Владимир Литвиненко: «Без сильного образования страна будет колониальной»

Ректор Санкт-Петербургского горного университета Владимир Литвиненко о влиянии вузов на экономику и о воспитании самодостаточной личности

Мы встретились с ректором Санкт-Петербургского горного университета Владимиром Литвиненко, чтобы в преддверии Конгресса молодых ученых поговорить о развитии образования и науки. Но обучение заданному перечню предметов или дисциплин – лишь часть того, что сегодня необходимо. Ректора интересуют базовые вопросы бытия, выходящие за рамки очередного набора абитуриентов и выпуска дипломированных специалистов. С чего начинается любовь к родине? Почему мы перестали воспитывать наших детей и доверили их интернету? Как формируется самодостаточная личность? Ответы на эти и другие вопросы должны лежать в плоскости целеполагания средней и высшей школы, которое на системном уровне у нас в стране, по словам Литвиненко, отсутствует. Ректор определяет его следующим образом: формирование мировоззрения молодого поколения. Только так, считает Литвиненко, можно сформировать интеллектуальную элиту страны, которая обеспечит ее экономическое превосходство.

– «Горный» вошел в пятерку лучших вузов по своему профилю в рейтинге QS. В другом влиятельном британском рейтинге THE тоже вошел в число лучших вузов. И особо было отмечено, что уровень финансирования науки «Горным» фактически соответствует Массачусетскому университету. Как вам удалось достичь такой оценки в условиях санкций, ограниченных возможностей?
– Международные рейтинги – это своего рода зеркало, которое позволяет посмотреть, где ты находишься, где находятся конкуренты. Но если кого-то хвалить незаслуженно, то у того, кто лучше работает, пропадают желание и мотивация. В СССР, кстати, этому уделяли особое внимание. Была «доска почета», и в стране знали, кто по содержанию лучший, а кто по содержанию находится, так сказать, вне интересов государства. Эту систему оценки мы потеряли, но ничего нового не создали.

Конечно, нам необходимо создать собственную систему оценки высшего образования – причем государственную, под руководством министра, который за это будет отвечать перед первым лицом страны. Вузы должны иметь категории по отраслевому принципу. Например, в атомной отрасли или в минерально-сырьевом секторе есть несколько университетов, и среди них нужно выделять лучший. Чтобы внутри сообщества появилась некая среда для дискуссии, чтобы ректоры между собой обсуждали: «Ты в какой категории? Я в третьей, буду стараться попасть во вторую». Даже если кажется, что ректору безразличны оценки, на самом деле они для каждого важны. В Америке пять категорий вузов. А в Германии, например, три, но об этом знает только ректор.

Первый разговор о [внутрироссийских] рейтингах начали сами ректоры еще в 1995 г. Тогда ректор [Томского политехнического университета Юрий] Похолков, я помню, сказал фразу: «Какие критерии? Я любой вуз сделаю лидером». Идея зависла: вот уже 30 лет говорим об этом, но ничего не сделано. А знаете почему? Потому что, какую систему ни создали бы, кто-то окажется в хвосте. Но ведь рейтинги – это конкуренция, которая является составной частью развития любого общества – и особенно общества, которое строит индустриальную экономику. Сегодня в мире уважают сильного, а сильный – это не столько тот, у кого есть оружие, сколько тот, у кого сильная экономика. Яркий пример тому – сегодняшний Китай. Я часто бываю в Китае и понимаю, как там все развивается. Посмотрите, где они были еще 20 лет назад и где сейчас?

– И как им это удалось, на ваш взгляд?

– Вы сейчас сидите за столом, который был изготовлен в Италии. А эти стулья, на которых вы сидите, были изготовлены в «Горном», но из элементов, которые были произведены в Китае. Как это получилось? Однажды я был свидетелем того, как Харбинский университет получил разнарядку от ЦК. Им привезли 15 лучших европейских стульев и поставили задачу организовать производство 28 млн стульев для университетов, выполнение которой было под партийным контролем. Требования к стулу: «Не должно быть ни одного винтика, ни одного материала зарубежного производства – все отечественное, качество должно быть не хуже, а стоимость – на 20% ниже. Ровно к 25 декабря вы должны организовать модуль этого производства. Вот вам $2 млн, что вам еще необходимо?» И все.

Вот так это делается. Поэтому сегодня наша экономика является во многом составной частью экономики великой страны Китай. И сегодня у нас абсолютно все китайское. И это серьезная угроза, ведь китайцы своими инженерами отодвигают всех наших «пэтэушников». Чем российский вуз отличается от китайского? Тем, что в Китае отраслевой университет является локомотивом роста экономики и конкретных компаний, потому что именно там находятся инновации и наука. Образование – это фундамент, основа вообще всего. Вот это надо понимать. А без потенциала корпуса инженеров невозможно ничего сделать.

Только инновационное развитие экономики может страну делать независимой. Взять, к примеру, импортозамещение. Что это такое? Это создание конкурентоспособного продукта, который будет производиться в той стране, которая заинтересована в его потреблении. Мы тратим на это миллиарды. А самая большая проблема в импортозамещении сейчас – это интеллект, который катастрофически упал и его надо восстанавливать, доводить до мирового уровня. Это главная задача, не решив которую мы будем стоять на коленях. Мировая экономика состоит из трех сегментов. Первый – это интеллект, который составляет 60% экономического потенциала любой страны. Сегодня китайские инженеры формируют порабощение всего мира. И они им завладеют, потому что главное оружие Китая – это инженерный корпус. Второй сегмент – это средства производства, т. е. станки, машины и т. д. Здесь мы на 90% зависим от импорта из других стран. И, наконец, третий – это производство товаров прямого потребления. У нас тут практически все китайское. Тогда вопрос: как мы можем быть страной воюющей, защищающей, если у нас нет всего выше перечисленного?

При этом в 1950-е гг. 52% студентов наших университетов были из Китая и мы их обучали. Все редкоземельные институты, которые сейчас есть в Китае, создали наши выпускники. В Китае своя политика и консервативная идеология: преемственность, уважение к нации, уважение к себе и т. д. А наша сегодняшняя идеология заключается в ориентации государства под интересы бизнеса. Тогда вопрос: а где госрегулятор, который регулирует посредством правил, законов и норм? Они, конечно, создаются, но зачастую не для общества в целом или для отрасли, а для конкретных компаний, которые заинтересованы в поправке того или иного закона. Подходы к образованию у нас в стране выстраиваются по тем же принципам.

Сегодня в вузах такое количество мест, что уже нет никакого конкурса. Высшее образование – это уже не престиж, а некая книжка, которая доказывает, что ее предъявитель – легальный потребитель, имеющий право что-то от общества получать.

– Тут, наверное, вопрос к родителям. У большинства есть установка: ребенок обязательно должен получить высшее образование.

– Знаете, в Афганистане, Иране и нашей Средней Азии народ воспитан так: он продаст последний халат и будет ночевать в «Запорожце», но сделает все, чтобы ребенок получил высшее образование. И мы видим, что дети, которые школу не могут закончить, поступают в медицинский. Конечно, это жуткое дело. Примерно то же самое и у нас происходит, понимаете? Но мы же своими руками упрощаем поступление в вузы. Надо сократить минимум в 3 раза количество вузов и начать выдавать по конкурсу государственные образовательные гранты. По окончании обучения выдается справка о прохождении образовательной программы высшего инженерного образования. После этого – три года работы на производстве, и тогда условия гранта выполнены, и только тогда выдается диплом.

В США, например, ежегодно выпускается всего 2000 инженеров. Это сертифицированные индивидуалы, штучно учетные. Каждому из них выдается специальное удостоверение, согласно которому он не имеет права уехать из страны, не снявшись с учета. В Германии – все то же самое. В этом году у нас заканчивают обучение два иностранца. Один из них рассказал, что по возвращении должен зарегистрироваться в элитном эшелоне инженерного потенциала Германии. Инженерный корпус – это мозги и руки экономики.

– Вы упомянули, что когда-то мы многому научили китайцев. Может быть, настало время поучиться у них? Китай сейчас, кстати, – одно из самых популярных направлений для обучения и стажировок.

– В реальности вы никогда не поступите на программы, где обучается поток китайцев. Они приглашают нас в ту систему, которая адаптирована для потребителей, глобалистов из Европы. И там они готовят не по своей обычной системе. Кроме того, в образовании они сотрудничают с нами, потому что есть решения первых лиц, т. е. для галочки. Например, сейчас нет ни одной серьезной совместной образовательной структуры и мы создаем сетевой университет для минерально-сырьевого сектора. У нас есть часть технологий, которые они не знают, и мы говорим: «Мы их открываем вам». Но они отвечают: «А мы свою лабораторию не отдадим». Поэтому нужно раскрываться очень осторожно и наравне. Ни в одном вузе не пустят иностранцев в лабораторию, в которой они сами обучаются. Вам просто-напросто выдадут пропуск для посещения здания, но именно на лаборатории он не сработает. Это ведь их бизнес. Иностранец потом вернется в свою страну, расскажет, как все устроено, и деньги за это получит.

У нас должна быть страна, в которой за счет подъема экономики хотелось бы жить и работать. Кроме нас самих нашу страну никто не защитит и экономику никто не поднимет. Без сильного образования страна будет колониальной. Даже наш партнер Китай воспринимает нас уже не как равных, а как объект зарабатывания денег. Я не оппонирую нашему государству – я, наоборот, его люблю, уважаю и борюсь, чтобы оно было сильным и богатым. И я хочу, чтобы наши выпускники были не лжепатриотами, а полноценными членами нашего общества.

«Мало ректоров, понимающих, что они должны делать как ректоры»
– Как государственная система оценки вузов, о которой вы рассказали, может поменять ситуацию в образовании?
– Все мировые системы образования – в США, Норвегии, Германии, Голландии, Испании, Китае, Японии, Австралии – имеют 17–18 критериев государственной оценки вуза и ректора. Я изучил эти критерии: они почти такие же, которые разрабатывали и мы – передавали в министерство вместе с расчетами, но там даже никто не прочитал.

Так вот, критерии – это инвестиции в основные фонды, количество научных публикаций, количество иностранцев среди студентов и т. д. Взять, к примеру, критерий по количеству трудоустроенных студентов: сегодня ведь у всех есть ИНН, и это можно проследить, если есть желание. Или вот есть важный критерий – педагогическая устойчивость. Ведь что такое вуз? Это прежде всего преподаватель. И если его спросить, за что он отвечает, то, скорее всего, он замнется и скажет: «За лекции отвечаю. Или за хорошую практику». Он никогда не скажет, что за сочетание обучения и воспитания. Еще один критерий – финансирование. Когда у вуза 99% финансирования – бюджетное, это первый показатель, что он для отрасли не интересен: в него бизнес не вкладывает деньги, поскольку не видит в нем мотора.

Сегодня у нас очень мало ректоров, понимающих, а что, собственно говоря, они должны делать как ректоры. И это страшно. Как-то я был в гостях у одного ректора в Мюнхене. У него, знаете, такой специфический кабинет, в котором есть шторка. Я спросил: «А что там за шторкой?» Он ответил: «А там находится черная метка». Что за метка, спрашиваю. А он отвечает: «Я был демократически избран ректором. Есть 18 показателей оценки меня как ректора. Если я в конце года отчитываюсь и какой-то показатель катится вниз, то объяснения не проходят».

Нас, ректоров, как-то собрал [тогдашний министр образования и науки] Андрей Фурсенко и сообщил: «Мы создаем Ассоциацию ведущих университетов». Я сижу и говорю: «Я тут колхозник, конечно, геолог, буровик и т. д. Но скажите мне, пожалуйста, а кто нас назвал ведущими? Нормативную базу покажите. Либо скажите, по какому критерию мы так названы». Знаете, я как-то побывал в Белгородском университете – это храм по сравнению с некоторыми аудиториями в МГУ, где стоят парты из лиственницы, которые еще Берия поставил. Я там побывал как-то. И в одной огромной аудитории на несколько групп всего 12 человек сидит. Я спрашиваю преподавателя: «Сколько у вас студентов должно находиться в аудитории?». Она отвечает, что четыре группы – «шалопаи, не приходят». В общем, это комплексная проблема и вообще отдельная тема.

– Мы обратили внимание, что у вас все студенты в форме. Видимо, у вас жесткая дисциплина.
– Форма – это не накидка. Это этика. У нас у каждого студента есть удостоверение. И если он болтается где-то полтора часа или идет в расстегнутой форме, то любой преподаватель может подойти, попросить удостоверение и сделать замечание. Потом административное нарушение будет зафиксировано. То есть он может, например, уйти с лекции, но будет последствие. Понимаете? В жизни тоже должно так происходить.

Наша образовательная идеология в «Горном» заключается не просто в целевой подготовке специалиста. Она ориентирована на необходимый нам результат: на то, чтобы в течение шести лет обучения студент полюбил выбранное направление, полюбил выбранную специальность и стал ее патриотом, получил теорию с практикой, курсы риторики – чтобы уметь отстаивать свои идеи, развил лидерские качества и все, что ему необходимо для формирования самодостаточной личности. То есть, чтобы он мог в дальнейшем самореализоваться на производстве, а если он еще там же встретит жену, которая будет такой же самодостаточной, как он, – вообще хорошо.

– Сейчас разрабатывается стратегия развития образования. Как бы вы сформулировали стратегические задачи высшей школы? Куда должно двигаться образование – и инженерное, и высшее образование в целом?
– Сегодня в стране разрушено целеполагание: вы его не найдете ни в одном нормативном документе, который регулирует деятельность школы и вуза. Цель в любой школе, в любом вузе – это камертон, настройка под конечный результат. Если нет камертона, то вы не сможете наслаждаться той музыкой, которую следует издавать. Я однажды потратил свое время и собрал научное сообщество по этому вопросу, и мы сформулировали это целеполагание.

Цель школьного образования – это формирование базовых основ мировоззрения на основе модуля всех предметов, которые стандартно утверждены министерством. То есть речь идет о роли и месте школьника, окончившего школу, в этом мире. Мировоззрение формируется не на конкретных предметах, а на других принципах – разговоре, контакте и т. д. В понимании школьников школа – это ад, это страшно, и после окончания дети обходят ее стороной. По нашим опросам, только 3% детей на каникулах посещают школы. Когда [в начале 1990-х гг.] министром образования был Николай Малышев, я делал такой же опрос для него: тогда в школы на каникулах приходили 98% детей. То есть это был центр притяжения, дом, в котором было интересно и есть друзья.

И второй момент. Сегодня целью школы, видимо, считается подготовка к трем-четырем экзаменам. В этом году у нас пятеро абитуриентов из Москвы пришли на апелляцию, и я поговорил с ними. Они рассказали, что уже в 9-м классе, когда сдавали ОГЭ, изучали фундаментально всего четыре предмета, а все остальное вообще не проходили. В 10–11-м классах то же самое – было четыре предмета. Спрашиваю, ну а географию проходили? Нет, говорят, вообще не проходили. Из четверых к нам поступил только один, остальные тоже поступили, но в другие вузы. Это пример того, насколько мы зашли в тупик.

Теперь о цели высшего образования: это получение цельного мировоззрения в области специальности, закрепленное достаточным объемом практических опытов и навыков с целью самореализации.

– Вы сами следуете этому целеполаганию?
– Индикатором нашей преподавательской деятельности является как раз это целеполагание. Ведь когда есть цель, тогда есть и субъектность. Преподаватель – это ответственный субъект. А студент у нас становится не великим и знающим, иногда поправляющим, а воспитуемым – как и в школе. И все становится на свои места.

Преподаватели у нас делятся на три группы. Первая – это лекторы одной дисциплины, и они же подбирают студентам практику. Следующая – это ассистенты лекторов на кафедре из числа профессоров и доцентов. У нас самый лучший – это не обязательно заведующий кафедрой. Все остальные преподаватели – педагогические наставники. Тут, конечно, есть категорийность – есть обычный, а есть ведущий. Как наставник, он берет 15 человек и доводит их до выпуска. Все вузы, которые впереди нас в рейтинге QS, ввели ту же самую систему. Наш подход к ценностям образования сегодня разделяют Австралия, Китай, Вьетнам. Также на эту систему перешли, как ни странно, 6–7 университетов Европы и 2 – в США.

– И, насколько мы понимаем, крупные работодатели активно подключаются к подготовке кадров в «Горном».
– Да, у нас есть и производственные наставники. [Основатель Русской медной компании Игорь] Алтушкин отправляет сотрудников, [гендиректор «Сургутнефтегаза» Владимир] Богданов тоже. Они приезжают, получают удостоверения, отбирают ребят, которые должны к ним прийти на работу через пять лет, и работают с ними. И еще борьба идет: сколько сегодня желающих заключить с нами договор на будущего инженера, вы даже не представляете. Приезжают некоторые и говорят: «Мы хотим двух ваших аспирантов». Спрашиваю, какая у них будет зарплата? Отвечают: «У нас 60 000». А я говорю: у нас молодой специалист, который работает аспирантом, получает в общей сложности 230 000 руб. с учетом надбавки за то, что он педагогический наставник, – иногда больше доцента. Но это лучшие – они опора, люди, с которыми я разговариваю на одном языке. Иногда с ними проще решить вопрос, чем с заведующим кафедрой.

Пока не будет создана мотивация, ничего не получится. Мы живем, четко понимая, что каждый день нас двигает идеология и целеполагание. Если она не поставлена – перед министром или обычным работником, – что он будет делать? Будет потребителем, будет лежать и отдыхать с отговоркой, что ему денег не дают. Деньги, конечно, тоже важны. Но в образование и науку вложили уже столько денег. А науки-то нет. Потому что нет заказчика, потребителя, а финансисты с потолка темы выбирают.

«Систему рушат через людей, которые эту систему формируют»
– А какое влияние, на ваш взгляд, оказала Болонская система на российское высшее образование?
– Она не просто ухудшила, а довела до безумия. Наша система образования была одной из самых передовых. В 1950-е гг. мы в космос полетели, потом реактор атомный поставили и т. д. И тогда американцы поняли, что им нас не догнать – денег не хватит. Но есть другие варианты быть лидерами – понизить нас, и это произошло. Болонская система в основном была адаптирована к гуманитарным дисциплинам, а у нас взяли и ударили [ею] по инженерному образованию: сначала сделали три года – бакалавриат и три года – магистратура, потом немного поменяли.

Но самое главное: сама Болонская система – это же просто формат, ширма, а за ширмой есть конкретные действия. Когда Китай вступал в ВТО, его прижимали насчет присоединения к Болонской системе. Я тогда участвовал в дискуссии и даже подсказал немного: «Да чего вы упираетесь? Скажите, что вы будете семь лет обучать: четыре года – бакалавриат и три года – магистратура». Примерно так они и поступили. Что же сделали у нас? У нас все отдали на откуп ректорам. А систему рушат через людей, которые эту систему формируют. Поэтому некоторым ректорам подкинули гранты по $100 000 – я знаю этих ректоров поименно, и они кричали, агитировали за Болонскую систему. И когда я задавал вопрос: «Что же мы делаем?» – мне отвечали: «Литвиненко, да что ты опять! Давай, присоединяйся». Но у меня были сомнения, и я это оттянул как-то.

В итоге что? [Бывший ректор НИУ ВШЭ Ярослав] Кузьминов написал для себя гуманитарную программу, а все технические вузы у него содрали. В результате университет ИТМО (Институт точной механики и оптики. – «Ведомости») оказался в следующей ситуации: он никак не мог набрать магистратуру, а от него требовали, и он принял 25 человек из Вагановского училища (Академия русского балета имени А. Я. Вагановой. – «Ведомости»). Это же живой пример безрассудства.

В Китае формат Болонской системы дал нормальную инженерную школу. И мы могли поступить так же: не убирать основу, пусть бы она работала дальше под ширмой Болонской системы. Высшее образование – это капитально, на всю жизнь. Например, я не могу построить атомный реактор. Но программа подготовки специалистов, которые строят реакторы, отличается от программы подготовки буровика на 5–10%. Все технические дисциплины одинаковые. Химия, физика вещества – общие. Только специализированные и прикладные навыки разные.

– «Горный» участвует в пилотном проекте модернизации высшего образования. Что вы увидели по ходу его реализации?
– Пилотный проект – это эксперимент, инициированный президентом. Его главная задача – совершенствовать образование на основе преемственности и наследия. Любая крупная компания готова уже сейчас заплатить $100 000 за каждого выпускника, которого мы подготовим к 2030 г. Потому что они понимают, что такое настоящий инженер, и это минимальные затраты на фоне дефицита кадров. У нас сегодня 90% объектов без инженеров. У нас сегодня нет аттестованных буровиков. Всю ответственность на себя берет директор. Если что-то взорвется, то прокуратура придет, спросит: «Кто бурил?» – «Иван Иванов». – «Какое образование?» – «Техникум». – «Сажайте его сразу. Он не имеет права, он не имеет допуска к этим работам, потому что это дорогие, опасные объекты».

У нас сейчас обучается более 6500 студентов. Каждый год мы принимаем 2500 человек, дальше происходит большое количество отчислений. А нужно нам готовить 20 000 инженеров в год для всего минерально-сырьевого сектора. Мы обратились к президенту с идей назначить нас головным вузом по этому вопросу и готовить площадку для присоединения [других вузов], чтобы мы могли тиражировать нашу технологию, при этом четко понимая, кого мы готовим, и отвечать за это.

За последние 20 лет мы потеряли серьезные рычаги подготовки кадров, особенно инженерных. Во-первых, у нас отсутствует такое понятие, как практикант. Студенты, отправленные на практику, воспринимаются как необразованные люди с улицы. Он приезжает на два месяца, успевает пройти технику безопасности и получить какие-то допуски. А потом ему ставят печать, он уезжает, и на этом все заканчивается. В нашей системе у студента каждый год из шести лет образования будет два с половиной месяца практики. Это не просто производственная практика – он обязан приобрести две рабочие специальности и иметь восемь дополнительных компетенций. Эти компетенции – не факультативные, а обязательные занятия.

А преподаватель должен быть богом. Он должен всей своей образованностью и даже внешним видом быть эталоном. Напомню, что в школах СССР был очень большой конкурс на учителей. Почему? Потому что в школе для ребенка учитель был эталоном. Ребенок понимал, что это действительно уважаемая личность, и хотел продолжать его дело. Я, например, стал буровиком. Поступал в вуз после техникума и армии, работал на производстве. Я не хотел продолжать учиться бурению и поступал на другую специальность. И вот к нам на производство приехал профессор Борис Кудряшов, который был главным буровиком на станции «Восток» в Антарктиде. Он показывал нам слайды, и чувствовалось, что он живет этим, ему это нравится, несмотря на то что он уже доктор наук, – у него была такая потрясающая энергетика. И я на следующий день пошел и переписал заявление в вузе.

– А как добиться того, чтобы учитель, преподаватель стал уважаемой в обществе личностью?
– С учителями сложнее. И даже не деньги первичны – должна быть система авторитета. Первое – нужно вернуть доверие. Если мы говорим о селе, то школа и больница там должны быть центром гуманизации, где все должны собираться. Второе – нужно вернуть учителей школе, они должны стать наставниками. Конечно, нужно укомплектовать школы необходимым оборудованием по техническим предметам. Нужно перестать строить образование на натаскивании. Я однажды в Татарстане послушал, как студенты преподают в школе, – жуткое дело. Возьмем, к примеру, физический процесс нагрева. Кристаллическая решетка остается на месте, а изменения происходят только на молекулярном уровне. А после этого идет плавление, т. е. происходит фазовый переход и все меняется. Значит, здесь должен быть закон расширения Гука. Но об этом ничего не объясняют и сразу дают формулу плавления. То есть школьник ничего не понимает и просто пытается запомнить.

«Мы кричим, что у нас дети плохие. Но это мы плохие»
– Вы уже много лет возглавляете университет и видели множество поколений школьников, которые поступали в «Горный». По вашему мнению, уровень их подготовки сильно снизился?
– Дети – школьники, студенты – лучше стали, они быстро схватывают. Но они стали на плечи родителей взбираться быстрее и привыкают, что всю жизнь их родители тащат. То есть дети великолепные, но мы своими руками, своими действиями делаем из них недоразвитых цифровых потребителей. Нам нужно делать инженеров, но из кого, если они проходят по 3–4 предмета? Образование – это взаимосвязанный, непрерывный процесс. И если ребенка в 1–2-м классе не научили каллиграфии, то в университете он писать не умеет. Возьмите сочинение или личное дело любого студента: 99 дел из 100 соответствуют тройке – только по грамотности анкеты и заявления.

Каллиграфия отсутствует, потому что букварь в СССР и букварь сегодня – это разные вещи. Сегодня в букваре соросовские отражения, а раньше были научные. Я как-то взял букварь 1939 г. – там ребусы есть, которые я даже с ходу не запомнил. В букварях история была заложена – победа, солдат, флаг, столица и так далее, не с 3-го класса, как сейчас, а сразу. В дошкольных пособиях были изображены мама и папа, а сегодня, видимо, просто генетические производители. Образование – это ценности. Ведь даже президент кричал: «Как, образование – это услуга? Что же это такое, внесите изменения». Но ничего не поменялось.

Детям нужно объяснять, что деньги – это эквивалент труда и что на рынке, по сути, происходит обмен и торговля знаниями. Например, мы покупаем бензин, который является продуктом знаний: он появился благодаря тому, что нефть добыли, перекачали, переработали и т. д. Сколько у нас стоит литр бензина? Не более $1. И столько же стоит вода в бутылках. А мы при этом кричим, что нас обдирают нефтяники и газовики. Приведу в пример Канаду. Там тоже безобразие с образованием, но канадцы настолько любят свою страну. Там, например, никто не скажет, что нефтяник или газовик – это враг. Примерно 3% бюджета Канады направляется на формирование идеологии канадца. Там есть другие перегибы, но отношение к своей стране, к окружению построено иначе – на уважении.

– Кажется, уважать свою страну у нас одно время было даже немодно.
– Потому что вокруг нас либеральная, потребительская идеология: я должен все от государства получить, а государство от меня ничего не может взять. И в образовании доминирует либеральная идеология, которая не связана с интересами государства.

– А как вуз может формировать ценности и мировоззрение, если количество часов лимитировано, а вам еще надо дать инженерную подготовку?
– То, о чем вы говорите, это самое сложное. И это происходит не в аудитории.

У нас сегодня воспитание подменяется мероприятиями и плакатами. Но мероприятия ничего, кроме отторжения, не вызывают. А если люди ходят с плакатами, я профессионально заявляю: «Сколько денег отмыли?» Вот, например, были мероприятия на 9 Мая. Я еду на машине, вижу, идет ветеран – это наш геофизик. Я останавливаюсь и предлагаю подвезти. Оказывается, школа пригласила его выступить и на мероприятие ему заказали такси. Он выступил, а домой его уже никто не сопровождает. Как так?

Воспитание должно осуществляться неназойливо. Идеология не должна быть навязана – она должна окружать нас. Например, у памятника Екатерине, основательнице «Горного», каждые два дня появляются свежие цветы. Это не мне нужно – это всем нужно, чтобы уважать историю. Любовь к родине впитывается с детства – не только в университете, но и в школе.

Мы должны выстроить систему развития общества. Необходимо восстановить миссию учителя и преподавателя как воспитателя, наставника. Наставник – он же как пастух: должен понимать, кто с кем общается, зачем дети на дачу ездили и т. д. Ему нужно запретить совмещать свою работу с преподаванием конкретных предметов и хорошо платить. Ведь дети проводят с учителями основную часть своего времени, а мы отдаем самое дорогое в руки неизвестной личности, которая может завтра сделать из него развратника и бандита. У нас же появляется много свободного времени.

Мы сегодня не хотим детьми заниматься – отдаем их телевизору, интернету. Вот вам статистика для хорошего настроения: сегодня школьник 9–11-го класса проводит в компьютере, телефоне и наушниках в среднем 10 часов в сутки. Мы исключительно своими руками делаем их потребителями. Создаем им проблему, поскольку не понимаем, все школьные предметы не заканчиваются в школе, они все автоматически переходят в дисциплины вуза. То есть, понимаете, школьное образование скатилось до уровня, которого добивались с 1972 г. глобалисты, – так называемый «Римский клуб». И мы еще не знаем, как цифровые технологии скажутся на наших детях с точки зрения продолжительности жизни – ведь они не развивают лобную долю головного мозга. То есть мы кричим, что у нас дети плохие. Но это мы плохие – не любим себя и поэтому, видимо, не хотим никого оставить после себя.

В подготовке интервью участвовал Максим Иванов