Субботняя изба-читальня. Азиатский способ производства, или к вопросу о разделении труда.

Азиатский способ производства, или к вопросу о разделении труда.

       Сейчас  модно, и даже всё более и более банально предлагать взгляды на историю всё с новых и новых точек зрения. Оказывается, даже после Фоменко и Носовского есть, где порезвиться.

       Именно поэтому хочется нащупать твёрдую почву, какую-то каменистую основу в болоте, что ли, на которые можно было бы опереться без опасения сказать «до свидания» здравому смыслу.

       Для меня такой точкой отсчёта послужили две книги, одна из них—«Этносфера» Льва Николаевича Гумилёва, другая—академическая «История Древнего мира» для чайников (в том смысле, что не для узких специалистов, причём выпустила её та же редакция, что и совершенно необъятные тома «Всемирной истории», но в сокращённом и гораздо более популярном виде).

        *        *        *

       Вторая книга попала в мои добрые руки случайно, причём без всяких метафор, в самом прямом смысле слов.

       Я отправилась за покупками по хозяйству на челябинский Птичий рынок, и вдруг краем глаза увидела на безлюдном прилавке сиротливую стопку книг. Я решила, что продавец пошёл пообедать. Когда шла обратно, краем другого глаза разглядела надпись: «Книги в добрые руки». И тут у меня сдали нервы. Я говорила себе, что дома и так всякого хлама выше крыши, вот возьму только «Наполеон» Манфреда, ну вот ещё «Библию для верующих и неверующих» Ярославского, ну вот «Историю Древнего мира», ну вот ещё «Русский космизм»… Ну вы поняли, что почти вся стопка оказалась у меня в сумке.

       Дома начался интеллектуальный пир. Муж быстро притырил «Наполеона», хотя я не уверена, что он его прочитал, я решила начать с «Истории…» Знаете, раньше я бы вряд ли стала её читать, я, конечно, порядочный книжный червь, но не до такой же степени. Однако нынешняя интеллектуальная пустота вызывает жуткий голод на не то чтобы хороший фильм или книгу, а просто хоть что-то более или менее приличное.

       Книга оказалась, что называется, комфортной. Мне понравилась её обстоятельность и суховатость, отсутствие откровенного пропагандистского давления (так, помянули по тогдашнему обычаю стариков Маркса и Ленина) с одной стороны и эмоционально-истерических попыток залезть под шкуру с другой.

       Короче, приятный такой холодноватый аналитический тон.

        *        *         *

       Так вот, такую сложную и малопонятную субстанцию, как человеческую общность, изучает сейчас кто угодно—и физики, и лирики, и сисадмины, и конспирологи, и теоретики, и, что хуже, практики…

       Немного особняком, не желая вмешиваться и марать руки, стоят биологи. Этим специалистам отшибли соответствующее желание такие мутные господа, как дед и внук Дарвины,  а также Томас Мальтус и Томас Гексли (он же—Хаксли), приватизировавшие теорию эволюции и выводы из неё, после которых любой взгляд на историю через призму биологии непременно приведёт к представлению о живых люд´ях как о несчастных пауках, наглухо запертых в жестокую и неумолимую банку естественного отбора.

       Короче, если бы в мире существовали только нагло-саксы, можно было бы сразу ложиться и помирать. Но, слава Богу, есть русские.

       Так вот, Пётр Алексеевич Кропоткин, известный более как революционер-анархист, чем как философ и литератор, ввёл в теорию эволюции понятие взаимопомощи, при этом указывал, что проявления взаимопомощи и альтруизма присущи не только человеку, но и животным, при этом те виды, которые используют эту самую взаимопомощь в своём повседневном биологическом существовании, имеют значимое преимущество при выживании в процессе естественного отбора.

       Во-о-от! И сразу на душе становится почему-то легче, и не так страшно поверить гармонию алгеброй историю биологией.

       Здесь мы плавно переходим к культовому труду Льва Гумилёва «Этносфера».

       Собственно, в рамках данной темы меня интересует самая главная мысль этой книги—все человеческие исторические сообщества являются неотъемлемой частью природного ландшафта, к которому приспособлен их образ жизни, и на который они сами в свою очередь оказывают непосредственное влияние.

       Мысль сия однозначно любезна сердцу биолога, да и просто образованного человека.

       Академическая «История Древнего мира (Ранняя древность)» органично и естественно продолжает это положение Льва Гумилёва, исследуя крайне интересный период истории человечества—превращение совершенно биологических человеческих коллективов (которых Ф. Энгельс грубо и бестактно называл «человеческим стадом») в те образования, которые принято называть государствами, или классовым обществом.

       Согласно замыслу авторов, книга охватывает все самые древние государства Азии, создавая интереснейшую панораму детства человечества.

       Самый первый вывод из книжицы, который приходит в голову—тогдашними америкосами были древние египтяне.

       Природные условия Древнего Египта были тяжелы для одиночек и небольших сообществ (пустыни, болота, капризный необузданный Нил), но после приложения некоторых административных усилий—организации членов сельских общин в крупные коллективы, способные производить значительные объёмы работ по сооружению земляных валов и каналов,— давали возможность получать гораздо б´ольшие урожаи, а также повышали устойчивость и предсказуемость сельскохозяйственной деятельности.

       Совершенно волшебный переход: ещё недавно предки едва-едва выживали среди жары и болот, но вот кто-то взял на себя непосильный труд согнать всё племя на грандиозный субботник, а перед этим рассчитать и спланировать, что, когда и сколько надо перекопать—и все сыты, одеты, обуты, как говорится, усталые, но довольные.

       Конечно же, больше всех надрывалась каста гиперответственных, чаще называемых в исторической литературе жрецами. Очень знакомые нам на самом деле персонажи, причём не только по культовому роману Болеслава Пруса «Фараон», но и по советской и постсоветской действительности (см. репортажи с заседаний Госдумы).

       И я готова поверить, что те жрецы были совсем не циничными манипуляторами, а вполне себе искренними людьми, уверовавшими в то, что обладают сногсшибательно важными знаниями (а на кону, между прочим, было выживание вверенного их попечению племени). И эта наивная в сущности вера серьёзно вскружила им головы.

       Авторы «Истории…» отмечают интересный момент—в документах фараоновского Египта не обнаружено существование сельской общины, состоящей из свободных членов, только в той или иной степени зависимых работников, относящихся либо к храмовым, либо к государственным хозяйствам, либо к хозяйствам крупных вельмож.

       Даже в Ассирии и Вавилоне вполне себе существовали лично свободные сельские жители, а в Египте таковая прослойка отсутствовала с самого момента формирования государства. То есть, основной продукт в Древнем Египте создавался не классическими рабами, как будет происходить через несколько тысяч лет в Древней Греции и Риме, а такими вот не очень свободными обычными простыми древними египтянами. Короче, азиатский способ производства во всей свой неприкрытой несправедливой наготе.

       Основной слой населения Древнего Египта составляли т.н. «царские хемуу» (не столько рабы, сколько зависимые крестьяне), которые работали не только в царских, но и в храмовых хозяйствах, а также в хозяйствах, переданным для «прокорма» представителям администрации. Дальше привожу цитату из книги:

       «Царские хемуу назначались на работу в юности, причём права выбора профессии они были лишены. Каждый год от имени царской администрации в номах проводились специальные смотры, основное назначение которых состояло в распределении юношей из трудового населения страны достигших совершеннолетия (по египетским представлениям). На эти смотры привлекались все дети царских хемуу, независимо от принадлежности их родителей к тому или иному виду хозяйств. Прежде всего на смотрах происходил отбор наиболее сильных и выносливых юношей в войско; назначались дети царских хемуу в низшее жречество. При определении в ремесленное производство, естественно, учитывались профессиональные навыки, передаваемые по наследству, поэтому сын ремесленника становился тоже ремесленником. Большая часть юношей становились земледельцами или распределялись на другие основные профессии в зависимости от производственной потребности египетского хозяйства. Назначенная принудительно, профессия являлась для большинства участников смотра пожизненной, хотя имели место и случаи перераспределения, осуществлявшиеся на смотрах же: старый, немощный земледелец, например, мог быть назначен на более лёгкую работу привратника.»[1]

       Ради справедливости следует добавить, что существовали и рабы в классическом понимании этого слова, но их количество были несущественным по сравнению с количеством этих самых «царских хемуу».

       Короче, история человечества ещё только начиналась, а уже зародился самый что ни на есть махровый и отмороженный тоталитаризм.

       Здесь следует отметить очень важную вещь: тоталитаризм—он не только в палке стражника и пайке, который выдаст или не выдаст начальник. Он, как мы все теперь знаем из Булгакова (ну, немножечко перефразировала),—в первую очередь в головах. Высказывание некого чиновника времён XII династии из подлинного древнеегипетского документа: «Царь—это пища». Т.е., для весьма конкретного сотрудника администрации, принимающего активное участие в управлении обществом, пища происходит не от сельхозработников, не от солнца—Нила—природы, а от вышестоящего чиновника. На самом деле—это отражение формирования того самого мировоззрения, которое будет штамповать в последующие тысячи лет те слои людей, которые составят опору всех более или менее деспотичных режимов. Т.е., люди с таким убеждением всегда будут выступать на стороне власти в силу того, что они видят в ней возможность собственного выживания, вне зависимости от того, справедлива эта власть или нет.

       Разумеется, убеждение, что «царь—это пища» является серьёзной деформацией здравого смысла, тем не менее, общество в целом не может от неё избавиться до сих пор. И каждый из нас, таких современных, свободомыслящих и образованных, если хладно и безэмоционально заглянет в себя, то обнаружит отношение к власти/начальникам как к явлению, обеспечивающему лично наше в той или иной степени комфортное существование. Т.е., мы все в принципе знаем, что пища растёт на полях, садах-огородах, мычит в коровниках и визжит в свинарниках, что добывается пища вовсе не нашими начальниками, а очень даже колхозниками/фермерами/рабочими мясокомбинатов, хлебозаводов и боен, но лично в наши руки она попадает именно через начальника. Вот он—зародыш вселенской несправедливости.

       На закуску ещё одна цитата: «И не случайно в египетских школах, где обучались дети чиновников, которым была обеспечена служебная карьера в государственном административном аппарате, ученикам с назидательной целью давали переписывать тексты, повествующие о тяжкой участи людей, распределённым по профессиям, а согласно царским указам должностные лица, совершившие преступления, отдавались, например, в храмовые земледельцы, т.е., низводились до положения царских хемуу»[2]. Представляете, несколько тысяч лет—одна и та же бодяга…

       Описанное общество совершенно непохоже на классические рабовладельческие государства Древней Греции и Древнего Рима, которые выдаются за образец учебниками по истории. При этом на фоне несколькотысячелетней протяжённости существования Древнего Египта яркий и эпатажный всплеск Греции и Рима выглядит… да так и выглядит—ярким и эпатажным всплеском. Существование азиатского способа производства «нашефсё» (ну, я в принципе по-моему доказала, что «ихнеефсё») Карл Маркс в принципе признавал, но оставлял на обочине «исторической правды», так же собственно поступали и историки ХХ века, как западные, так и советские. Именно сейчас «луч прожектора» внимания смещается с совершенно приключенческого понимания истории в духе трёхсот спартанцев, Одиссея, Цезаря, Агамемнона, Моисея и Спартака на изучение того, «как всё было устроено на самом деле».

       Конечно, я слишком много внимания уделила Древнему Египту, и в первую очередь потому, что он этого заслуживал. Именно в обществе Древнего Египта сложились самые выраженные тоталитарные отношения как ответ на сложные природные условия, в которых трудно существовать одиночкам и небольшим сообществам, но крупные тоталитарно организованные коллективы имеют большие преимущества перед соседями—во-первых, укрощённый Нил смог давать просто фантастические по тем временам урожаи, во-вторых, тоталитарно организованная, сытая и хорошо вооружённая армия (медь и олово прекрасно выменивались на зерно) была намного сильнее армий окружающих государств с уже зарождавшейся классовой структурой, но не настолько хорошо организованной. И Древний Египет пользовался своими преимуществами наполную—и прибыли от продажи зерна, и практически прямой контроль близлежащих государств, и довольно агрессивные завоевательные походы со сбором рабов и дани.

       Однако что я всё о Египте и Египте. Вокруг было полно вполне себе интересненьких государств, один Шумер чего стоит.

       Вообще именно такая подача материала, когда совмещаются исторические обзоры разных государств древности, и знаменитых, и только недавно открытых, позволяет создать некую панораму сходных процессов, происходящих при сходных условиях в эру человеческого детства.

       Конечно, вряд ли человеческое общество в догосударственную эпоху было однородным и равноправным. Наверняка, всегда были те, кто «равнее», вот и в животных сообществах кто-то берёт пищу первым, кто-то после него, а кто-то—последним, если что-то останется.

       Так что формирование т.н. «классового общества», когда разные сословия проявляют себя официально в разном отношении к дележу общественного пирога, скорее всего, было просто оформлено некими тогдашними документами, ну там надписями, высеченными на камнях или клинописью на глиняных табличках.

       И здесь мы подходим к одному важному понятию, которое также почему-то находится вне «луча прожектора» общественных наук. Политэкономы ввели в обиход слова «разделение труда», но дальше особо не пошли, сочтя сиё явление второ-, если не третьестепенным по сравнению с производительными силами, или там с финансами. И напрасно, на мой взгляд, есть где порыться пресловутой горбачёвской собаке.

       Михаил Хазин приписывает разделению труда в обществе абсолютно положительный оттенок, ссылаясь при этом на Адама Смита. Дескать, чем глубже разделение труда в обществе, тем оно богаче. Возможно, так было на первых порах, особенно ярко—на примере фараоновского Египта. В соседних городах-государства, ну, там Вавилоне, Уре, Уруке, где тоже была необходимость в ирригации, но, опять же благодаря природным условиям, не нужна была такая высокая степень организации, ирригационные сооружения были намного меньше, не было единой системы, и каждый ном создавал и владел своими каналами.

       Говоря проще, египетская административная практика позволяла именно за счёт разумного на тот момент разделения труда резко повысить уровень жизни общества и военную и мощь государства, а при тогдашей склонности к мифическому миропониманию—придать своей вполне себе прагматической деятельности мистический характер.

        Разумеется, разделение труда началось не в Египте, а, скорее всего, в полуживотной древности. Ну, там, мужчины шли добывать мамонта, женщины сидели в пещере с детьми, потом у одних мужиков, скажем, лучше получалось выслеживать мамонта, у других—зафигачивать копьём в глаз, третьих, как больных и слабых, ставили что-нибудь сторожить… В общем, система понятна.

       Эта самая хитрая штука, разделение труда, имеет несколько в общем и целом неприятных свойств (при всех достоинствах): во-первых, оно со временем может только углубляться, а вспять, упрощаться—практически никак. Это как бюрократия у Паркинсона, может только увеличиваться численно, независимо от количества работы, а уменьшаться у неё не получается ни при каких условиях. Или как поток воды—только вниз, и всё.

       Во-вторых, разделение—оно на то и разделение, что объекты приложения труда получаются самые разные по, так сказать, качеству и количеству труда. Допустим, труд руководителя завода и труд ассенизатора. Можно сколько угодно твердить, что каждый труд одинаково почётен, но все нормальные «юноши, обдумывающие житьё», стремятся стать почему-то директорами, а вовсе на ассенизаторами.

       Козе понятно, что директор очень даже дорожит своим местом, водитель-дальнобойщик—весьма условно, рабочие лошади нужны всем, а если он ещё и хорошая рабочая лошадь, тем более. Те же люди, которые занимают неудачные позиции в разделении труда (выразимся так), с одной стороны, своим рабочим местом дорожат мало, с другой стороны, (опять выразимся помягче) не стремятся вкладывать в процесс труда все свои лучшие душевные качества и трудовые навыки.

       Здесь вспоминается милейший Энди Таккер, герой О.Генри, обаятельный проходимец, который любил говаривать: «Трест—своё самое слабое место». На первый взгляд—бред темпераментного мошенника, однако, если вдуматься, практически гениальное озарение. Только мы его немного перефразируем: «система—своё самое слабое место».

       Глубоко не все составные части системы (те самые «винтики») одинаково мотивированы и имеют достаточный запас прочности для полноценного её, системы, функционирования.

       Здесь я просто обязана привести трогательный и глубоко поучительный рассказ, дошедший до нас из глубин далёкого прошлого, прочитанный историками на глиняных табличках древнего Междуречья и посвящённый ужасным и душераздирающим событиям, привёдшим к падению царской династии города Ура.

       Много-много лет назад, а точнее, с 2027 по 2003 гг до н.д., в древнем городе Уре, в междуречье Тигра и Евфрата, правил царь III династии по имени Ибби-Суэн. Ко времени описываемых событий этот город-государство неплохо существовал около ста лет, и в будущем, видимо, планировал просуществовать ещё сто раз по стольку. Всё в нём было устроено разумно и правильно, это было классическое древневосточное бюрократическое государство, около половины всех найденных глиняных табличек обнаружены при раскопках именно Ура, при этом Ур являлся столицей довольно большого массива земель в Верхнем Междуречье. Писцы писали себе (все хозяйственные операции были необычайно пунктуально регламентированы), чиновники управляли, «простых урцев» разделили на отряды, обозвали «гурушами» (молодцами) и нгеме (рабынями, мужчин оскорблять нельзя, а женщин можно) и распределили на работы—земледельческие, рыболовные, ремесленные. Если не хватало своих, пополняли пленными. Все работники получали паёк, кто-то больший, кто-то меньший. Гуруши и нгеме не имели возможности создавать свои семьи, в документах не найдено сведений о прокорме детей у нгеме. Видимо, детей у этих несчастных женщин было очень мало.

       Если в ещё б´ольшей древности в Месопотамии существовали свободные сельские общины (наряду с храмовыми хозяйствами, в которых трудились откровенные рабы-илоты), то ко времени Ибби-Суэна их количество было сведено на нет, а государственно-храмовые хозяйства распространили своё влияние почти на все подвластные земли. По приблизительной оценке, количество гурушей и нгеме достигало от полумиллиона до миллиона человек(очень много для небольших малолюдных древних городов).

       Ур имел свой «средний класс»: надсмотрщики, писцы, квалифицированные ремесленники, начальники мастерских, которые получали твёрдый паёк и который набирался из разорённых войнами и неразумной политикой царей свободных общинников.

       Царь Ибби-Суэн, как и положено царю, занимался войной с соседним государством Эламом. И надо же было такому случиться, чтобы в момент отсутствия царя через земли Верхнего Междуречья пролёг маршрут миграции кочевого народа амореев. Амореи гнали свой скот через хлебные поля земледельцев-аккадцев, попутно немножечко грабили, почему нет—их было много, армия отсутствовала. Ситуацией воспользовались гуруши и нгеме—они просто взяли и разбежались, когда сами по себе, когда, присоединившись к пастушеским племенам, и чаще всего, прихватив хозяйское имущество.

       В процветающем государстве неожиданно воцарился голод.

       Конечно же, насчёт «неожиданно» я иронизирую. Если обеспечение государства провизией обеспечивают до такой степени забитые и обездоленные, короче, тогдашний пролетариат, который вечно пролетает и которому нечего терять, кроме блин действительно своих цепей, а правящий класс развлекается и медитирует (читает мантры типа «я достоин моего привилегированного положения»), то конец рано или поздно предсказуем.

       Дальше ещё интереснее. Ибби-Суэн, как человек ответственный (ну, мы знаем, что правят всегда гиперответственные), послал своего чиновника Ишби-Эрру в отдалённые селения за хлебом. Ишби-Эрра хлеб раздобыл, устроил склад в маленьком селении Иссин, но в Ур по истечению некоторого времени доставлять его отказался. Видимо, Ишби-Эрра, как человек сообразительный, сообразил, что теперь он сможет объявить себя царём, Иссин—столицей, а Ибби-Суэна с его Уром послать лесом.

       История кончилась реально плохо. Правитель Элама тоже оказался сообразительным, он прислал войска в разорённый и голодающий Ур, увёл Ибби-Суэна в цепях в плен, что с ним было дальше—история умалчивает. Скорее всего, по-восточному утончённая смерть. Эламиты держали несколько лет гарнизон в Уре, но потом пришли к выводу, что нищая овчинка не стоит выделки и ушли восвояси. А Ишби-Эрра ещё долго правил в Иссине, ставшем столицей нового государства, правда маленького.

       Вот такая история, дошедшая до нас из невероятной глубины времён[3]. (Четыре тысячи лет—это вам не баран чихнул).

       Собственно, именно эта история и помогла сформулировать мысль о фатальности и опасности слишком глубокого разделения труда. Ведь сами подумайте, на первый взгляд всё прекрасно, система работает стройно и чётко, высшие классы умны и ответственны (опять это слово), средний класс тоже не сказать, чтобы был недоволен, тоже ответственен и добросовестен, да, недовольны какие-то там гуруши и нгеме, но кому интересно мнение безответственных лузеров?

       На этом вполне достойном и умном выводе Шехерезада решила пока прекратить дозволенные речи, ибо ну слишком длинно. Ах, сколько блестящих мыслей пришлось отложить… Я не затронула интереснейшую историю двух гадючьих семеек, Дарвинов и Хаксли, я даже не рассмотрела ещё один недостаток разделения труда, я не задала потрясающей глубины вопрос—на что больше всего похоже общество Древнего Египта и не дала на него свой парадоксальный ответ… Зато я уверена, что растормошила фантазию у дражайших читателей. Да, повествование, несомненно, не закончено. Продолжение, как говорится, в следующем номере. А следующий номер…

[1]«История Древнего мира (Ранняя древность)», М., «Наука», 1982, стр. 118

[2] Стр. 122

[3] Стр. 76