Как и для чего делаются политические ток-шоу?

Сценаристка одного из центральных российских телеканалов на условиях анонимности поделилась нюансами кухни политических ток-шоу.

На телевидении действует негласное правило: попасть в саму сферу в разы сложнее, чем перебраться с одного канала на другой. Нет опыта на ТВ – можешь сколько угодно рассылать резюме, никто не отзовётся; есть опыт – шансы на успех многократно возрастают. Однажды мне повезло – через знакомых узнала о вакансии в новостях третьеразрядного канала, там проработала год, потом наконец перешла на федеральное ТВ.

Сейчас я пишу сценарии для ток-шоу на крупном канале. Большинство моих коллег по редакции переманили с аналогичных проектов других каналов. Это целое искусство – переманивать ценные кадры у конкурентов. Руководители проектов заманивают престижем, перспективами, более высокой зарплатой… Коллектив у нас в целом дружный, но конкуренцию тоже никто не отменял – над выпусками работают несколько бригад, и каждая стремится, чтобы их эфир прошел круче, чем у других. Это напрямую влияет на их ценность на рынке данных услуг.

Условия работы хорошие – белая зарплата от 70 тыс. руб. и выше, в зависимости от нагрузки. На моей должности можно было бы спокойно работать годами, брать кредиты, растить детей, если бы не одно «но» – телезритель в России очень капризный: проектов, которые живут дольше года, у нас крайне мало, и за них держатся, как за дойную корову. Когда шоу закрывается, сотрудников редакции сразу разбирают по другим проектам или продюсеры их полным составом бросают на запуск нового шоу.

Работа над общественно-политическим шоу начинается с того, что главный редактор придумывает и согласовывает с руководством канала темы на неделю и распределяет их между бригадами. Шеф-редакторы продумывают драматургию программы и отдают этот макет на разработку сценаристам, на каждый выпуск в неделю − по одному сценаристу. Главная задача сценариста с шеф-редактором – угадать заранее, по какому руслу потечет дискуссия и снабдить ведущих и главреда достаточным количеством «дров», чтобы поддерживать огонь спора – это факты, справки, сюжеты, нарезки кадров.

Ток-шоу – это не журналистика, а скорее театр. Не в том смысле, что на сцене выступают актёры (хотя в каком-то смысле это так), просто на первом месте здесь – эмоции, развлечение, а информирование. Просвещение – где-то в самом конце списка.

На журфаке нас учили основам журналистской этики. Но в реалиях российского телевидения большинство правил этого «кодекса чести» невыполнимы или выполнимы лишь отчасти, по разным причинам, не только политическим, но и чисто техническим.

Когда я работала в новостях, это противоречие било по моим идеалистическим розовым очкам, но в итоге нашлось простое объяснение-оправдание: то, чем я занимаюсь – это не журналистика, а пропаганда, где работает совсем другая этика.

В ток-шоу с этим еще проще, потому что это спектакль. И если ты в сценарии даже однобоко преподнес проблему (например ввел тезис «все коллекторы – это бывшие уголовники»), это даже приветствуется, потому что сразу накаляет градус спора, и получается хорошее шоу.

По каким критериям определяется его качество?

Во-первых – сколько людей, смотрящих телевизор в данное время, предпочли именно наш продукт. Монополист на рынке телестатистики в России – компания TNS Gallup, оттуда на стол продюсеров и главредов каждый день приходят сводки, кто и что смотрел вчера. У Первого канала есть своя служба измерения аудитории, так как его руководство данным TNS не доверяет. Доля смотрения определяется по телефонным звонкам зрителям, а также данными нескольких тысяч пиплметров, которые точечно установлены по всей стране. Такая система оценки весьма приблизительна, но ничего лучше пока не придумали. Хорошей считается доля от 10% и выше, плохой – 5% и ниже. Если проект показывает ниже 5% в течение месяца, продюсеры его сворачивают.

Второй критерий качества шоу – баланс конструктива и «мяса». Если спикеры успели вставить за выпуск пару умных мыслей, при этом обозвали друг друга последними словами и чуть не подрались – значит, выпуск прошёл идеально.

Зрители его, скорее всего, посмотрят, канал заработает на рекламе, и проект еще поживет. Один мой друг-англофил как-то посмотрел мой выпуск и брезгливо поморщился. На аналогичном шоу на ВВС все чинно сидят и внимательно друг друга слушают, а если и унижают друг дружку, то делают это по-английски изысканно. На следующий день у нас случился как раз такой эфир – никто никого не перебивал, беседа прошла очень интеллигентно, не хуже, чем в Лондоне. И это была катастрофа. Шоу никто не смотрел, доли были низкие, и все ходили мрачнее тучи. Напрямую на зарплатах такие провалы никак не отражаются, но ты понимаешь, что зря отпахал, а руководство делает выводы.

Я долго старалась определить, какой продукт продаёт зрителю мой канал, и пришла к выводу, что уж точно это не какая-то полезная информация, и даже не чувство причастности к чему-то большому. Это эмоции и упрощённая картина мира. Большинство наших зрителей – это пожилые женщины, которым крайне некомфортно жить в сложном мире, где над каждым вопросом приходится ломать голову. А на арене шоу всё предельно просто: есть левые и правые, есть наши и не наши, и в итоге первые обязательно победят вторых.

Терапевтический эффект от этой победы – лучше всякого валокордина. Бабушка из Нижневартовска посмотрит, убедится, что на свете ещё есть справедливость, что найдутся в Москве парни, которые и без нее надерут зад укрофашистам, а она может расслабиться и пойти спокойно гулять с собачкой в садик.

И с этим связан вопрос цензуры на российском ТВ. Оруэлл писал, что главная проблема любого журналиста – интеллектуальная трусость.

Редакторы шоу боятся не того, что придет злой куратор из Кремля и надаёт им по шапке после того, как в эфир проскользнёт крамола. Они боятся, что бабушка-зритель просто не будет их смотреть, а это уже – непрофессионализм, такого редакторы себе позволить не могут.

Это понимает вся длинная цепочка людей от топ-менеджмента канала до сценариста, и в результате этого коллективного «все всё понимают» и рождается ребенок, которого мы называем российским телевидением. А так – говори о чём хочешь, лишь бы нравилось бабушке. Например, недавно в прямом эфире шоу обсуждали историю с панамскими оффшорами. Бросали, казалось бы, тень на репутацию руководства страны, в Советском Союзе нас бы уже по лагерям увезли. А тут прокатило – потому что бабушке совершенно плевать, кто такой виолончелист Ролдугин. Так что свобода слова в стране есть, просто мы ею не пользуемся.

Профессионализм сотрудника ТВ измеряется тем, насколько хорошо он умеет чувствовать ту параллельную реальность, которую создает. Самый простой способ достичь успеха и не сойти с ума – это уверовать самому в то, что пишешь и говоришь, благо фактов, на которые можно опереться, предостаточно.

Есть такая штука – эффект Кулешова, когда два разных кадра, сцепленные вместе, рождают некий третий смысл. На этом эффекте и построено российское ТВ. Особенно редакторов в этом плане выручает архив, где всегда можно найти кадры на все случаи жизни. Например, если тебе надо показать, как кровавая киевская хунта расправляется с инакомыслящими, ищешь в архиве кадры, как какой-то слесарь взламывает замок, и вставляешь их в сюжет, сразу перед лицом Яроша – готово! Правосеки ломятся в квартиру независимого пророссийского журналиста, караул! Или, например, надо что-то снять из Припяти к годовщине Чернобыля. Не ехать же ради одного кадра на Украину! Корреспондент выезжает в подмосковный лесок, выбирает пейзаж помрачней и на его фоне отчитывается. Фокус в том, что мозг не успевает осознать, что его провели, потому что поток кадров уносит внимание всё дальше и дальше, и через какое-то время ты уже перестаёшь следить и напрягаться и покорно принимаешь всё, что дают.

Поначалу, когда начинаешь создавать эту реальность, очень режет глаз то, какое все вокруг ненастоящее. Ненастоящие выборы, ненастоящие политики, ненастоящие стратегии, даже зачастую враги ненастоящие. Одна большая потемкинская деревня.

Так на российском ТВ есть с десяток человек, которые представляют точку зрения, отличную от основного курса партии. Их называют «поперечники», «не наши» или «они», и эти люди – на вес золота.

Их работа – быть мальчиками для битья, они с ней прекрасно справляются и получают неплохие гонорары от продюсеров. Они приходят в кадр, делают лицо позлее и, брызжа слюной, начинают кричать, как они ненавидят русских оккупантов на Донбассе, требуют отдать Крым, Сахалин и Курилы и покаяться за кровавый сталинский террор, обзывая оппонентов «ватниками» и «колорадами». За это их коллективно бьют и унижают, потом режиссер кричит «Снято!», и они со смешком «Ну как я сыграл?» жмут оппонентам руки и идут в столовку, а потом – на следующий эфир. Это не плохо – просто таковы правила игры, в которой проигрывает тот, кто все воспринимает всерьез.

Бывает и так, что достаточное количество поперечников на выпуск не набирается (кому-то визу не дали или кого-то конкуренты переманили). Тогда среди них сажают «опорника» или «нейтрала», который должен играть протестную роль, пусть даже его согласное нутро будет вовсю просвечивать. Вот и получается, что по разные стороны баррикад сидят два депутата одной и той же партии и орут друг на друга: «На Украине фашисты!» – «Нет, это коллаборанты и бандеровцы!». Со стороны кажется, что они спорят – но на самом деле просто разыгрывают публику.

Есть и много таких, кого никогда не позовут на ток-шоу. И это не какие-то болотные оппозиционеры, призывающие к штурму Кремля. А просто адекватные люди с железной логикой, которые парой фраз припечатывают оппонента к полу, да так, что любой спор дальше теряет всякий смысл. Их сложно контролировать, они легко могут оказаться над спектаклем и сорвать все маски, а это никому не нужно.

Совсем недавно в один из эфиров пригласили одного влиятельного среди молодых людей публициста, появление которого было немыслимо на большом ТВ. Посмотреть на это сбежалась огромная толпа людей из соцсетей. Но, увы, кончилось все тем, что слова ему почти не давали («как бы чего не вышло»). И вся аудитория, которая вполне могла бы заинтересоваться продуктом и остаться на другие выпуски, разочарованно вернулась обратно в свой демократичный Фейсбук.

Мой личный вклад в улучшение качества нашего шоу – в том, чтобы в моих сценариях такие слова, как «фашист», «кощунство», «святотатство», «предатель», попадались хотя бы не на каждой странице.

Увы, это невероятно трудно, потому что кроме меня над сценарием работает еще куча людей, и «все всё понимают». Главный закон драматургии – во всём должен быть конфликт. То есть накал обязан ощущаться постоянно, с первой до последней минуты шоу, и нет проще способа разъярить человека, чем обозвать его предателем, а его слова – кощунством.

Каковы перспективы моей работы? Жизнь телевизионщика проходит от одного проекта до другого, и должность на каждом проекте напрямую зависит от опыта и объёма ответственности, которую ты готов на себя взвалить. Сценарист может стать шефом, шеф – главредом, тот – продюсером канала, ведущим или открыть свой собственный проект. Или возглавить какое-нибудь крупное агентство, или уйти на почётную пенсию в какой-нибудь из департаментов российской нефтянки.

У всех жизнь складывается по-разному. Лично я мечтаю писать сценарии фильмов и сериалов и добиться успехов в этом мастерстве.

«Вся жизнь – театр, и люди в ней – актеры». Другого политического ТВ ни в России, ни в других «культурных» странах на сегодня нет.

Таня Коэн