Жаркий ноябрь. 

Нахальный солнечный луч пробрался под мои плотно сомкнутые веки, прервав беспокойный сон. Я натянул на голову одеяло и вновь попытался заснуть, но под одеялом было жарко и нестерпимо душно. Я моментально взмок и сбросил бесполезную тряпку на пол. Тут же волна ослепительного света ударила по глазам. Я застонал и прикрыл лицо руками, всё ещё не теряя надежды уснуть, но очень скоро понял – это мне не удастся. В жару я всегда страдаю бессонницей, а в комнате почему-то было очень жарко, слишком жарко даже для южного лета, не говоря уж про питерский…ноябрь…ноябрь?! Чёрт подери, на дворе ноябрь, откуда взялось такое пекло? Вот сволочи коммунальщики, то холод лютый в квартирах, то натопят так, что того и гляди задница задымится! А свет? Солнце-то откуда? Определённо, что-то было не так.

Оставив все попытки устроиться на влажной простыне, я сел и попытался открыть глаза. Это удалось мне не сразу. Ощущение было такое, что в моей комнате затаился какой-то урод с прожектором, врубил его на полную мощность и светит мне прямо в рожу. Я хотел было выматериться от души, но сдержался – поспорил с корешем на бутылку вискаря, что за целый месяц не скажу ни единого матерного слова. Правда, Валерке тут взяться неоткуда, так что можно было бы и ругнуться, но уговор дороже денег. А может это он, гад, с прожектором-то? Я продрал глаза и, всё ещё щурясь, обвёл глазами комнату.  В комнате было всё как обычно, ни Валерки, ни прожектора.

Кряхтя, я встал с кровати и подошёл к окну. Подошёл, посмотрел и ох…, ну, охнул я, короче, от удивления. Сколько сейчас времени-то? Девять утра? Не, ну не может быть, чё за х…хорошая слишком погода для ноября в Санкт-Петербурге! На ясном голубом небе не было ни облачка! Ни единого задрипанного барашка! Зато там ослепительно сияло солнце. Оно было в самом зените. Я коренной петербуржец и  при виде разведённого моста говорю не: «Ух тыыыы!», а: «Блиииииин!», или чё похлеще, но я никогда не видел, чтобы солнце в Питере стояло так высоко. И всё же оно стояло. И не просто светило, а шпарило! Смотреть на него было совершенно невозможно. Я и не стал – мне было на что посмотреть, а глядел я на детскую площадку во дворе. Нет, там всё было как всегда, те же горки-лесенки-качельки, только вместо детворы на ней резвились…обезьяны…Я протёр глаза и снова уставился на площадку. Не, ну самые натуральные обезьяны, с длинными хвостами. Я в обезьянах ни бум-бум, кто они там – макаки, мартышки, или эти, как их там…капучины, но отличить обезьяну от ребёнка могу даже подшофе, а сейчас я был трезв, как стёклышко, пять дней не брал в рот ни грамма.

Тут я, конечно, подумал, раз такое дело, можно было бы и махнуть рюмаху – как-то тревожно стало на душе от всех этих странностей, но вдруг случилось такое, что я влёт забыл про выпивку. Чёрт, да я не только про выпивку забыл, я забыл как меня зовут! По улице бежалистраусы. Настоящие страусы, в натуральную величину, с ногами и пушистыми жопами. Их было до…, с добрый десяток и неслись они галопом со стороны магазина «Перекрёсток». Пробежав мимо моих окон и подняв облако пыли (да ё-моё, только вчера кругом стояли лужи!), они ломанулись в сторону детской площадки, шугнули обезьян и скрылись за «Пятёрочкой». Я вытер пот со лба и отметил, что у меня сильно трясутся руки. Ещё бы, такое увидишь – не только руки затрясутся! Я вспомнил: недавно где-то, вроде в Грузии, из зоопарка сбежали звери. Похоже, не всех отловили, некоторые добрались до нас, прихватив с собой палящее грузинское солнце.

В следующую минуту я вздрогнул и отпрыгнул от окна, потому что с той стороны на него приземлился огромный попугай с красной башкой и желто-синими крыльями. У него был длинный красный хвост и таких размеров клюв, что при желании он мог бы легко оттяпать один из моих дрожащих пальцев. Я в изумлении пялился на попугая, а пернатый смотрел на меня, да так дерзко, будто не он уселся на моё окно, а я забрался в его гнездо и пожрал все яйца. От такой наглости я порядком завёлся. По жизни терпеть не могу бесцеремонных кретинов, даже если это всего лишь птица. Ага, всего лишь попугай ара на улице в последний месяц питерской осени. Однако, фантастичность всей этой ситуации, в которую я неведомым образом попал, стала меня заметно напрягать и даже нервировать. Я ущипнул себя за руку, но попугай важно прохаживался туда-сюда по оконному отливу и не думал улетать. Я ущипнул себя за ляжку, да так сильно, что даже охнул, но пёстрая тварь не исчезла, а только лишь прекратила мельтешить перед глазами и воззрилась на меня, словно спрашивала: «Чё надо?». Тут я порядком разозлился и стукнул кулаком по стеклу. Попугай принял мой вызов и долбанул клювом с той стороны. Я снова врезал по стеклу и гаркнул на него, что есть мочи. Попугай явно обиделся, потому что громко и чётко, я даже через стекло услышал, ответил: «Мудак!», — повернулся ко мне спиной и полетел прочь.

От греха подальше я отошёл от окна, наклонился, чтобы поднять лежащее на полу одеяло, но из под него врассыпную бросились по комнате гигантские чёрные мокрицы. Каждая из них была размером с мою ладонь. Я не имел ни малейшего понятия, откуда эта мерзость взялась в моей комнате. Мокрицы расползлись и скрылись с глаз, а странности на этом не закончились.

Я услышал пронзительный крик за спиной и резко обернулся. На столе сидела обезьяна. Вот ровно такая же обезьяна, как те, которые ломанулись от страусов с детской площадки. Эта каналья, непонятным образом просочившаяся с улицы, была хуже попугая, хотя бы потому, что подлая птица находилась с той стороны стекла, а наглая мартышка сидела на столе и жрала банан, бесцеремонно оторванный от связки. Не за её бабло, между прочим, купленной. Я поднял с пола тапок и с остервенением запустил в подлую зверюгу. Та снова заверещала, швырнула в меня недоеденный фрукт, схватила оставшуюся связку, лихо прыгнула на занавеску, а оттуда на люстру. Повиснув на плафоне, она натурально захохотала и принялась поглощать очередной банан. Не то, чтобы я очень любил бананы, но такой наглости стерпеть не мог. На столе лежали апельсины, я вооружился ими и стал швырять по одному, целясь в красную обезьянью задницу, но эта паскуда только ржала надо мной и ловко уворачивалась.

Я устал, запыхался, пот лил с меня градом, а враг всё еще не был повержен. Тревога нарастала. Меня осенила мысль – нужно позвонить, я не очень понимал куда и кому, но принялся искать телефон. Телефона нигде не было. Я догадался, что его спёрла мартышка и поднял глаза на обезьяну. Обезьяна посмотрела на меня и показала длинный розовый язык. И тут я заплакал навзрыд. С детства так не ревел! Это были слёзы бессильной ярости. Они не принесли мне облегчения. Вдобавок ко всем неприятностям заложило нос и я отправился в ванную, чтобы высморкаться.

Дверь я открыл медленно и не полностью, опасаясь ещё какой-нибудь чертовщины – это спасло мне жизнь! Лязгнув клыкастой челюстью, на меня бросился огромный крокодил. Я едва успел захлопнуть дверь, навалившись на неё всем телом. Зверюга скреблась и напирала с той стороны. Моё сердце бешено билось в груди, оно колотилось о рёбра так, словно намеревалось пробить в них дыру и вырваться на волю. Меня сковал чудовищный страх, я сел на пол, по-прежнему подпирая спиной дверь, и вдруг почувствовал, как мелко завибрировали стены. Сердце остервенело рванулось куда-то в сторону и вниз, в область пяток. Чего еще ждать? Слонов? Бегемотов? Я замер в ужасном предчувствии и дико озирался по сторонам. Вибрация  усилилась, затем раздался странный хруст. Я подумал, что гигантская рептилия за стеной, не добравшись до меня, решила пожрать кафель, но этот хруст доносился уже со всех сторон. Через мгновение источник этого звука стал мне ясен – с шумом трескались стены,  проломы ширились, и через них отовсюду ползли гигантские растения, опутывая всё вокруг плотной зелёной пеленой. Я вскочил и бросился обратно к окну. Пол под ногами исчез, мои ноги то и дело цеплялись за корневища деревьев и оплетающие их лианы. Комнаты не было, окна не было – меня окружал тропический лес. Охваченный паникой, я бросился вперёд. Я мчался, продираясь через густые заросли, пока не споткнулся, рухнув на что-то мягкое. Это была моя постель. Оглядевшись, я убедился, что лес не исчез, но я лежал в своей кровати, путаясь в простынях и дрожа от страха.

«Это сон, просто страшный сон!» — повторял я вновь и вновь, утыкаясь лицом в подушку, а кошмар всё не спешил заканчиваться. Под подушкой раздались глухие хлопки. Я отпрянул, сорвал её с места и увидел гнездо, полное крупных белых яиц. «Попугай!», — лихорадочно подумал я, но моя надежда умерла, не успев зародиться. По поверхности ближайшего ко мне яйца побежали мелкие трещинки, внезапно неведомая сила подбросила его в воздух, с громким хлопком оно лопнуло, из скорлупы, извиваясь, выпала маленькая змейка. Одно за другим яйца взлетали, лопались, десятки скользких гадов поползли на меня, взбираясь по рукам и ногам. Задыхаясь от омерзения, я стряхивал змей с себя, но их становилось всё больше и больше.

За моей спиной раздалось громкое шипение. Медленно, очень медленно я обернулся назад. Из под кровати, у изножья, сверкая зелёной чешуей, выползала огромная змея. Она была чудовищных размеров, её ширина раза в два превышала охват моей ноги. Свернувшись кольцами, она подняла огромную голову и вперилась в меня  желтыми дьявольскими глазами. Я, словно парализованный, не мог отвести взгляда от этой твари. Смертельный ужас охватил всё моё жалкое существо, судорожно извиваясь, я пытался отползти назад, но упёрся в спинку кровати. Змея чуть приподнялась, готовясь к прыжку. «Это конец!» — подумал я.

Когда чудовище стрелой бросилось вперёд, из груди моей вырвался оглушительный крик. Последняя мысль, мелькнувшая в моей голове, была о том, что вискарь я всё-таки проспорил…

***

Ежедневная утренняя конференция сегодня затянулась. Главный врач устроил разнос: истории болезни вовремя не сдаются, а если сдаются, то в них ни слова не разобрать, а если и разобрать, то пишется в них такой бред, как будто заполняли их не врачи, а сами пациенты, чьи фамилии красуются на титульных листах. Доктор Алексей Викторович Соколов не принимал обидные слова близко к сердцу, мудро списывая плохое настроение шефа на осенний сплин, которому не был подвержен редкий петербуржец. Да и немудрено впасть в хандру, когда свинцовые тучи давят на голову, обдавая в придачу то мелкой моросью, то проливным дождём, а температура скачет из минуса в пронзающий холодом плюс. В такую погоду активны и жизнерадостны лишь респираторные вирусные инфекции.

Когда главный врач, излив, наконец, душу, скомандовал: «За работу!», — Алексей Викторович первым покинул конференц-зал. Гневная речь начальника не добавила ему энтузиазма и торопился доктор Соколов вовсе не на обход, а в ординаторскую, где можно было выпить чашку бодрящего кофе. Дикий вопль, донесшийся из палаты в конце коридора, разрушил его розовый мечты. Прием живительной дозы кофеина явно переносился на более позднее время, если не отменялся совсем. Ни одной медсестры на посту не было. «Успели добраться до буфета!» -, с завистью подумал доктор и поспешил на крик, который перерос в отборный семиэтажный мат.

Открыв дверь в палату, Алексей Викторович увидел малоприятную, но привычную картину. Забившийся в изголовье кровати мужчина, с вытаращенными от ужаса глазами, пытался вырваться из плена невидимой простому смертному психиатру-наркологу опасности.

«Понедельник начинается с делирия», — с тоской констатировал доктор и, выглянув в коридор, гаркнул, стараясь перекричать пациента:

— Девочки!!! В двенадцатую бегом!

Из буфета выпорхнула ответственная по смене медсестра Ирина Фёдоровна, за ней неторопливо вышел долговязый медбрат – студент, из новеньких, его имени Соколов не знал.

Ирина Фёдоровна уверенно вошла в палату и, быстро оценив зрелище, задала врачу риторический вопрос:

— Белочка?

— Похоже, кто-то покрупнее, — отозвался Алексей Викторович, — давайте-ка, в палату интенсивной терапии его.

В дверях робко мялся студент.

— Заходи, не стесняйся, — скомандовал врач, — смотри, на банан не наступи.

По всему полу палаты пестрели фрукты. Яркие желтые и оранжевые пятна создавали удивительный контраст с тусклым, серым пейзажем за окном. Пациент на секунду замолчал и в создавшейся паузе стало слышно, как по стеклу барабанят дождевые капли.

— Ноябрь-ноябрь, — вздохнул доктор Соколов и принялся помогать персоналу поднимать больного с кровати.

                                                                                                                                                                        Ханна Блум