И так.... День тот был зело обыденный, и с виду никак не судьбоносный: ан нет, не всё так просто, как кажется! Ибо сам Князюшка Блудимир — Красно Мордышко, появился на горизонте, да не один, а со свитою, да с какими-то хитрыми приспособленьями, доселе невиданными.

     В деревне же Большие Елдуны его не сразу заприметили — ибо очень все были заняты забавою любимою: поклонением поганым идолам, скачками-да-кувырками через костёр, а кто наскакался да напоклонялся — тот хоровод водил от большого ума.

     А тут Блудимир — что, не ждали, сукины дети?

— А ну, — говорит, — хватит отныне поклоняться чуркам лесным разукрашенным, скакать аки зайцы необрезанные, да по кругу бродить с подвываниями!

     Привёз я для вас новую забаву, заморскую, хитровыструганную, зело ипучую! Сейчас мигом из вас всю дурь языческую выколочу!

    Офигели деревенские со слов таких: а мы что, мы же ничего, говорят — мы вообще на самом деле работаем день и ночь — сеем, пашем, елдою машем, нам забавляться-то недосуг!

     А сами, кто поклонялся чуркам крашеным — портки незаметно натягивают, кто через костёр прыгал —   бочком-бочком, да и потушили пламя струями золотистыми, а те, кто хороводы водил — так быстро перестали носиться по кругу и только знай, блевотину с косовороток сгребают да наскоро в рот запихивают, как будто и не тошнило их вовсе.

     И только глухой Синеуд да слепой Велемуд ничего не заприметили сразу.

— Ну что, Велемуд, кому сегодня поклоняться бум? — кричит Синеуд. — Позвизде, Карачуну али самому Пердуну-громкопержцу?

— А давай Сварогу, братка, — хорохорится Велемуд.

— А вздюжишь Сварога-то? Что ж, коли не шутишь...

     Велемуд сбросил порты и поклонился божеству — до самой земли поклон отвесил, как деды завещали, а Синеуд отошёл взад шагов на тридцать, с чуркой Сварога наперевес, держа её мордой разукрашенной вперёд — да с разбегу и вогнал её в Велемуда по самые босоножки. Тот аж крякнул, а после охнул.

— Шо, вставило, брат Велемуд?

     Блудимир, видя забавы такие, сплюнул в сердцах на плешь ближайшую.

— Ужо вам, ироды охальные! Отныне поклоняться будете вот этой вот штуковине! — рёк князюшка, поднимая над собой штуку невиданную, хитровыструганную, зело ипучую, да с перекладиной. — Ибо наступает для нас с вами новая эра — я подумал-покумекал, и решил наречь её «Наша эра»!

— А сейчас, что, не наша? А чья ж тогда?

     Блудимир насупился и достал из походной сумы набор для пускания Красного Петуха.

     Деревенские замолкли, и даже Велемуд с Синеудом наконец-то допетрили, что весёлым денькам песец приснился. Стоят мужики, штуку невиданную разглядывают да задумчиво мудя почёсывают.

— А как же мы ей, того, поклоняться-то будем? — спросил деревенский староста Ядрила, — коли у ней перекладина в самом непотребном месте, да ещё вон та кривулинка внизу?

— Поклоняться ей надобно передом, а не задом, — просвещает Блудимир. — Жопообрядцы боле не в чести у нас, уразумели?

— А передом — это как? — недоумевают деревенские. — Спереди у нас токмо морда, а морда — она для того, чтобы в неё есть и чтобы из неё блевать. Третьего не дано! Ещё, конечно, мы чрез ея разговариваем, но это тоже не канает.

— Что ж за идиотов земля наша, кормилица, рожает! — воскликнул, негодуя, князь. — Передом — это значит так: втыкаем штуковину в землю длинным концом. Подходим — передом! — отвешиваем поклон, и все дела.

     Мужики ахнули, бабы запричитали, а староста, опасливо косясь то на князюшку, то на односельчан, подошёл на ногах ватно-тампаксных да к штуке невиданной, колени преклонил, головушку в землю уткнул...

     Опосля чего, подобно жабе блядомерзкой, кверху подскочил с громким кваканьем и на штуку хитровыструганную жопой спикировал, аки орёл на суслика!

— А перекладина эта зело удобна! — воскликнул он, — на ней сидишь как на жердочке, ногами болтаешь, о высоком думаешь, самосовершенствуешься. А та часть, что в жопе — не даёт свалиться, если задремаешь.

— Да что же ты делаешь, засранец, — воскликнул Блудимир и принялся стягивать Ядрилу с насиженного места. — Я же растолковал: подошёл, поклонился — и всё! Следующий!

— А в жопу тогда что совать? — вопросили деревенские, нехорошо переглядываясь между собой.

— В жопу — ничего! — орал дурным ором Блудимир, — Если хотите, можете поцеловать штуковину, это не возбраняется и даже поощряется.

— Да ну, вот ещё радость, Ядрилино говно с неё слизывать.

— А придётся! Все живо, суки, в очередь! На поклонение и целование!

— Вон оно, как... — протянули деревенские. — Ну, хорошо. С поклонами разобрались. А что с прыжками через костёр? Неужто отменяются?

— Прыжки — отменяются, костёр — нет, — отозвался Блудимир. — Отныне костру найдём мы иное применение.

     Буде кто оскандалится в жопообрядчестве или иной ереси поганой, например, в волховстве, колдовстве или блядовстве, того к штуковине хитровыструганной, в землю воткнутой, прикручиваем — перекладины при том оказываются велми уместными для закрепления рук — а снизу костёр-то и разводим.

     Тут и вам, честным гражданам, веселье, и еретикам-жопоблудам наука!

— Ну, хорошо, — согласился Ядрила, — с прыжками всё ясно, хоть и обидно — но, что с хороводами? Неужто не сможем мы боле носиться по кругу до полного уташнивания?

— А какой в том прок? — удивился Блудимир. — Неужто без хоровода проблеваться не выходит?

     Так то делается просто: вот вам бутыль палёного кагора — рвёт на ура.

     А вместо хождения по кругу будете теперь ходить по прямой.

     Соберётесь шоблой, впереди специально обученный человек со штукой диковинной хитровыструганной,  перекладистой, над головою задранной — а сзади вы, аки стадо овечек — проходите по главной сельской улице, опосля чего жрёте кагор и предаётесь мордобою молодецкому — лепота!

— А свальным грехом опосля можно заняться заместо мордобоя? — не унимались сельские, — оно-то ведь ощутимо приятнее, и зубы на следующий день не так болят.

— Нельзя свальничать, — строго рёк Блудимир. — за блядовство и волховство — сами помните, что. Так что, ни на метле летать, ни на елде скакать отныне не дозволяется.

     Закручинились деревенские, бабы так и вовсе было завыли, да делать нечего — князь шутить не любит, Красного Петуха пустит, меч достанет — кого не спалит, тому секир-башка сделает. Строгий! 

     В общем, оставил князюшка пейзанам штуку невиданную, хитровыструганную, раздал всем тумаков для профилактики, да ещё книжку оставил с наставленьями и баснями поучительными — в деревне, правда, читать никто не умел, но об этом князю сказать постеснялися.

Оставил — и уехал.

    Долго ли, коротко ли, но ёкает у князюшки сердце: а что там мои гоблины поделывают? Не обижают ли штуку хитровыструганную, зело ипучую? Не пользуют ли книжку с наставленьями в месте непотребном, на щеколду запираемом?

      И вернулся князь обратно — ой, не даром сердечко-то ёкало!

Деревенские приноровились с разбегу да с растягу засаживать себе штуку невиданную, хитровыструганную в зад вместе с перекладиной, по самую кривую загогулину!

     Боле того — Сварогу, Велесу и даже Пердуну-громкопержцу тоже приколотили ручонки-перекладины, поелику идолы без рук им уже всяко не доставляли услады.

     К рукастому Пердуну-Громкопержцу был прикручен староста Ядрила, на шее у него висела дощечка с титлом «Княжий прихвостень» (и откуда нашли грамотея?), внизу под старостой был разведён костёр, а через голову его парни и девки деревенские голышом скакали-кувыркалися, хохоча над стариковскими воплями да визгами.

     Разозлился князь не на шутку, и посёк их всех, жопоблудов поганых, в капусту мечом своим двуручным, да петуха красного вслед пустил по хатам, чтоб мало не показалося.

     А после, заказал себе новый народ в стране заморской — в той же, откуда штуку привёз диковинную, перекладчатую.

     Те, правда, тоже штуковину не жаловали, но и на чурок деревянных расписных жопой не запрыгивали — ни новый староста деревни Исаак Соломонович, ни новый кузнец Авраам Моисеевич, ни даже новые сельские трутни — Сёма и Лёва......