Ядерная война в Европе?

…нет более страшной и острой игры, чем всё, что касается русско-германских отношений

Газета Суть Времени № 581

Передача «Разговор с мудрецом» на радио «Звезда» от 5 апреля 2024 года

Анна Шафран: Сергей Ервандович, США в случае военной угрозы в отношении Европы не придут к ней на помощь — такое заявление накануне сделал гендиректор немецкого оборонного концерна Rheinmetall Армин Паппергер. Причем это не в каких-то частных беседах было, а самое что ни на есть интервью газете Financial Times. По словам этого товарища (или «нетоварища»), последние десятилетия европейские лидеры полагали, что США придут на помощь, если Европа столкнется с военной угрозой. «Но этого больше не случится», — его прямая цитата. По его мнению, США дали понять, что больше не будут платить за защиту союзников, США сегодня сосредоточены на Азиатско-Тихоокеанском регионе больше, чем на Европе.

Мы чем дальше, тем больше слышим такого рода суждения, причем не только из Европы. В конгрессе США всё больше и больше звучат именно такие голоса, не говоря уж о самом Трампе, у которого эта тема — одна из любимых. Получается, что дел наделали в Европе — и теперь умывают руки, переключаются на следующий объект. Что значит усиление всей этой риторики? Давайте сегодня об этом поговорим.

Последняя китайская стена. Карикатура времен боксерского восстания 1901 года

Сергей Кургинян: У ситуации, которую Вы предложили обсудить, есть несколько уровней. Один из них простейший, он заключается в том, что руководитель очень крупного концерна по производству оружия хочет получать заказы, и он говорит: «Русские будут нападать, американцы не будут защищать, защищаться надо самим, к этому надо быть готовым — дайте бабок побольше!» Он ничего просто другого и не мог сказать, это его самый-самый такой простейший интерес — к деньгам.

Если бы всё к этому сводилось, то и надо было бы тут подвести черту. Но к этому всё не сводится, потому что на этом фоне ведется несколько очень крупных и опасных игр. Они содержатся в его высказывании не на первом примитивном уровне, а чуть глубже. И для того чтобы рассмотреть эти уровни, мне придется очень сжато упомянуть то, что я когда-то уже упоминал на разных Ваших передачах, да и вообще упоминал, — но сейчас я пытаюсь это суммировать очень плотно, чтобы возникла какая-то единая картина, и чтобы она была не абсолютно абстрактной, а гораздо более конкретной.

В конце существования Советского Союза я был советником председателя Совета министров СССР Николая Ивановича Рыжкова и руководителем Центра стратегических исследований при Совете министров СССР — перед тем, как Николай Иванович заболел и его сменил Валентин Павлов (советником которого я тоже был, но это уже был Кабинет министров, а не Совет министров — как ни странно, разница была). Я занимал какое-то ненулевое статусное положение. И в связи с этим мне позвонил тогдашний руководитель нашей внешней разведки — называлась она Первое главное управление, теперь называется СВР — Леонид Шебаршин, милейший человек, интеллектуал, очень позитивно настроенный и серьезный профессионал. И он попросил меня встретиться с советником, как он мне сказал, и Буша, и Бейкера (тогдашнего президента и госсекретаря) Джоном Мрозом, руководителем фонда East-West Foundation, ныне уже покойным.

Он аргументировал это двумя вещами. Во-первых, сказал он, Мроз — интеллектуал, и ему нужно, чтобы с ним поговорили люди, которых он тоже признаёт как интеллектуалов. А во-вторых, сказал он, усмехнувшись, по телефону: «Проблемы с продуктами сложные, а у тебя частная структура. Ты купишь икру, виски, а это существенно при подобного рода встречах. А с моей стороны, — сказал он, — приедут как люди, которые сопровождают Мроза, так и еще пара-тройка моих работников».

Ну, они приехали, эти работники. Я всегда изумлялся, почему у них должны быть какие-то слегка стеклянные глаза и такой вид, при котором распознаешь с двухсот-трехсот метров, к какому именно ведомству они принадлежат. Но это проблема ведомства, а не моя… Они приехали, сели за стол, надеясь, что через сорок минут начнется фуршет, а я перед этим переговорю с Мрозом. И они увидели этот зал для фуршета, им очень понравилось, что именно стояло на столе.

Мы начали разговаривать. Я разговаривал с Мрозом, в основном говорил я, три часа сорок пять минут, как помню.

Анна Шафран: Какое разочарование для тех, кто был рядом!

Сергей Кургинян: Да, ни выйти пописать, ни покушать. Нужно сидеть и слушать, как идет какая-то стрёмная беседа. Забегая вперед, скажу, что потом Шебаршин мне сказал, что Мроз послал шифровку Бушу и Бейкеру, которую наши перехватили, на шести страницах. Но дело не в этом, а в том, что после 3 часов 45 минут беседы Мроз закрыл свой лэптоп, который тогда был безумной редкостью (а у него был лэптоп, и он на нем всё печатал). Закрыл — и тем самым обозначился конец встречи, которая велась на английском. И представители ведомства очень ускоренно ретировались из кабинета, потому что и возникли какие-то вполне оправданные физиологические проблемы, и хотелось всё-таки переместиться в то место, где люди занимаются «серьезным делом», а не «бла-бла».

Они ушли, и я остался с Мрозом вдвоем. И Мроз мне сказал на не худшем русском языке, с небольшим акцентом: «Сергей (а мы обсуждали тему развала Советского Союза и контактов между Германией и Россией)… Сергей, может быть, это так, как ты говоришь. Даже почти наверняка это так, но в этом случае, — и глаза Мроза стали вдруг голубые, что бывает, когда гормоны идут, я знаю это по театральной профессии, — в этом случае, — сказал он, тыча пальцем в карту, — это будет ядерный война в Европе. Ядерный война в Европе!» Дальше мы продолжали отношения, но это — первый эпизод.

Следующий эпизод, казалось бы, не очень плотно с ним связанный. Владимир Александрович Крючков — последний председатель КГБ СССР, милейший человек, умница, о котором у меня остались самые теплые воспоминания, — достаточно долго работал советником в моей организации после того, как вышел из тюрьмы, где оказался по делу ГКЧП, и очень заинтересовался нашей организацией. У нас возникли не просто теплые, а глубокие дружеские отношения. И кое-когда он делился со мной чем-то, находящимся за рамками обычной тематики.

Однажды он сказал мне…, а я хорошо знал его жену, которая была, по-моему, санитаркой во время Великой Отечественной войны и вообще уникальным человеком, без всяких фанаберий, очень простым, умным, искренним и никак не пытающимся как-нибудь в дела мужа войти, и вообще очень своеобразной, простой, дружелюбной — без всякой, повторяю, даже советской, фанаберии, — искренней женщиной. Так вот, Крючков говорит: «В 1979 году мы поговорили об объединении Германии, а я сказал, что я против объединения ГДР и ФРГ. А потом я поймал на себе взгляд шефа, — имелся в виду Юрий Владимирович Андропов, — и, когда пришел домой, сказал: „Катя! Катя, знаешь, наверное, меня убьют“.

Представить себе, что Владимир Александрович скажет эти слова, — это надо знать Владимира Александровича, человека, во-первых, очень мужественного, во-вторых, очень молчаливого, — что он скажет это жене, которая не в теме, было трудно. Видимо, напряжение было колоссальное. Я говорю: «Владимир Александрович, а в каком году, Вы сказали? — я почему-то спутал всё, говорю — Это 1989-й?» Он говорит: «Какой 1989-й?! 1979-й!» В 1979-м уже вопрос об объединении ГДР и ФРГ для советской элиты был решен, потому что была сделана ставка на диалог между Германией — объединенной — и Советским Союзом.

Изображение: (сс) Roland Arhelger

Берлинская стена

«А потом, — сказал мне Крючков, — уже в 1983-м, Андропов, став генеральным секретарем, приехал ко мне в Ясенево (там находилось Первое главное управление, которым Крючков руководил) и предложил взять на себя все немецко-советские дела, а я отказался». Я говорю: «А почему, Владимир Александрович?» — «А потому, что, — говорит, — в какой кабинет ни войдешь, все уже говорят, что надо объединять ГДР и ФРГ, потому что будущее за отношениями России и Германии» — теми самыми, про которые Мроз говорил: «это будет ядерный война в Европе».

Дальше просто я знаю из своих источников с абсолютной достоверностью, что Тэтчер почти на коленях умоляла Горбачёва не санкционировать объединение ГДР и ФРГ, не поддерживать эту идею.

Анна Шафран: Сергей Ервандович, Маргарет Тэтчер, которая чуть ли не умоляла Горбачёва о том, чтобы Советский Союз не предпринял никаких шагов в отношении объединения Германии?!

Сергей Кургинян: Просто после всех этих событий, да и до них, почему-то мне поверили представители спецслужб ГДР — как внешней разведки, которой руководил Маркус Вольф, так и контрразведки, которой руководил Эрих Мильке. И они как-то делились со мной информацией. А разведка была очень хорошая, может быть, лучшая среди стран Варшавского договора. Они показали материалы, неопровержимо свидетельствующие, что Тэтчер умоляла Горбачёва — умоляла! — не активизировать объединение ФРГ и ГДР. Англия не хотела единой Германии. Она ее никогда не хотела, а Тэтчер Горбачёва просто умоляла и считала — он же ей во многом обязан, — что он обязательно согласится. А он ее кинул так, как, по ее мнению, никогда никто не кидал.

Изображение: (сс0)

Падение Берлинской стены. 10 ноября 1989

А дальше представители этой немецкой гэдээровской разведки показали материалы, кто именно с Колем прилетел на территорию Ставропольской области для встречи с Горбачёвым по поводу объединения Германии — кто были летчики, кто сопровождал. Это были представители такой организации ODESSA — организации, которая занималась вывозом эсэсовцев после войны и их сохранением в качестве потенциала.

Стало ясно, что Горбачёв полностью поддержал Коля и начал объединение ФРГ и ГДР (он же был признан «лучшим немцем года»).

Потом уже Советский Союз распался… Еще конфликт между Ельциным и Хасбулатовым не приобрел экстремального характера, я был советником Хасбулатова, председателя Верховного совета. И по очень большому настоянию милого интеллигентного человека и прекрасного аналитика Андрея Фёдорова, помощника Руцкого, я поехал с делегацией помощников первых лиц — Руцкого, Ельцина, Хасбулатова и так далее — в организацию, которая называлась «Фонд науки и политики», это была Бавария, Мюнхен.

Шла официальная встреча, на пленарном заседании выступал советник Коля (по габаритам даже, по-моему, чуть больше, чем сам Коль), он грозным голосом говорил: «Когда объединятся Россия и Германия, мы скинем американцев в Атлантический океан, и станем настоящими друзьями» и так далее… У меня в ушах это всё до сих пор звучит. Это была официальная встреча на официальном уровне — и такие вот резкие заявления.

После встречи был банкет, и на нем я оказался за столом с лидером одной из фракций бундестага, она руководила экологами, экологической политической партией и потом как-то странным образом выпрыгнула в окно. Я говорю: «А что вообще мы здесь обсуждаем? Если вы обсуждаете вопрос о том, будет ли Атлантический океан внутренним немецким морем, то мы против ничего не имеем. Пусть будет».

Она мне ответила очень по-женски: как-то сделала так руками, как делают в немецких легкомысленных фильмах, и сказала: «Найн, найн, найн! Зачем?! Зачем Вы мне всё это говорите? Нам нельзя, нельзя это слушать! Мы ведь и так всё время об этом думаем».

Далее я всё более и более стал интересоваться этой темой. Еще в советскую эпоху был такой выдающийся аналитик и разведчик Эрнст Генри. И знакомство с его размышлениями привело к пониманию (он четко показал это), что никакой не план Маршалла восстанавливал немецкую промышленность, а вывезенные рейхом деньги, которые вернулись назад через фигуру по имени Квандт.

Квандт — впоследствии руководитель крупнейших немецких оборонных концернов, был сыном Магды Ришель и приемным сыном Геббельса. Это был десантник, он не был ни в какой гиммлеровской СС, но он был человеком, связанным с Геббельсом, который его любил. И именно ему золотой значок руководителя передал Геббельс перед смертью. Это был человек с фантастическими возможностями в плане организационном, с предельной убежденностью и человечески неординарный.

Я пытаюсь собрать всё это, чтобы сказать одно: нет более страшной и острой игры, чем всё, что касается русско-германских отношений. Германия — естественный союзник России, да, но это одна сторона медали. А вторая — две мировые войны, в которых соответствующим образом всё происходило. И как-то эти две стороны медали надо сочетать.

Концепция Юрия Владимировича Андропова и его учителя Куусинена состояла в том, что надо сбросить лишние «обременения», а именно быстрорастущие по населению республики с исламской религией — «южное подбрюшье», — освободиться от коммунистической идеологии и всего, что связано с Советами, имитировать демократию (это так и называлось — «имитационная демократия») и прочнейшим образом построить отношения прежде всего с Германией. С тем, чтобы когда эти отношения будут построены, войти в Европу, интегрироваться в нее по всем параметрам, включая НАТО, Евросоюз и всё что угодно. А как только это произойдет — положить на стол очевидную карту, состоящую в том, что теперь никакой войны с ядерной Россией быть не может, и, собственно, зачем американцам базы в Европе, если уже есть русское ядерное оружие (вдобавок к французскому, английскому)? И вот эта мечта советника Коля о том, нельзя ли вам, американцам, из Европы-то куда-нибудь свалить, а мы тут как-нибудь разберемся, окажется осуществленной… Это давняя мечта Коминтерна, которая заключалась в том, что если не получится коммунистической революции на Западе, то давайте мы имитируем контрреволюцию, и всё равно туда, в Европу, войдем.

Анна Шафран: Либо коммунистическая революция, либо контрреволюция?

Сергей Кургинян: Дескать, какая разница, главное — объединиться. И вот, поскольку такой план существовал, то все мечты людей, которые на самом деле организовывали вот это катастрофическое действо под названием «крах Советского Союза», — они-то и состояли в том, чтобы каким-то образом дальше склеить континентальную Европу и Россию, вплоть до их наиплотнейшей интеграции. Что позволит, с одной стороны, использовать все производительные силы Европы и прежде всего Германии, а во-вторых, проблематизировать оккупацию Америкой Германии. Потому что — какого черта-то?! Зачем вы будете защищать от советского ядерного оружия, если нет ни СССР, ни всего того, что может вам объявить войну, ибо всё это уже вошло в Европу и в НАТО?

Напоминаю вам, что всё, что я здесь говорю, на разных этапах и по-разному было озвучено нынешним главой Российской Федерации президентом Путиным, который обо всем этом говорил неоднократно и публично. Это и есть андроповский план.

Дальше произошло следующее. Долгие мои беседы с разного рода людьми, которые что-то понимают в реальных процессах, привели меня к двум выводам.

Первый: ничего нет для американцев страшнее такого объединения. Никакой Китай, ничто другое — не сравнится для американцев с ужасом этого объединения. Потому что все закрытые доктрины Соединенных Штатов утверждают, что главный противник для Соединенных Штатов — любая страна, любой субъект, который может бросить вызов гегемонии Соединенных Штатов. Только бросить вызов! Или подойти к такому состоянию, когда он может бросить вызов. Это — что Китай с его экономическим ростом, что Европа, если объединится с Россией и еще получит от нее все сырьевые ресурсы и ядерное оружие и станет слишком сильна. А Соединенным Штатам глубочайшим образом наплевать, какая идеология и политика будет у субъекта, набравшего такую силу. Им фантастически наплевать на это! При всех официальных заявлениях — «демократия», «авторитаризм»… Им хоть фашизм, хоть коммунизм, хоть демократия, хоть либерализм — лишь бы не допустить формирования субъекта с теми возможностями, которые могут бросить вызов их гегемонии. А субъект номер один — Европа.

Кроме того, если Демократическая партия США смотрит на это европейское маневрирование с дозированной ненавистью, то республиканцы ничто не ненавидят так, как Европу. Никакого сравнения с Китаем, я вас умоляю! Европу они ненавидят по-настоящему. У них там религиозная ненависть, они считают, что антихристом станет первый президент Европы, у них там всякого рода заморочки, но плюс к ним — вот это всё. Еще не забывайте, что Соединенные Штаты — это колонии, освободившиеся от гегемонии Великобритании. И у них в определенных слоях элиты эта память историческая гораздо сильнее, чем может показаться.

Но европейцы-то говорят о другом. Они говорят, первое, что русские — угроза, это они всё воют: «Русские — угроза». Второе, что американцы кинут совсем, уйдут из НАТО и оставят один на один с русскими. Третье, что когда они останутся в одиночестве с русскими, они должны быть резко более сильными.

Глава Rheinmetall говорит: «Они же займутся Китаем и оставят нас в покое. И как только они нас оставят в покое, пойдет музыка не та, запляшут лес и горы!»

Американцы их в покое не оставят. Поэтому их план (поскольку якобы «американцы оставят в покое»): они похныкают для виду и начнут быстро раскручивать военную машину и идеологию, способную эту машину поддержать для будущей войны с русскими. И тогда они окрепнут. Их игра соединяется с американской игрой. Напоминаю, «это будет ядерный война в Европе».

Ну так, и что? Макрон уже что-то заявляет, и не он один… Почему бы американцам не организовать такую войну? Первое — уйти из НАТО и закрыться у себя. Второе — дать европейцам подраскрутиться. Третье — сделать так, чтобы они с Украиной совсем сгоношились. Четвертое — привести в действие эти европейские военные силы с ядерным оружием, пусть и небольшим, но французским и английским. Пятое — довести это до масштабного конфликта. И шестое — наконец, эту мечту осуществить: устроить-таки ядерную войну.

Это сразу же обнулит до конца одного из главных конкурентов — ненавистную Европу.

А у нас большинство, включая представителей элиты, по-прежнему уперто считают, что есть евроатлантическое единство и что американцы просто обожают Европу, прежде всего Великобританию. Это упорствование в какой-то ложной концептуальной модели и идеологеме, оно ужасно влияет на всё, что происходит. Ужасно влияет.

Вторая возможность — это то, что Украина станет точкой, из которой начнет ускоренно распространяться нацистская идеология на Европу. И тогда в конечном итоге можно идеологическое перевооружение соединить с перевооружением военным, экономическим и политическим. Как именно и куда этот рейх начнет играть — вопрос совершенно отдельный.

Поэтому то, что сейчас происходит на Украине, — только затравка. И руководитель этого крупнейшего оборонного концерна, вполне себе с корнями Квандта и других, забрасывает эту удочку: клюнут, не клюнут.

Удо Кеплер. Свои скелеты в шкафу. Дядя Сэм держит бумагу с надписью «Протест против русского произвола» (фрагмент). 1903

Американцы не хотят выпускать Европу из-под контроля и никогда не выпустят с тем, чтобы образовался конкурент. Но столкнуть лбами можно — почему нет? Как только исчезает пятая статья НАТО, американцы не обязаны защищать Европу. И всё: пусть Европа сама разбирается. Европа втянется так, как втянулись американцы во Вьетнам. Окажется, что ей это тоже всё не слишком по зубам, и тогда она пойдет к варианту очень крупной эскалации.

И тут опять-таки президент России всё сказал: с какой стати мы начнем воевать со страной, тратящей на оборону в десять раз больше, чем мы? Напоминаю, что внутри допутинской и раннепутинской концепции ведения военных действий против НАТО (а такая концепция, конечно, была, она всегда есть) было сказано, что в обычную войну мы выдержим полчаса, и уже через полчаса необходимо применение ядерного оружия. Может быть, полчаса, час, на втором часу, — но какое-то было названо очень малое время.

И я это еще слышал в момент, когда мы защитили Осетию и Абхазию, на заседании Совета безопасности, где от лица представителей Министерства обороны шел этот крик: «Господа, вы должны понять, что как только мы вмешаемся в конфликт, мы тут же применим ядерное оружие».

Слышатся эти голоса, но если действительно даже нынешние пришедшие в упадок европейские вооруженные силы, а тем более эти силы, чуть-чуть вытянутые из упадка, начнут объединяться и превращать украинско-русский конфликт в европейскую войну, то мы окажемся не в самом лучшем положении. И нам надо еще понять, что будет с Турцией, если НАТО разрушается, американцы выходят, — что будет делать Турция? Что будет делать Япония?

У американцев сейчас самое страшное внутри того, что им надо осуществлять в виде стратегического принятия решений, это вопрос о нацификации Германии, Японии, о возвращении стран, которые были придавлены Ялтой и Потсдамом, в ядерное полноценное существование, плюс — вхождение в Совет Безопасности [ООН].

«Бостонское чаепитие» — акция протеста американских колонистов 16 декабря 1773 года в ответ на действия британского правительства

Американцы смертельно этого боятся, но им и хочется, и колется. С Китаем всё равно надо разбираться. Как это сделать без милитаризованной Японии? Можно ли ее милитаризовать? Что делать с Германией? — эти вопросы стоят на повестке дня. Если эти вопросы будут сводиться к тому, чтобы эти державы объединялись и усиливались, американцам кранты! Они не выдержат японо-европейского альянса, они просто рухнут экономически.

А вот если там возникнут войны, которые приведут к мощным ослаблениям всего и вся, то чем им плохо стратегически? Да, умеренные вменяемые люди этого боятся. Но я слышал о таких перспективах еще в 1990 году или 1989-м. Я видел, как склеиваются всё время эти пазлы, я понимаю уровень разочарования людей, которые считали, что российско-германские отношения возникнут и будут предельно мощными, а теперь оказалось: всё, извините, ничего этого нет! Я вижу, как терпит фиаско вся эта система вхождения в Европу имени Андропова — Куусинена через газопроводы, а потом другими способами. Я вижу, как сейчас возникают новые надежды с юга…

Анна Шафран: А наши дети и внуки уже другими будут, нежели мы?

Сергей Кургинян: Это будет очень трудный процесс. Россию унижали, опускали тридцать с лишним лет. Такие процессы за один год не меняются. И здесь я настаивал и настаиваю на том, что надо для начала признать поражение в холодной войне, признать проигрыш всей этой игры, о которой я говорю. А дальше признать, что, как после всякого крупного поражения, нация сейчас нуждается в реабилитации. Даже поражение во Вьетнамской войне породило слова «вьетнамский синдром» и реабилитацию, которая касалась отнюдь не только тех, кто воевал.

Нам нужна эта глубокая антипораженческая реабилитационная программа. Сейчас идут действия, которые нельзя не приветствовать, которые в принципе направлены на выправление национального самосознания. Но пока что эти действия не до конца учитывают, первое, степень поврежденности населения, второе, масштабы грядущих бед и их несводимость к конфликту с Украиной, и, третье, необходимость нового элитогенеза и в каком-то смысле чуть ли не этногенеза на нашей территории — с тем, чтобы предстать к 2030–2035 году в виде совершенно явно поднявшейся, очень мощной страны с огромным военно-промышленным комплексом, который является локомотивом экономики, с новым госпланом, который уже начинают заново формировать, но, с моей точки зрения, медленно и частично… И что это вовсе не помешает ни разумному использованию рынка, ни тому, чтобы хозяева каких-нибудь кафе и ресторанов продолжали спокойно этим всем хозяйничать. Но это очень сильно изменит ядро экономики, политики, концептуальную базу и всё остальное.

Тогда, если это будет явлено миру, другие союзники появятся и другая степень союзничества. Не надо сейчас преувеличивать страстное желание стран, которые являются конкурентами Америки, нас заключить в плотнейшие объятья. Не так всё! Президент же говорил, что каждый за себя, ну так вот, каждый за себя. И все рассматривают все возможности: как возможности сближения с нами, так и возможности сближения с нашими противниками. Это знают все, кто сейчас ведет экономическую деятельность с ориентацией на Восток.

Поэтому нужно другое качество, а внутри него, в условиях этих программ и возвращения своей органической сути, у нас будут иначе мыслить и жить и дети, и внуки, потому что они все русские люди. А это неотменяемо. Тут почва, воздух, язык, традиция — всё говорит о том, как надо. И когда от этого отказываются, это временное умопомешательство, существующее, как говорил Мигель де Унамуно, известный испанский философ, в рамках экстраистории, то есть на периферии. А в ядре всё остается по-прежнему, эти коды сменить нельзя. Был такой сумасшедший мерзавец Ракитов, советник Ельцина, который это хотел сделать — сменить русские коды, но это невозможно.

Значит, как только эта периферия, где работают все эти вхожденческие штампы, начнет убираться — медленно, с трудом, но мы вернемся к себе. И тогда в этом новом облике получим и другие союзы, и другую убежденность мира, что к нам соваться с тем, чтобы нас пригнуть, невозможно. И тогда будет хорошая, достойная жизнь. «Жаль только — жить в эту пору прекрасную / Уж не придется — ни мне, ни тебе»… Ну Вам-то уж точно придется…

Смысл здесь заключается в том, что мы же живем не ради самих себя. Как говорил когда-то Бисмарк, мы живем не в удовольствие, а для того, чтобы, — прошу прощения, цитирую, — «исполнить свой гребаный долг».

Так вот, наш долг заключается в том, чтобы построить такую Россию. И теперь, когда понятно, что другую Россию — вхожденческую — построить невозможно, чувство безысходности (что придется это строить) и чувство радости (что надо это строить) соединятся. Кто-то начнет это строить от безысходности — и, конечно, будет как корова на льду; а кто-то от радости. И как-то это вместе в итоге образует новый концептуальный, идеологический, духовный, экономический, политический, военный сплав.