Россией задача восстановления и укрепления суверенитета весьма сложна. Одними пропагандистскими заклинаниями о «суверенной демократии» она не решается. Результат вовсе не зависит от того, поставят ли нам на Западе «пятерку по демократии» или, наоборот, мы будем назло незваным наставникам бравировать своей особостью в смысле «культуры». Здесь важнее не оценка, а выученный раз и навсегда исторический урок. Если это случится, то мы искренне поблагодарим «наставников».

       Главное, чтобы при любых обстоятельствах функция политического арбитража оставалась внутри России, на нашей культурной почве, внутри российской традиции. Для этого, как минимум, нужно осознавать наличие такой традиции политического арбитража, сформировавшейся на фоне бурных политических процессов 1990-х годов. Причем ведущую роль в этих достаточно эффективных усилиях играли и играют два политико-правовых института – Президент России и Конституционный суд России. Ключевую роль в формировании этих институтов сыграли в 1990-91 годах председатель Конституционной комиссии РСФСР Борис Ельцин и руководитель группы экспертов этой комиссии Валерий Зорькин.

       Рождение двух ключевых политико-правовых институтов напрямую связано с противостоянием союзной и республиканской властей, когда Съезд народных депутатов РСФСР утверждал государственный суверенитет. Наличие в российской системе власти Президента и Конституционного суда было вполне достаточной гарантией для защиты полномочий Российской Федерации в рамках обновленного Союзного договора. Однако, на деле отстаивать суверенитет России пришлось в гораздо более сложных условиях, когда в августе 91-го окостеневшая, неспособная к обновлению союзная власть рухнула сама и похоронила Союзный договор.

     Тем не менее, в предельно сложной ситуации, когда внешняя политика страны и экономическая стратегия диктовались извне, России удалось сохранить основу своего суверенитета, без которой не могло бы быть и речи о сегодняшнем восстановлении внешнеполитических и экономических позиций страны. И произошло это именно потому, что к осени 91-го были выстроены институты политического арбитража, которые обеспечили выход из целой серии острых политических кризисов.

     Достаточно вспомнить первый процесс в Конституционном суде в январе 1992 года, когда был признан неконституционным указ об объединенном Министерстве безопасности и внутренних дел. Казалось бы, по форме – явный проигрыш президентской стороны и победа оппонентов из Верховного Совета. Но в политике прямолинейных смыслов не бывает вообще. А с точки зрения механизмов защиты суверенитета у президентской власти, ограниченной конституционным правосудием, была лишь одна реальная альтернатива – отмена указа Съездом и восстановление «вертикали Советов», вполне доказавшей на союзном уровне свою неработоспособность.

   Затем был острейший кризис весной 1992 года, связанный с «парадом суверенитетов», в котором Конституционный суд обосновал правовую позицию, ставшую основой для Федеративного договора. Тем самым сепаратистские тенденции, которые два года разжигались в том числе бывшими союзными властями, были канализированы в русло федерализма.

      30 ноября 1992 года Конституционный суд России выносит сенсационное решение по делу о запрете КПСС. Признав неконституционной деятельность руководящих органов КПСС, Конституционный суд одновременно признал, что низовые парторганизации представляли интересы общества. Насколько своевременным и дальновидным было такое решение Конституционного суда, можно судить по опыту восточных европейцев, где раскол общества по отношению к недавней истории стал основой для формирования националистических, а то и неонацистских по сути режимов.

      Сегодня мы наблюдаем попытки воздействовать на российское общество и на политику России через провокации вокруг памятников советским солдатам за рубежом. Делаются откровенные попытки поставить на одну доску с членами преступной НСДАП советских солдат, получивших партбилеты в окопах Великой Отечественной войны, и освободивших Европу от нацистов. Однако Конституционный суд России еще пятнадцать лет назад четко обосновал твердую правовую позицию, которая лежит в основе нашей государственной политики.

    Буквально на следующий день, 1 декабря 1992 года начинается очередной кризис, спор между президентом и руководством Верховного совета о конституционных полномочиях. Этот кризис был преодолен достаточно быстро. После вмешательства председателя Конституционного суда Валерия Зорькина уже к 14 декабря было утверждено «конституционное соглашение», обновлено правительство, а энергия политического противостояния направлена в русло конституционного процесса.

     Чтобы осознать значение своевременного и четкого политического арбитража на примере двухнедельного кризиса в декабре 1996 года, достаточно обратиться к аналогичному по содержанию и значению периоду в украинской политике. Аналогичный кризис от завершения временных полномочий президента в январе 2006 года до формирования в июле антикризисной коалиции занял чуть больше полугода. Потому что единственной доступной формой разрешения политических кризисов в Киеве являются парламентские выборы и затяжные переговоры о создании коалиции.

 

       Нужно заметить, что в первом законе о Конституционном суде его разработчики из Конституционной комиссии предусмотрели для председателя суда очень большие полномочия, включая возможность экстренного вмешательства в политику и инициативы по срочному, то есть политически обусловленному рассмотрению дел. Вообще говоря, эти полномочия выходили за рамки судопроизводства, но в условиях острого противостояния между президентом и Съездом сослужили свою службу. Когда обе стороны спора проявляют политический гегемонизм, не помешает наличие третьего «гегемона», заинтересованного в балансе сил.

    Однако два других полюса долго терпеть такую «многополярность» и зависимость от третейской инстанции не желали. Поэтому сначала съезд подкорректировал «конституционное соглашение» в ключевой части, а затем и президент пошел ва-банк, провозгласив 20 марта 1993 года «особый порядок управления страной», вошедший в анналы как «ОПУС».

    В принципе, если бы Зорькин был к тому времени более опытным и изощренным политиком, он мог бы сделать паузу, подтолкнуть к экстренным действиям руководство Верховного совета, а затем уже вмешаться в качестве арбитра. Однако Зорькин предпочел действовать экстренно и по своей воле. Тем самым, хотя и дезавуировал ОПУС в прямо оппозиции президенту, но потерял позицию арбитра в триумвирате высших должностных лиц. Это к вопросу о том, как трудно получить позицию для политического арбитража, и как легко в одночасье ее лишиться.

     Тем не менее, независимо от субъективных мотивов и политических намерений Ельцина и Зорькина, два импульсивных политических шага расчистили поле для вовлечения в процесс политического арбитража все более широкого круга политиков. В конечном итоге было сформировано весьма представительное Конституционное совещание.

    Все дело в том, что разработка проекта новой Конституции – единственный политически значимый процесс, в котором у председателя Конституционного суда не было права решающего голоса. Даже по поводу подведения итогов референдума о доверии ветвям власти Конституционный суд смог вмешаться и откорректировать порядок подведения итогов. А вот по поводу Конституционного совещания единственный выбор для Зорькина и его коллег был – участвовать или нет.

      И этот выбор был в пользу участия в ключевом политическом процессе. В том числе и на втором этапе, когда конституционные судьи поработали арбитрами при доработке проекта Конституции, уже после разгона Верховного совета и приостановки работы Конституционного суда.

    Таким образом именно борьба политических амбиций Ельцина и Зорькина, а также жесткая позиция последнего, заставила администрацию президента искать широкой политической поддержки и направить энергию политической элиты в русло конституционной реформы.

 

     Октябрьские события 1993 года в Москве – самая наглядная иллюстрация того риска, когда в ходе демонтажа механизмов политического арбитража ситуация быстро скатывается в хаос гражданской войны. При этом анализ кризисной ситуации будет заведомо неполным и неверным, если продолжать трактовать ее лишь как противостояние двух сторон – президента и Верховного совета, одинаково стремящихся к полной гегемонии.

    На самом деле, если не противостоящих, то конкурирующих сторон было три, включая еще и Конституционный суд. А реальным политическим призом, за который боролись политики, были как раз полномочия верховного политического арбитра.

      Причем руководство Верховного совета в этом ключевом споре было заведомым аутсайдером, поэтому и решилось на слишком рискованную стратегию – использовать конституционные поправки в сиюминутных политических целях, да еще против вполне легитимного всенародно избранного президента. Так что непримиримая оппозиция части депутатов, забаррикадировавшихся в «Белом Доме», стала лишь основой для развернувшегося в политических кулуарах соревнования за титул высшего политического арбитра.

     Если бы не этот спор, то развязка наступила бы гораздо раньше. Нужно отметить, что уроки профессора Зорькина, преподанные президенту Ельцину в первой половине 1993 года, не пропали даром. Ельцин действительно был талант-самородок в смысле политического чутья и обучаемости.

     Поэтому в отличие от декабря 92-го или мартовского ОПУСа, осенью 1993-го Ельцин повел свою атаку уже не в качестве гегемона и потенциального диктатора, а позиционировал себя как лидера достаточно широкого конституционного процесса. И сразу предложил парламентские выборы и референдум для выяснения политических разногласий. Однако, хотя формально в роли арбитра должны были выступить избиратели, на деле согласие политиков на участие в таком продолжении конституционного процесса означало признание Ельцина в качестве высшего арбитра на всех этапах подготовки и подведения итогов.

       Умеренное крыло в руководстве Верховного совета и в правительстве предприняло попытку организовать переговоры в Свято-Даниловом монастыре под эгидой патриарха Алексия Второго. Однако политическая роль предстоятеля ведущей конфессии не могла выходить за рамки оценок морально приемлемых, то есть исключительно мирных форм разрешения политического кризиса.

       Свою важную, но косвенную роль это публичное моральное осуждение политического экстремизма и насилия сыграло. Сторона, первой поддавшаяся на провокации и поданная в мировом информационном эфире как вооруженный агрессор, немедленно теряла всякую легитимность. И этой проигравшей стороной вполне добровольно стали «защитники Белого дома», зачем-то организовавшие штурм здании мэрии и отрядившие вооруженных людей под стены Останкино. Так что масштаб личности Руцкого и Хасбулатова был взвешен и признан негодным для российской политики.

      Реальным же и действительно достойным политическим соперником Ельцина в сентябре-октябре вновь оказался председатель Конституционного суда. Причем вопреки складывающимся политическим обстоятельствам. Ведь основой политических полномочий Конституционного суда и его председателя является защита действующей Конституции. А президент использовал в качестве политической опоры процесс конституционной реформы и форму Конституционного совещания, получившую легитимность в том числе и за счет участия конституционных судей.

       У Зорькина и его коллег был выбор – умыть руки и подождать развязки, поскольку на их формальный статус никто не покушался, либо проявить политические амбиции и побороться за позицию высшего арбитра. Выбор был сделан, и Конституционный суд практически немедленно признал указ №1400 от 21 сентября 1993 года не соответствующим Конституции. Как будто кто-то в этом сомневался?

       Такой вполне ожидаемый всеми вердикт демонстрировал моральную позицию и стойкость судей, но никак не восстанавливал позицию арбитра в политическом споре. Следующим шагом Зорькин планировал также быстро рассмотреть и дезавуировать пакет самоубийственных решений «десятого съезда», провозгласившего Руцкого президентом и назначившего альтернативных силовых министров. Однако текст этих документов так и не был доставлен в здание суда. Может быть, и неплохо, что эта попытка восстановить баланс ветвей власти не задалась, потому что реального толку от этого было бы мало.

  А так Зорькину пришлось искать другие пути и способы для исправления политического баланса. И такой путь был найден, причем необходимое для этого время и политические условия появились благодаря переговорам в Свято-Даниловом монастыре.

      Незадолго до начала кризиса Ельцин собрал в Кремле так называемый «консультативный Совет Федерации», на котором руководители республик, краев и областей в целом проявили позитивный нейтралитет относительно планов Ельцина. Обещание сформировать Совет Федерации в качестве органа, обладающего политическими полномочиями, было одним из предварительных условий поддержки конституционной реформы региональными элитами. Однако реальный статус такого органа сильно зависит от формы его учреждения.

       Созванный указом президента, он таким же образом и распускается. Альтернативным вариантом, разработанным в секретариате вице-премьера С.Шахрая, было учреждение Совета Федерации дополнительным протоколом к Федеративному договору. Но это предложение активно не понравилось администрации президента.

       Поэтому предложение собрать глав республик и губернаторов, чтобы учредить договорной Совет Федерации под эгидой Конституционного суда, стало реальной политической альтернативой, повлиявшей на ход событий. Причем альтернатива заключалась не в отказе от продолжения конституционной реформы, а в наличии трех субъектов политического контроля за ее ходом – президента, Совета Федерации и председателя Конституционного суда, действующего на основе прописанных в законе политических полномочий. То есть выстраивался более сбалансированный механизм политического арбитража.

      Первое заседание уже не консультативного, а политического Совета Федерации было назначено на 4 октября. Если бы оно состоялось, то это означало бы решительный проигрыш радикальных сил и в президентском, и в депутатском стане. Поэтому не удивительно, что мирное урегулирование было сорвано грубыми вооруженными провокациями и не менее грубым подавлением явного мятежа.

 

       В чем же урок октябрьских событий? Разве Ельцин не добился своего и не стал единоличным арбитром во всех политических спорах вплоть до кризиса в августе 1998 года? Разве Зорькин не проиграл свою борьбу и не был вынужден оставить председательский пост на десять лет?

     Однако проигрыш в политике наступает только, если политик озабочен исключительно личным статусом, как Руцкой с Хасбулатовым или до них Горбачев.

        Если же политик борется, пусть даже под давлением обстоятельств как Ельцин, за утверждение высших ценностей, то проигрыш исключен. Это подтверждает и возвращение Зорькина на пост председателя Конституционного суда в 2003 году.

        Для ответа на поставленные вопросы достаточно представить себе ситуацию, когда Ельцин бы не встретил осенью 1993 года действительно политически грамотного сопротивления и соперничества в лице Зорькина. Если бы карьеристы, авантюристы и их политически неискушенные сторонники в руководстве Верховного совета оказались единственными оппонентами администрации президента. Может быть, ничего особенного и не произошло бы? Проскочили бы на авось?

        Однако политическая интрига на высшем уровне в любой стране происходит под неусыпным наблюдением и непрерывным давлением внешних сил – мощных игроков, ищущих и отстаивающих только собственные интересы. Такое вмешательство было всегда и, как мы уже отмечали раньше, приводило к успеху даже в более спокойные и стабильные времена советской мощи. А здесь речь идет о начале 1990-х, когда российская власть лежала в руинах, когда и внешнюю, и экономическую политику открыто диктовали западные «консультанты». Не говоря уже о просторе и свободе рук для всевозможных спецслужб.

       Поэтому, если бы Ельцин не испытывал сопротивление и тем самым не получил опору внутри российской политической элиты – в лице Зорькина и инициаторов созыва Совета Федерации, то он был бы вынужден следовать исключительно логике внешнего давления, опираться на те или иные внешние силы. В определенной степени так и произошло. Одним из политических следствий такого внешнего давления стало силовое вмешательство федеральной власти во внутричеченский конфликт в конце 1994-го. Достаточно сказать, что в провоцировании конфликта активно участвовали руководители того же московского управления контрразведки, что и в октябрьских событиях вокруг «Белого дома».

      И тем не менее, осенью 93-го, несмотря на активное давление внешних сил, центральный спор по поводу политического арбитража происходил внутри самой российской политической элиты. Внешние силы могли повлиять и повлияли на исход этого спора, но сам процесс проходил с активным участием региональных элит и «силовиков», что повлияло на их политические позиции в дальнейшем.

       Ельцин после 4 октября в порядке необходимой для нового порядка политической мести откорректировал порядок формирования Совета Федерации, настоял на отставке Зорькина с поста председателя КС. Но именно в эти октябрьские дни на политическом поле России были посеяны зерна политического опыта, которые проявились позднее в ряде кризисов и позволили сформировать новую, существенно более устойчивую к внешним влияниям политическую систему.

 (продолжение следует)

июнь 2007