Из жизни великих датских режиссеров...

Незадолго до премьеры «Нимфоманки» в России вышла книга датского журналиста Нильса Торсена «Ларс фон Триер. Меланхолия гения». Это исчерпывающая биография режиссера – он дал Торсену огромное интервью, показал дом, где вырос, разрешил копаться в своем архиве. И рассказал о неврозах и фобиях, которые мучают его сызмальства: фон Триер – не только самый известный и не только самый выдающийся, но и самый нервный европейский режиссер современности.

ГРЕЛКА И ТАЗИК

Мучительные страхи у Триера с детства. Его мать была невротичкой, опасавшейся болезней и одновременно врачей (она всегда держала при себе таблетки, которые помогли бы в случае смертельной болезни покончить с собой). Все это передалось сыну, который смертельно боялся двух вещей: аппендицита и ядерной войны. Каждый звук пролетающего самолета представлялся ему началом бомбардировки, а в аппендиците его пугала необходимость операции. Спал он в результате в берлоге под письменным столом, где был постелен матрас и находилось все самое необходимое: таблетки от головной боли, грелка и тазик, на случай, если он стремительно заболеет и его стошнит.

У матери перед сном он спрашивал, доживет ли до завтра. Мать честно и безжалостно отвечала, что аппендицит может развиваться быстро, а на Данию нацелены тысячи ракет. Тогда Ларсу приходилось спасать мир от войны, расставляя предметы на подоконнике в определенном порядке – это внушало хоть какое-то спокойствие. Так начинался невроз навязчивых состояний (обсессивно-компульсивное расстройство), от которого он страдает до сих пор.

Обсессия – навязчивая идея, которая проникает в мозг человека и начинает его поедать. Компульсия – ритуал, который должен человека успокоить и заглушить зуд этой идеи. Вот Триер, например, мучительно боится заболеть раком. Участок руки между кистью и локтем он может щупать по шесть часов подряд, опасаясь, что начался рак кости и ища тому доказательства или опровержение. Это нелепо, поскольку он не врач (врачей, напомним, он опасается). Через несколько дней на руке образуются открытые раны. К счастью, через несколько дней уже немного отпускает.

Есть и просто страхи, которые ритуалами не успокоишь. Например, он боится, что его дети чем-нибудь заболеют и придется отдать им свою почку. Наркоз и «все остальное» представляется  Триеру чем-то совершенно невыносимым, в голове мелькают мысли о том, что надо будет покончить с собой, чтобы почка досталась ребенку – и такие соображения он может пережевывать часами, несмотря на то, что дети абсолютно здоровы.

Обычные панические атаки у него часто случаются в замкнутых пространствах – так, он не летает в самолетах не из-за аэрофобии, а из-за осознания, что из замкнутого пространства самолета никуда не деться. В кинотеатрах он садится на боковые места и как можно ближе к выходу. Триер боится пробок на шоссе, боится тоннелей, боится мест, где скапливается народ, боится лифтов – причем некоторые страхи  ему удается одолеть, но Страх как таковой никуда не девается, он словно мутирует, чтоб явиться в новом обличье.

Пару лет назад в интервью GQ Триер рассказывал, как в 2007-м «просто лежал и плакал неделю, смотрел в стену и не мог встать. Я так боялся. Страх - это ад. Правда ад. Самое жуткое, что может случиться». В тот момент он думал, что не снимет больше ни одного фильма.

А потом сказал о страхах: «Они мешали мне наслаждаться жизнью, детьми и женой. Это глубоко несправедливо. Я мечтаю о том, что в последние десять секунд своей жизни ничего не буду бояться. Что когда я буду знать, что умру, что я умираю, я обернусь с улыбкой… и умру». 

КАК ОТОМСТИТЬ МЕРТВОЙ МАТЕРИ

Отношения у фон Триера с матерью, Ингер Хёст, были весьма сложными – и остаются таковыми, несмотря на то, что она умерла четверть века назад. Буквально перед смертью Ингер наконец решилась рассказать сыну, что его настоящим, биологическим отцом был немец по имени Фриц Микаэль Хартманн, с которым она в какой-то момент изменила мужу (роман прекратился, как только Хартманн узнал, что любовница беременна). 33-летнего Триера эта новость буквально сшибла с ног. Он привык называть отцом совершенно другого человека, Ульфа Триера. Он, в конце концов, привык, что в нем течет еврейская кровь – и тут все пошло кувырком.

После смерти матери Триер нашел престарелого Хартманна и попытался с ним поговорить. Самое теплое, что он услышал от биологического отца, оказавшимся, вопреки ожиданиям, человеком весьма женственным – «Я был уверен, что твоя мать предохраняется». Дальнейшее общение Хартманн предложил вести через адвокатов. «Он, скорее всего, был идиотом, но что поделать, в мире их так много, и это не их вина» – говорит Триер сейчас.

Матери он начал мстить за ложь уже после ее смерти. Убираясь в доме, он расколотил весь фарфор, который она любовно собирала всю жизнь. Мать просила, чтобы ее тело кремировали, а прах развеяли – а Триер этого делать не стал, наоборот, захоронил ее в одной могиле с ее мужем (и своим небиологическим отцом), скончавшимся за много лет до этого. Причем мать всю жизнь упорно сохраняла девичью фамилию Хёст – а на могиле в результате было написано «Триер».

ТРИЕР И ФОН

Есть много легенд – почему еще в юности Ларс Триер добавил к своей фамилии аристократическую приставку «фон», на которую не имел никакого права. Одни говорят, что в честь режиссера Джозефа фон Штернберга. Другие – что приставку ему добавил преподаватель в институте, взбешенный надменностью студента. На самом деле все банально: дедушка Триера, Свенд Триер, подписывался «Св. Триер», и в Германии его по ошибке называли «фон Триер». Это стало семейным преданием, шуткой, а потом Ларс оставил приставку себе навсегда.

ПЕЧАЛЬ И ДРОЖАЩИЕ РУКИ

Жена Триера говорит, что он не любит много читать и смотреть много фильмов. Но он смотрит телевизор (главным образом документальные передачи), и в одной из них как-то услышал, что Сатурн называют планетой меланхолии. Начал рыться в интернете, потом представил себе, что Сатурн воплощает саму идею меланхолии и постепенно подходит к Земле, пока с ней не сталкивается. Потом выяснил, что планеты действительно иногда сталкиваются друг с другом, правда, не в Солнечной системе. Так родился один из самых известных его фильмов. Вообще же Триер считает, что меланхолики не так слабы – «мой психолог говорил, что они никогда не кончают жизнь самоубийством, потому что когда все несется под откос, они получают наконец возможность сказать: «Ну а я что говорил?»

Если же говорить о настоящей клинической депрессии, то от нее Триер страдал и страдает постоянно. В какой-то момент его стали лечить лекарством с сильными побочными эффектами – в частности, у него страшно дрожали руки: он не мог разобрать текст, написанный им самим накануне от руки (так прыгали буквы), не мог есть на людях, потому что еда сваливалась с ложки, прежде чем он успевал ее поднести ко рту.

«ТАНЦУЮЩАЯ В ТЕМНОТЕ» И ОРУЩАЯ В ЛЕСУ

Съемки «Танцующей в темноте» обернулись для Триера кошмаром – из-за исполнительницы главной роли, исландской певицы Бьорк. Он предложил ей роль, увидев, как она здорово поет и пляшет в клипе Oh, It’s All So Quiet. Увы, Бьорк оказалась девушкой с заскоками. На первую встречу она опоздала на сутки, объяснив, что неоходимо было слетать на частном самолете на какую-то вечеринку. Когда съемки начались, Бьорк отказалась соблюдать рабочий график. Как-то в течение трех дней ее партнерша Катрин Денев приходила на площадку к шести утра, гримировалась и ждала до девяти вместе с группой – а в девять Бьорк звонила и сообщала, что сниматься не в настроении. (На четвертый день, когда настроение появилось и она пришла, Триер заперся у себя и велел сообщить актрисе, что сегодня не в настроении снимать он). Потом Бьорк начала просто плевать Триеру на съемочной площадке под ноги, в самом буквальном смысле слова. Ко всему прочему актрисой она не была, играть не умела, а вместо этого буквально проживала каждую сцену: если ей надо было в кадре убить человека, она чувствовала себя так, словно действительно совершает убийство, и все заканчивалось неподдельным нервным срывом.

Бьорк не нравилась блузка, которую носила ее героиня – и в какой-то момент она отказалась ее надевать, выбежала из студии, на ходу разорвала блузку, дошла до четырехметрового забора, перелезла через него, «как настоящая обезьянка», и скрылась в неизвестном направлении. Она вообще постоянно грозилась все бросить и сбежать, забрав песни и выпустив их в качестве собственного отдельного альбома с новыми текстами. Если бы съемки сорвались, если бы фильм бы не вышел или провалился, грохнулась бы вся студия Триера «Центропа», ее просто пришлось бы признать банкротом и закрыть. К счастью, обошлось. Фильм получил «Золотую пальмовую ветвь» в Канне, а Бьорк была названа лучшей актрисой. На прощание она пообещала Триеру написать о нем «положительную» песню. Вместо этого, узнав, что Триер предложил главную роль в следующем фильме «Догвиль» Николь Кидман, она написала голливудской актрисе письмо, всячески отговаривая от съемок.

Впрочем, с Кидман трудности возникали только первую неделю. Потом они с Триером пошли в лес и начали там яростно друг на друга орать. По воспоминаниям актрисы, орали часа три, «поговорили обо всем», зато вернулись единомышленниками.

http://ufa.kp.ru/daily/26194.4/3081398/

Тут "замечательно" все... И режиссер, и его родители, и актеры...