Как проходили выборы президента Чеченской республики-2004

Май 2004 года.  На параде Победы взорван первый президент Чеченской республики Ахмат Кадыров, десятки раненых. На август назначены выборы Президента Чеченской республики.

Черный Артур ("Ангара") вспоминает ниже, как выглядела подготовка к ним и обстановка в целом (он там участвовал в качестве участкового в МВД, где совместно работали как командированные, так и местные сотрудники). Предлагаю вспомнить историю, подумать как изменилась страна за этот период.   

Итак, слово Черному Артуру - на момент описываемых событий это 24-х летний лейтенант МВД, командированный в Грозный из Сибири:

---

 19 августа 2004 года. Четверг.

   29-го августа - выборы президента.

   Плац от края до края затоплен людьми. Тайд, сцепив за спину руки, ходит в тонком камуфляжном наряде, и смотрит на всё, как сыч на солнце. Мы, чуя беду, уставили глаза в пол.

   Идет дележ избирательных участков района, где, в роли пугала, нам предстоит просидеть десять дней. Начальник берет горячим словцом:

   - По десять человек на участок!.. Кто вздумает не доехать или удрать - швыряйте оружие прямо сейчас к чертовой матери! И летите отсюда!.. Патронов с собою? Шиш! Нету патронов!.. Связь вам? Берите собственные радиостанции!.. Паек ваш... Из МВД должны на днях подвезти. В отделе на вас не рассчитано... И, чтобы не думали, что, если сбежали с моих глаз, сбежите из моего сердца! - признается нам в любви командир.

   Знают свои наделы и не гадают, где им сидеть, участковые. У меня та же тьмутаракань - 20-й участок, 29-я средняя школа, да напарник Павлин и десять чеченцев. Старшим в этой глуши определен Тамерлан.

   Перед выездом краткий инструктаж. Сильнее сирены ревет Тамерлан:

   - ...И пусть только, пока все на выборах, в городе заметят боевиков! Это сразу будет спрос с того участкового, с чьего участка они пришли. Значит, он не работает! Значит, он тут на хрен не нужен!.. Пусть эти же боевики его и убьют!

   ...Мы проносимся через Минутку. На площади, вытянувшись в линейку, стоят большими игрушками БМП. У брони темно от солдат.

   На всех перекрестках та же картина. Весь город в войсках.

   Но нам всё равно. Подальше отсюда!.. Прощай, Грозный.

   ...20-й участок - оставленные богом Алды. Сюда позабыли прислать даже войска.

   Поселок раздолбанных улиц. Везде следы волчьего разрушения.

  ...Мы сидим на земле у длинной железной ограды. Павлин сходил в близкий ларек, взял хлеба и колбасы, и нашлось занятие от тоски. Рядом, вынув домашнюю снедь, оттачивают зубы чеченцы. Отдельно от всех, обхватив огромными лапами автомат, погруженный в себя, молчит Тамерлан. За нами широкое поле: ржавые черные турники, мятые лестницы, да остатки 29-й школы - груда битого кирпича, во что она обратилась после взрыва газопровода. Осталась четвертая часть, где в нескольких классах на двух этажах проходит учеба. Но лето - каникулы, и школьный двор стал коровьим кочующим пастбищем.

   ...На дороге БТРы армейской разведки. Летели по своим делам, да спутали карты. Разведчики - давно не виданные мной старики. Не двадцать - двадцать пять, а тридцать пять - сорок; тяжеловесные, косая сажень в плечах, мужики, на которых лопаются разгрузки.

   - Ни еды, ни патронов?! - чуть ли не падают они с брони, чтобы получше расслышать. - И связи нет?

   - Да, как-нибудь... - уже привыкли мы к такому к себе отношению.

   - А когда привезут? - мелят они какую-то ерунду.

   - Когда?.. Когда черт сдохнет! - находится с шуткой Павлин.

   Мы занимаем второй этаж школы. Идут под "кровати" учебные парты. Чеченцы разумно устраиваются в коридоре, куда, во втором случае залетит отправленная в окно пуля или граната. Мы с Павлином об этом думали меньше всего и, поняв, что сглупили, что стыдно теперь сознавать, остаемся обитать в классе, как самые смелые. Прописавшись по новому адресу, мы падаем спать, а местные уходят во двор, где, севши в тени, хлещут запретное пиво и режутся в запретные карты.

   Темнеет на школьном дворе. Уже никто не приедет с проверкой. Во тьме даже Тайд - этот всесильный наш деспот, не властен над людскими страхами. И половина отряда разлетается по домам. Вечером в школе я да Павлин, что оба бездомны, и трое чеченцев, кому совесть наступила на хвост. На большом учительском столе оперуполномоченный Асламбек собирает романтический ужин: хлеб да арбуз...

   Во жизнь! И ни один черт не дохнет.

   ...Ночью открыты настежь окна на этаже. В классе настраивают скрипки сверчки, от новых парт пахнет лесом и свежестью. Заснувший Павлин торжественно лежит на столе, как труп полководца. Вдалеке в ночи - бу-бу-бу... - бубнит артиллерия; не разгибая спины, трудятся работяги Пыльного, чьи орлы-командиры однажды в феврале месяце закрыли себе тридцать один день "боевых". Была такая оказия.

...

 21 августа 2004 года. Суббота.

...Девятый час вечера и что-то неладно в городе. Хорошо слышно, как в Грозном застучали автоматы и пулеметы, как покатились одни за другим удары гранатометов. В эфире переносной радиостанции, одной на всех, звучат позывные отдела: в эти самые минуты там идет бой. Обстреливается наш РОВД, обстреливается Старопромысловский отдел... Еще минута и уже ничего не разобрать; десятки голосов, сбивая друг друга, мешая число раненых и убитых, называют подряд районы и улицы города, где позарез требуется подмога: Минутка, Нефтемайск, Гудермесская...

   В школе полная беспечность. Не к нам же гости пришли. Все выходят на улицу, получше расслышать, что же там в Грозном. Ну, и если чего, разбить врага еще во дворе... Я сижу в коридоре, где на полу, разбив ящик с боеприпасами, вскрываю два цинка. Над крыльцом зловещий факельный свет - кто-то, экономя на электричестве, зажег трубу газопровода. Черная зловещая зеленка вплотную подбирается к зданию.

  ...Вот медленно смолкает гул перестрелки, переходя в точечные вспышки местного боя.

   К школе подлетает машина. Трое наших чеченцев: два опера да водитель дежурной части Лаваш, последний еще и в милицейской форме, прибыли разузнать, не приключилось ли с нами чего. У них только что закончился гранатометный обстрел РОВД, и сейчас идет бой за автовокзал, где еще один избирательный участок.

   Ну, орлы! Здесь все их уважают за храбрость, но глядят так, словно у них в голове прокисло. На наши увещевания: "Сейчас ехать опасно. Остались бы до утра", только махнули рукой: "Доедем!" Прыг в машину - и поминай, как звали.

   Обычное чеченское глупое пренебрежение опасностью и дурная уверенность, что с ними не справятся.

   Они уезжали, а я завидовал, что не могу оторваться от места. Оставшийся за Тамерлана Асламбек, мышь из школы не выпустит.

   ...Мы сидим вокруг рации, слушая обрывки новостей о положении в городе дел. Обстрел на перекрестке Ханкальская-Гудермесская поста полкового ППС: двое убиты, один убежал, судьба остальных неизвестна.

   Концерт еще не окончен и, можно предполагать, что бандиты с визитом заскочат в Алды. На лестнице между двумя этажами двое рубят ломами жидкую кирпичную перегородку. Никто не сторожил нижний этаж, но нынешней ночью придется пободрствовать.

   Останавливаются проездом еще три машины. Чеченцы нефтеполка. Поднятые в ружье, носятся по проселкам, не разбирая дорог. Где-то рядом их полк, откуда по их заверению, в случае беды прибудет подмога. Обстрелы в Заводском и Старопромысловском районах города. Убит чеченец Тегеран - начальник охраны Тайда.

   Поутихло в городе, подошла ночь, мы поделили два этажа и передумали бодрствовать. С Павлином я сижу в своем классе, занятый отмыванием обеих штанин. В траве, где я пролежал с автоматом, нашлись коровьи лепешки. Свежие и липучие. Павлин, приговаривая, "Ну, воняет-то! Ну, воняет-то!..", обещает всем рассказать, как Ангара еще до боя с перепугу наделал в штаны.

   Так-то. Не поменялся на автовокзал - теперь оттирай дерьмо и кусай локти, что не пришлось поучаствовать в драке!

   ...Мы спим, не разувшись, держа в изголовье оружие.

   Догорают последние пожары нападения. На теплых городских перекрестках под полярным блеском августовских звезд стынут изрешеченные трупы.

  

   22 августа 2004 года. Воскресенье.

   Ночью город кипит, как котел. Плывут над домами ракеты, прощупывает улицы пулемет, да громыхают в небе, несущиеся к горам вертолеты.

   Утром, не ночевавшие здесь охрана и пэпсы, тащат в школу последние новости:

   Только в нашем отделе погибло тринадцать человек.

   У автовокзала боевики в 18.00 поставили пост, где в масках, черной военной форме, останавливали машины, проверяя документы у всех проезжавших сотрудников. Мол, контроль за своими. Кого остановили, после вежливо прощались: "Удачи вам, ребята. Берегите себя". На боевиков бросили обращать внимание, полагая, что это по обычаю устраивает маскарад ФСБ. В 20.00 эти артисты принялись убивать. Расстреляли в упор несколько машин с сотрудниками, обстреляли близкий 29-й блокпост Новосибирского ОМОНа, напали на автовокзал. Восемь человек наших сотрудников, его охранявших, попали все в плен, один был отпущен, а двое убито.

   Чуть позже появляется Тамерлан, что по дороге сюда заезжал в РОВД и имеет в запасе, что рассказать. У командира немного иные новости: в Октябрьском районе погибло около тридцати сотрудников, из них двое наших, участковый Большой Бармалей и начальник охраны Тайда Тегеран. Бармалея убили на улице Мусорова, на прямой дороге между отделом и комендатурой. Там же положили несколько чеченцев республиканского полка ППС. Метод работы всё тот же: пост на обочине, проверка документов под видом своих, и пуля в лицо. А тем, кто не остановился, очередь по машине.

   Большой Бармалей один из первых сотрудником отдела. В 1999-2000 году в составе народного ополчения участвовал в освобождении Грозного. В одном из боев, вынес из-под огня раненого русского офицера, за что получил после орден или медаль. Бармалей об этом много не хвастал, больше распространяясь историей, как вдвоем с Толстым Бармалеем, в штурмовую новогоднюю ночь 2000-го, они во время затишья отыскали себе на потеху двух местных бабенок.

   Тегеран - цепной пес начальника, какой-то его дальний родственник. Я никогда не интересовался, чем он знаменит.

   Днем кто-то еще вернулся из города и просветлела ситуация с автовокзалом. На дороге были убиты бойцы полка ППС, которых, стоявшие на заслоне боевики, перестреляли в машинах. Позже за трупами приехали товарищи из полка. Они-то и "взяли в плен" весь избирательный участок нашего РОВД, позвав с собой пересидеть в безопасности ночь. Утром полным составом группа вернулась на автовокзал.

   Трое вчерашних орлов из отдела, что сначала удивили нас своей выходкой с посещением, а потом не стали слушать, что нечего шляться в такую ночь, чудом не отправились пополнять кладбище. На обратном пути на 12-м участке полуночники были встречены, возвращающимися с погрома боевиками. Всех троих выгребли из машины и собрались на всякий случай расстрелять. Только что на этом месте застрелили пару сотрудников. Два наших опера были не в форме и, успев выбросить в темноте пистолеты и служебные ксивы, после долгого выяснения прокатили за штатских. А вот водителю Лавашу, катавшемуся в милицейском наряде, пришлось крутился, как береста на огне. Клясться, что только вчера устроился в РОВД и, кроме руля ничего в руках не держал. "Еще будешь работать в милиции?", - спросили его. "Больше не буду!", - сказал, как отрезал Лаваш. Боевики отобрали у Лаваша автомат и отпустили всю компанию.

   Боевики пошумели в городе полтора-два часа, после, вышвырнув из машин убитых хозяев, заседлали их транспорт и подались те, что орудовали в Старых Промыслах, в свою сторону, а те, что у нас, в сторону 56-го участка.

   ...В школе с утра бал-маскарад. У тех, что пришли в милицию не служить, а вот, как сейчас, сидеть с открытым ртом что-нибудь охранять, наконец-то головы как ветром продуло. Устроенный вчера боевиками концерт показал, что служба - вовсе не сена клок, а вилы в бок. И вот, поняв эту истину, несколько местных выскакивают из формы, забивают ее в пакеты, а пакеты прячут под партами. Сами же щеголяют в коротких трико, легких пляжных рубашках и с паспортом гражданина РФ в кармане. Где-то в углу брошены черные холодные автоматы. А кто так вообще, приехав с утра, оружие предусмотрительно дома забыл.

   Тамерлан, Асламбек и другие чеченцы, что не участвуют в этом позоре, со странным спокойствием смотрят на малодушие. Задали какой-то вопрос, трусы им важно ответили. И все успокоились. Вместе сидят на крылечке, клюют семечки да возбужденно перебирают события вчерашнего дня.

   Тайд как-то материл перед строем таких вот вояк: столкнулись однажды здесь в городе бандиты и наши чеченцы. Первые говорят: "Сдавайте оружие, мы вас не тронем". Двое пошли, сдали, остальные решили сопротивляться. Так первые двое прибежали их уговаривать: "Сдавайте оружие. Иначе нас, безоружных, убьют. Да, и вас после не пожалеют". Чеченцы сдали оружие, и действительно, были отпущены. Тайд поносил их после полгода.

   Чуть позже, встретив меня в коридоре, Асламбек бросает в сторону этих "гражданских":

   - Ходишь, за автоматом присматривай. Война будет - они его в окно выкинут.

   Мы с Павлином не понимаем чеченского, и сидим в классе отдельно от всех, тусклые, как старое серебро. У нас верные взгляды на вещи. По тому же сценарию, что озвучивал Тайд, эти иуды рванутся в плен, теряя сандалии. И тут-то не стой у них на дороге, застрелят, коль будешь мешать. А хуже - подкрадутся сзади, обезоружат, и сдадут за своё спасение.

   - Когда что-нибудь начнется, придется их всех убить! - глядя в пол, сообщаю я оперу.

   Надежды на товарищей нет никакой. Кроме Тамерлана с Ахмедом, да пары бойцов, мы сомневаемся в каждом.

   У нас три телевизионных канала, и каждый час собрание у выпуска новостей. Но кроме разной белиберды о недойных коровах, и об успешной борьбе США с иракскими партизанами, о Грозном не проскальзывает ни слова. Видать, хорошо пришили, кому следует, языки. Но саму Чечню не оставили без внимания. Утром в Центорой возложить цветы на могилу Ахмата Кадырова, прилетел президент Путин. Наконец, куцее сообщение в обеденном выпуске, да и в том, так и сыплют серебром языки: "Во время спецоперации сегодняшней ночью в Грозном уничтожено около пятидесяти боевиков. Со стороны федеральных сил имеются незначительные потери". Это всё. Атака боевиков на город, к которой оказался никто не готов, прошла за спецоперацию федеральных сил. Никто не слышал и про одного убитого боевика, а их уже пятьдесят.

   Ничего не меняется. Полчища убитых врагов, да несколько захромавших своих. А прогуляйтесь по улицам Грозного... Вон они, "захромавшие" наши, лежат, где упали, смирно, не шелохнутся, - пятки вместе, носки врозь.

   Павлин подрядился с Вампиром слетать на разведку в город. Они пропадали полдня и вот, вернувшийся опер, восторженно описывает картины городского разбоя: на всех перекрестках войска, по площадям маршируют солдаты, вдоль дорог прострелянные, пробитые осколками дорожные знаки, рекламные щиты и плакаты, рынки и магазины просто не открывались, на улице ни души, весь день по городу поднимают трупы; убитые - вояки и чеченские милиционеры. Погибли те, кто вчера передвигался по городу, в машине или пешком. Боевики задерживали их на постах и, глянув в документы или на форму, били в упор.

   Всё интересно, но больше всего я обожаю Павлина за кусок, доставленной из Грозного колбасы. За день здесь нашлось умять только четыре пирожка и пару печений.

   - Все ноги сбил за твою колбасу. В магазины хоть со взрывчаткой врывайся - все двери заперты, - радостно шумит опер с порога.

   К вечеру в школу сползается весь наряд избирательного участка. Все, кто прогуливал с первого дня. Эти оборонцы собираются кучками, ведут тревожные разговоры, сами себя успокаивают и, посчитав, что снаряд два раза в одну воронку не падает, дождавшись заката, сломя голову, бросаются по домам.

   В поздний час в общем классе пускают дым Тамерлан с Асламбеком. Не спится, и я захожу посидеть. Пылает голубым пламенем телевизор,

   - Ты, вчера распаковывал? - кивает Тамерлан на распотрошенные патронные цинки.

   - Оба распаковал.

   - Сколько пачек унес?

   - Две я, две Павлин, про остальное не знаю.

   - Тут не хватает полцинка... - вздыхает командир, кому их сдавать под роспись по возвращению.

   - Мы вернули, что брали.

   - Вернули, - подтверждает и за себя Асламбек.

   Но Тамерлан не сомневается в честности. Патрончики сперли те, кто приезжает сюда, как в гости, и только при солнце, да те, что сегодня хоронили по углам форму и автоматы.

24 августа 2004 года. Вторник.

   Ночью никто не спит. До трёх часов куда-то совсем рядом швыряет снаряды артиллерия Пыльного. От долбёжки ходуном ходит школа до обморока. Стонут, как готовые разбежаться, кирпичные стены, трещат в рамах стекла, летит с потолка штукатурка, и с каждым ударом взметают над половицами столбики пыли. Все по спальным местам, мы лежим на столах и просто хохочем.

   - Может, не попадут ...А, может, и попадут, - как всегда, не умеет шутить Тамерлан.

   - Я рот открываю, а из него известка сыплется, - кашляет Павлин, отплевываясь под парту.

   - Еду я по выбоинам, никак из выбоин не выеду я, - припомнив, смущающие слух скороговорки, подпрыгивает в такт бомбежки на столе Асламбек. - Рядом с ямой холм с кулями, встану на холм, куль поправлю...

   Утро наступает для всех.

   После пяти дней голодовки до школы долетает привет Чеченского МВД: продпаек из ящика тушенки, ящика сгущенки и рыбных консервов. Уже никто и не ждал такого внимания. Поворчав первое время, мы приняли отсутствие еды, как порядок, и вообще перестали надеяться на ее появление. С поставкой воды договорился Тамерлан, а кое-какие крохи притаскивают из дома чеченцы; не то, чтобы пир горой, но с голоду не подохнешь. В общем, привыкли. И сегодня никто не удивился, что разбогатели столы.

   Днем повсюду мелькает сгущенка. Ее намазывают на хлеб, льют в чай и просто черпают ложками, запивая водой. Проковыряв в банке ножом дыру, упав на столе, я заливаю глотку сладким липким клеем.

   ...Бегут по городу дни. Теряя красные перья, летает за горизонт, не оглядываясь, огнеокое ржавое солнце. Закаты меняют восходы и, - урожайный год во Вселенной, - оставляя в небе следы, падает ночами на землю дымящийся пепел светил ...Бегут по Грозному дни. Гуляют в нем злые ветры войны, надувая паруса всем отплывающим в гавань безмолвия. Открыт в столице сезон охоты, и не прекращается этот покос смерти ...Бегут по городу дни. Бегут, бегут и бегут... Не взять за хвост убегающих дней. И, скоро состарившись, оставив всё, что накоплено: хрустальные восходы июня, ползучие сунженские туманы, весь модный зеленый сезон, да напрасное, не отогревшее души тепло, бежит из города лето...

   Днем, из чьих-то личных запасов, чеченцы волокут в школу потертый армейский гранатомет РПГ-7В с тремя выстрелами. Видимо, из трофеев первой или второй войны.

   У командира хорошее настроение. Забравшись на край стола, усевшись там поудобнее, Тамерлан потирает огромные свои лапы. Постоянно мотающийся в отдел, в курсе последних событий, он делится негероическими историями нашего РОВД:

   Вечером 21-го, за какие-то минуты до начала налета, Рэгс заявился с проверкой на самый близкий от отдела избирательный участок, в Дом слепых, что за рынком 8-го Марта. Где в эти трудные дни правил бал сам Рамзес Безобразный. Повертевшись, покрутившись в Доме, отчитав, как и полагается, по пустяшному поводу своих подопечных, Рэгс уже собирался топать назад. Собирался топать назад, да в этот самый момент зазвенели в городе пули... Чуть только двум дуракам, Рамзесу и Рэгсу, стало понятно, что бьют не шутя, обоих схватила такая истерика, что сошли на нет все звезды и должности. Подполковник и капитан бегали, как рядовые, лично запирали все двери, задергивали все шторы и орали на растерявшихся от такого бойцов: "Нас убьют!.. Нас убьют!.. Никому не высовываться!.. К окнам не подходить!.."

   А в это время через дорогу, прямо под окнами Дома слепых, боевики выстрелами в упор добивали начальника охраны Тайда, раненого в грудь Тегерана. Кто-то из состава участка предложил открыть через окна огонь. Боевики были в нескольких метрах, и спрятаться им было негде. Но начальство своим страхом парализовало других. Ни один не вышел заступиться за Тегерана, потому что вдобавок Рэгсом была дана команда: "Никому не стрелять!" Боевики, добив свою жертву, не торопясь сели в машину, и подались развлекаться по городу.

   Два этих героя - Рэгс и Рамзес, просидели за занавешенными окнами целую ночь и всё утро. Тайд дважды посылал из отдела делегатов за своими орлами, да страх не пускал тех за дверь. Утром вконец взбешенный начальник, приказал поредевшей своей охране - Бешеному с Аргуном, приволочь Рэгса живым или мертвым. И те, будь их воля, с удовольствием бы исправили первое на второе.

   А ведь было дело: в разное время оба командира хвастали, что первыми поведут нас в бой.

   Вчера Тамерлан просил в отделе поделиться живою силой. Не дали ни одного, но вечером, как стемнело, разрешили приехать за цинком патронов. У нас никто не собирался терять головы, и решили отложить на утро. Примчавшись сегодня в отдел, Тамерлан потребовал обещанного вчера. Тайд дал от ворот поворот, объяснив, что поздно хватился.

   Тамерлан, тоже не лыком шитый, решил отомстить по-своему. Встретив парочку-тройку начальников, он по-простецки поинтересовался, почему не приезжают с проверкой и, между делом, сболтнул о появлении в нашем лесу банды из сотни бородачей. Мол, видели женщины, гонявшие там коров. "Главное, что у вас всё нормально", - успокоило Тамерлана начальство.

   Он появляется в школе прямо с отдела.

   - Проверка ни от РОВД, ни от МВД не приедет, - шумно заходит командир в обеденный класс.

   - И так все дорогу забыли, - усмехается, сведущий о храбрости проверяющих, Асламбек.

   - Теперь точно ни одна нечисть не сунется! - кладет Тамерлан на стол свой кулак.

25 августа 2004 года. Среда.

   Опер Банзай. Взял на себя нелегкую обязанность снабжать информацией школу. Каждый вечер летит домой, а утром привозит свежие городские новости. Ночью по улице Украинской разъезжали боевики, шарили по домам. Нашарили некого Игоря; мать русская, отец армянин, сам постоянно живет в Грозном. Пытали, хотели поживиться кой-какой информацией: живут ли рядом сотрудники, и по каким адресам? Ножами изрезали грудь. Что сообщил или не сообщил Игорь, Банзаю не ведомо.

   Больно отозвалось кому-то в Москве 21-е августа. Через четыре дня по центральному телевидению, вместо оправданий, уже звучат победные реляции: "В результате спецоперации погибло шесть сотрудников, и было убито около пятидесяти боевиков".

   А мы помним другое. Кажется, только в нашем районе положили три десятка милиционеров. Всего же по городу пятьдесят семь. Десятки раненых, многие из которых еще умрут. В налете участвовало около ста - ста пятидесяти боевиков: пять бандгрупп по двадцать-тридцать человек в каждой. И что-то никто не слышал даже про одного убитого.

   Прошло только четыре дня, а уже врут, вороша вчерашнее. А с улицы новые слухи: до выборов бандиты готовят новый набег.

   Утром, примчавшись на БТРе, у нас появляется новый районный комендант - маленький азиат, подвижный и деятельный. Он еще не привык к местному хаосу и долго, решая что-то своё, ходит по школе, цокая языком.

   Мы тоже здесь в первый день чему-то еще удивлялись.

   Чуть позже подкатывают временщики. Эти привозят дешевые листовки: розыскные листы, с неясными фотороботами боевиков - участников июньского ингушского рейда. Пришпиливают их в классах рядком:

   - В гости придут - встретите по имени-отчеству...

   - Вы, б лучше нам наших, августовских головорезов, подбросили.

   - Распечатать не можем, уж больно страшные, - зубоскалят временщики.

   Во дворе варится на костре баранина, и на узкой школьной аллее чеченцы пьют мертвую. Ну, первая рюмка колом, вторая соколом, третья мелкими пташечками... Наливают с утра, и к обеду все уже перепились досиня. За столами поочередно падают в тарелки лицом, роняя пустые бутылки. Кто-то, вовремя придержав коней, успевает убраться до классов, чтоб там потерять равновесие. Остальное воинство всё перебито. Как монумент, у котла с бараниной сидит, поникнув на стуле, маленький толстый Банзай; на большом голом пузе покоится мелкая голая голова, на бедрах шорты, на босу ноги сандалии, из которых торчат короткие красные пальцы. Никого не тревожа, я собираю меж столов автоматы, и поднимаю в обеденный класс.

...

   Да, ни к чему гордится междоусобной бойней, где, стравленные между собой русские и чеченцы, непрерывно уничтожали цвет своих наций, где по обе стороны траншей умножались вдовы и сироты, где уже состарившиеся родители хоронили взрослых своих детей, а еще молодые опускали в могилу младенцев. Откуда каждый день катилось и катилось столько калек, где лишь прибывали и прибывали червоточные трупы. А сёла и города! Сожжённые и разграбленные, от многих из которых остались лишь тени...

   Но ведь было мужество! Была отвага! Стояли насмерть и русские и чеченцы! И были герои, и были легенды о них у тех и других! Потому что со всеми дружила ненависть! Потому что, видя, как убивают, только больше хотелось жить. И чем больше хотелось жить, тем выше мы поднимались в атаку, где, взяв наперевес, бежали в полный рост на свалку истории. Главное - мы не проспали этих горячих дней, главное - на красном стяге победы есть капли и нашей крови.

   Ведь не приказами писалась победа. Не в исполнение их топали наши роты по грозным дорогам Кавказа и лезли к чертям на рога. Мы верили в святость этой войны, верили в справедливость и чистоту свершаемого, мы даже не сомневались, что ни одна жертва не будет напрасной, и кто-то после посмеет сказать худо об этой войне, кто-то посмеет нас оплевать, а хуже - просто забыть. Нам шел девятнадцатый год, и мы уже сами выбирали свой путь. Такие молодые и совсем взрослые. Сделавшие тогда свой главный жизненный шаг, еще в юности повернувший судьбу.

   Мы верили, что сумеем переломить эту войну. Верили, что будем ходить в атаки, и не будет этим атакам числа... Мы уезжали первыми из батальона и трое из нас сбежали тогда с медкомиссии по личным делам. Комбат отдал нам самим судить виноватых. Они во фронт стояли в учебном классе, молча перед доской, как будто в школе во время урока. А мы сидели за партами, сложив на них руки, не зная, что говорить. И тогда я, старший команды и идейный вдохновитель похода, поднявшись, вынес от всех страшный тогда приговор: "Вы недостойны!" И они, недостойные умереть с нами, недостойные смерти, остались в том Барнауле, где было позором остаться для нас. А потом был небольшой и скромный парад. Перед нами, десятком человек добровольцев, впервые выстроенными у парадной трибуны, шел с "Равнением направо!" наш батальон. С командиром, со знаменем, с бессменным маршем "Славянки", с обязательной верой, что именно мы, сыны батальона, сумеем переломить всю войну. Нас отправляли на подвиги, и мы не имели права вернуться без славы.

   Никогда в жизни, ни в какую дорогу, больше не случалось у меня таких проводин.

   Но вот пролетело лишь несколько лет, способных прожечь не одну жизнь. И ничего не осталось от этой романтики. Много уснуло в земле Чечни и идей, и людей. А Грозный, куда мы спешили на штурм, стал разбитым корытом, у которого вечно сидит, не прогонишь, седоголовая старуха-смерть. Всё обратилось в пепел, что было на этом параде. А я, погнавшись за подвигом, угодил вот сюда, на школьный разрушенный двор, где, вывалившись из туч, глядит на тебя голое око заката, спускаясь к краю полей...

   Комендант появлялся здесь днем не просто взглянуть. Едва добралась до нашего поселка ночь, и в свете факельных огней у школы разгружается БРДМ. Солдаты снимают с брони станковый гранатомет АГС-17, волокут его куда-то оборудовать "точку", безобразно маскируют ветвями акаций броню, перетаскивают походные мешки и матрасы с земли на крышу, где вскоре, за исключением машинного экипажа, оседает вся присланная подмога - отделение комендачей во главе с офицером. В школе перестановка сил. Внизу под окнами БРДМ, вверху под стропилами пулеметные гнезда. Мы где-то посередине, на втором этаже.

   Сначала никто не понял, что приключилось. Приехали вояки, и что в них такого? Будут с нами здесь охранять... Первым вошел в тему Павлин. Ничего не объясняя, он раздевается до трусов, бросает под стол автомат и забирается в тряпки своей постели:

   - Нам не страшен серый волк, серый волк, серый волк... - бубнит он под нос.

   - Нас охранять приехали, - понимаю я, что теперь можно спать ночью и даже не выходить на улицу днем.

   - Конечно! - трещит с подушки Павлин. - Теперь можно вообще до выборов ехать домой!

   ...Ночью из-под ног убегает земля. Такое у неё дело - ходить по ночам. Встаешь у окна - трещат оконные рамы, чуть не на дыбы поднимается пол, и с ног на голову готов опрокинуться класс ...Всё долбит и долбит в соседний лес, словно в нем бал сатаны, артиллерия Пыльного. Словно снарядами можно извести нечисть в здешних лесах.

   Вчера террористы взорвали два самолета, выполнявших пассажирские гражданские рейсы. Один в Ставропольском крае, другой в Волгоградской области. Женщины-смертницы прошли со взрывчаткой на борт. Около сотни погибших.

  

   26 августа 2004 года. Четверг.

   Мысль о том, что когда-нибудь нас перережут во сне, нет, нет, а поднимала ночью к окну. Но это пугало вчера. Сейчас у дежурного пулемета не спят до рассвета лишь стражи комендатуры.

   Утром на нашей улице ревут БТРы. Они разворачиваются у первых домов, выплевывая десанты из-под брони.

   Внутренние Войска чистят лежащую за поселком зеленку.

   Я падаю с парты, хватаю оружие и шагаю в разведку. БТРы стоят вдоль дороги, неподвижные и серые от пыли. Где-то ходят бойцы, отдельно держатся три офицера. Ни у одного на погонах нет звезд, но выправка и манеры сдают их вчистую.

   - Участковый, - протягиваю я первым ладонь, и вижу, что тем так и хочется брякнуть: "Врёшь!"

   - Кто он, Муса? - после некоторого молчания показывает один на близкий к нам двор, - Чем занимается? - уже неуверенно, вдруг я не знаю, прибавляет вэвэшник.

   Я могу не ходить по участку по году, но знать обо всех. Муса - двадцатишестилетний чеченец, высокий и пухлый, и вроде, как за местного стукача у наших разведок. Потому что однажды поймался за хвост, и теперь не отскочит.

   - Муса первый раз попал в плен в начале 2000-го. Наши пришли, все убежали, а он думал отсидеться в подвале. Причем семья тоже осталась здесь, но жила и не пряталась, а этого при зачистке с подвала вынули. Утащили куда-то, но так ничего не пришили, вернули на место. С тех пор, кто не придет, этого Мусу снова за шиворот и к себе: помнишь, как от Красной Армии по подвалам прятался? Есть за тобою грешок!.. Бывало и с собой заберут, но всегда возвращали. В общем жизни ему не стало. Сам я с ним разговаривал, всегда возмущен этой темой: "Я не был в боевиках! А спрятался от страха. Думал, убьют русские". Теперь постоянно дома сидит. Теперь боится, что снова не так подумают, если куда пропадет. И сейчас дома, - поражаю я всю компанию запасом познаний.

   В это время в школе приходят в себя двое героев, проспавшие всё начало, - недоноски из вохры. У дороги уже собрались ротозеи - толпа человек в тридцать, кому интересно, и вот эти двое, поймав момент для рекламы, располагаются на обочине; один с "Мухой", другой с автоматом. Оба целят то в БТРы, то в солдат. И на обоих гражданская рвань. Потому что форма спрятана дома, далеко отсюда, сразу после 21-го августа.

   Кстати сказать, пару собственных бородатых сородичей, что промышляют разбоем в местном раю, чеченцы бояться гораздо больше, чем всю нашу армию. Я долго думал над этим и нашел простое тому объяснение: отсутствие у нас, русских, той звериной, неоправданной жестокости, которой так богаты друг к другу воюющие соплеменники.

   - Сотрем? - показывая пальцем на первого с гранатометом, уже, как своего, спрашиваю я командира.

   Тот, щурясь в сторону обоих, не без презрения кивает:

   - Легко. Даже мокрых штанов не останется.

   - Стволы не успеете повернуть, удерут, - противно и мне.

   - Догоним! - твердо бросает другой офицер.

   Вояки уезжают в обед, утомленные и спокойные, напрасно обшарив весь лес.

   А ведь била в тот лес всю ночь артиллерия! А ведь должны были остаться на ветвях рога и копыта нежити, что здесь развелась!

   Днем солдаты разбивают ломами негодные стены школы. Тощие и злые, они таскают кирпич к БРДМу, выкладывая тонкую, в один слой, стену со стороны зеленки. Другая часть кирпича идет на постройку бойниц на ровной, как плато, крыше. Бойцы живут по-походному, им не велено лазить по классам, и весь их приют - это школьная крыша, где возникают маленькие, с дырявыми стенами для стрельбы, рыжие домики из кирпича. Уродливые эти амбразуры не имеют кровли, не закрывают от солнца и ветра. Бойцы, оставаясь в трусах, натягивает над головой снятый с себя камуфляж.

   У нас подходят к концу все продукты. Нет, всё было рассчитано верно, и по количеству ртов, и по количеству пищи. И даже мало кто питался пайком, что прибыл сюда с РОВД. Про тушенку и рыбу вообще поначалу забыли. Они и пылились дня два после прибытия, пока не сожрали сгущенку. Сожрали сгущенку, и вдруг обнаружилось, что на день-два всего остального. Куда подевалось? Уплыло в карманах с теми вохравцами, что ездят сюда лишь дневать. Втихаря воруют тушенку, не брезгуют рыбой. Сами ничего не принесли. Приезжают на день, на ночь бегут по домам, спрятали форму с оружием.

   "Наши" чеченцы, что с РОВД, достали компьютерную приставку и весь день играют у телевизора в "стрелялки-догонялки" и "гонки-обгонки".

   Лень воскрешает во мне поэта. Вечером я строчу в черновике разные рифмы на всякие темы. Но в основном матершинные, и в основном про Рамзеса и Рэгса. До поры до времени я мудро обхожу в стихе приметную фигуру Тайда. Больше из уважения к его боевому прошлому: августу 1996 года. Тогда он, начальник Ленинского РОВД, до последнего руководил обороной отдела. До последнего, пока не случился позор Хасавюрта.

   Над поселком нависла черная тень. В школу невзначай заглядывают местные жители и неуверенно спрашивают, будут ли вообще какие-то выборы? По ночам в поселке лазят боевики и успели пустить слух, что тот, кто явится на голосование, познакомит горло с ножом.

   Местные жители по-своему печалятся о наступающих выборах, они приходят к нам, спрашивают, состоятся ль они вообще. Кто-то боится. Боевики запугивают их смертью за участие в голосовании.

   28 августа 2004 года. Суббота.

   Сегодня дважды приезжают ЗИЛы комендатуры. Подвозят солдатам медикаменты и теплые вещи. Последние две ночи было совсем прохладно и я слышал, как под утро отплясывал на крыше чечетку раздетый пулеметный расчет. Пока выгружают машину, у кабины шофер - на перловке раздувшийся контрабас, бросив в рот папиросу, сыплет последними страшными байками: боевики по-своему готовятся к выборам и вчера через какой-то блокпост прорвался в город КАМАЗ со взрывчаткой. Намёк понят - избирательный участок будут взрывать в каком-нибудь глухом месте, типа нашего захолустья. "Поосторожнее", - повторяет он в пятый раз. Все это снова прослушивают, и молчат дальше с видом глубокой задумчивости. Но вот шофер лезет в машину, и никто уже не помнит ни про какой КАМАЗ со взрывчаткой. Он, конечно же, где-то есть, но, наверняка рванет в другом месте, откуда осколки не долетят. Таких захолустий, как наше, по Грозному еще сыщется, а сторублевой голове не пропасть за двугривенный.

   В поселке уже второй день неприятное оживление. Мимо школы туда-сюда носятся непонятные вооруженные люди. Кто в "горках", кто в камуфляжах, были замечены и в гражданке. У некоторых громадные, с лопату, черные бороды. На кадыровцев не похожи. Ни мы, ни они интереса друг к другу не проявляем.

   Сев на крыльце, наблюдают за этими движениями Асламбек с Тамерланом, оба не разговаривают. Я встаю рядом и вроде тоже смотрю за дорогой, а сам наблюдаю реакцию. Проносится новая машина, видать в окно - двое с оружием. Чеченцы мудро молчат. "Значит, нечего умничать. Сиди и не прыгай", - верно толкую я это молчание.

   Бумагоед - работник паспортной службы Вампир живет здесь на участке и появляется через раз. Зато, как приедет, ослабит всю службу. Местные, кто сторожит в школе, и по разным причинам не разъехались по домам, собирают на аллее стол и костер. Вампир привез баранину с водкой.

   Чеченцы "гудят" за этим столом целый день и, в общем, не сильно гудят, если к вечеру почти все на ногах. Да, и можно понять: пропили все эти дни, устали сидеть тут в глуши. А, если честно, зная своих сотрудников, зарплату нам обещали выдать только после дня выборов.

   Подвыпивший вохровец рассказывает мне фантастическую историю о войне Чингисхана в Чечне. На вопрос, откуда берутся такие истории, что за бабкины сказки, кипятится и горячо спорит в ответ:

   - Обидеть хочешь?! У любого чеченца спроси, был ли у нас Чингисхан? И любой ответит, что был! Мне это еще родители рассказывали, а им их родители.

   - Тебе сколько лет?

   - Девятнадцать.

   Все ясно. Дудаевское воспитание. Отсутствие школы и нормального детства, прерванного войной. Больше я вопросов не задаю.

   Историю эту про Чингисхана я слышал и раньше от своих участковых и пэпсов, но всегда пропускал ее мимо ушей, считая простой ошибкой. Но сейчас в первый раз понял, что многие искренне верят в "чеченский поход" Чингисхана. А кто-то вообще причисляет себя, ни много, ни мало, и к истым его потомкам, хотя самого Чингисхана здесь никогда не было. Я писал курсовую на эту тему и на карте могу показать путь монгольского войска.

   Кстати, почему Чингисхан? А потому что чеченец падок на яркое. Чингис прогремел по всей Ойкумене. Неважно, что будь он в здешних местах, то бил бы чеченцев. Дело в другом. Если Чингис проходил по Чечне - есть чем гордиться. И даже не сопротивлением, а одним только именем.

   - У тебя в Барнауле был Чингисхан?

   - Нет.

   - А у меня в селе был!

   Куда попрешь против таких козырей?

   Всё верно. Я на зачистке паспорт у одного мужика смотрел: чеченская фамилия, чеченское отчество, а зовут Чингисхан. Из такта не подал виду. У них Тамерланов по паре на улице. А Имам Алимсултанов - простой инженер, но певец, музыкант, народный глас и идейное знамя этой войны!.. Его красивые, сильные песни - "И как Чингисхан терпел пораженья у подножия гор в ичкерийских лесах". И попробуй здесь ткни оппоненту, что у Имама "зашкалило" - из простого присутствия, которого и того не было, Чингис уже "терпел пораженья". Минимум лишь обидится.

   Вернувшись в класс, я толкаю в бок развалившегося Павлина:

   - Слышь? Ты что-нибудь про Чингисхана слыхал?

   Тот недовольно, пропустив в мою сторону матерок, поворачивается к окну:

   - Да, кто про него не слыхал?! Он вождем был у монголов, завоевателем... Татаро-монгольское иго потом на Руси еще было...

   Но я пытаю глубже, до самой сути:

   - Ну, а еще, что слышал?

   Павлин теряет терпение:

   - Чего пристал? Спать не даешь! Дался тебе Чингисхан... Здесь он в Чечне воевал.

   - А ты почем знаешь?

   - Да, мне местные все уши прожужжали об этом, еще с начала командировки!

  

   29 августа 2004 года. Воскресенье.

   День выборов знаменателен торжественностью конца. Приходит конец сидению в этом средневековье, в разбитом этом поселке, где в кладбищенской тишине улиц, втихаря, по старинке, точат и всё не воткнут в твою спину ножи. Приходит конец пустым серым классам, откуда не знаешь, куда деться днем, куда собираются за полночь бездомные попрошайки-артисты - гнетущие поздние сновидения.

   Десять дней школы... Пьянок, гулянок и самоволок в Грозный. В которых никто и не вспомнил, что значила в его жизни школа. Ведь было ж когда-то, "под звуки нестареющего вальса", сказано при прощании: "Для нас всегда открыта в школе дверь..." Не открыта. Мы с автоматами сторожили эту дверь при свете, и на засов запирали её в темноте. А от вальсов, что задавала здесь артиллерия, валились с переломанными ногами деревья в лесу. "Пройдись по тихим школьным этажам..." Не надо никуда идти. Этажи кончаются здесь, практически у порога, дальше изувечишься, искалечишься в развалинах и завалах. Всё стало так прозаично, так скверно и буднично. Жизнь установила свою, прозвучавшую, как приговор, монополию на правду: "Пускай потом ничто не повторится!"

   А всё же до слез трогает сердце: "И если вдруг удача запропала, пройди по тихим школьным этажам..."

   Прощай, школа - беспечная праздничная страна! Мы так и не поняли, куда приглашали нас в гости. Через столько лет как кончилось детство.

   ...В школе, наконец, собрались все прогульщики, некоторые из которых не появлялись с первого дня. Не от сознания долга, а потому, что по случаю праздника может приехать проверка. Только начались выборы, по рации первое предупреждение: в Заводском районе камикадзе взорвал себя у избирательного участка. Хотел попасть внутрь, но почему-то, увидев милиционеров, побежал от них, а по дороге и взлетел на воздух. Видно, с жидковатой душонкой попался шахид.

   Тамерлан тут же командует, затворить на замок железные ворота двора, и лично выносит из класса, заряженный осколочно-фугасным, противотанковый гранатомет - подарок для нежеланных гостей. Командир ищет к кому обратиться и вот, со свойской ему простотой, напрямую спрашивает меня:

   - Ну, покажешь, в случае чего, мастер-класс?

   Я соображаю мгновенно: сидеть с этим гранатометом до вечера.

   - Я здесь такой мастер-класс покажу!.. Я весь свой взвод однажды из такого гранатомета едва в палатке не уложил... - несу я вслух бред, и с готовностью тяну руки к оружию.

   - Нам такие стрелки не нужны! - тут же одергивает на себя "трубу" Тамерлан.

   "Труба" достается чеченцу нашего ППС.

   Заняться нам нечем, настроение парадное и ленивое, спать и застольничать больше не время, и мы сидим во дворе на той же аллее, где еще вчера, как в дальнем походе, на костре дымилась баранина и никуда не спешили сидевшие друг подле друга товарищи. На первом этаже школы обосновалась избирательная комиссия, провозгласившая начало выборов. Мимо нас, через открытую настежь калитку, с большим промежутком во времени, тянутся избиратели. Народу не то, что не густо, а хватит и одного магазина всех перебить. Да, нам всё равно и на выборы, и кто станет еще президентом. Мы сидим, пока не поднимется солнце, пока на аллее какая-то тень. А после, оставив со своей обузой гранатометчика, собираемся в классы, будто для продолжения службы.

   Нечем заняться и в классах. Кто-то из местных настраивает видеоплейер, толкая в него новый игровой диск. Не "стрелялку" и гонки на ралли, а потеху с раздеванием женщин.

   Всё! Орден на грудь от врага этому чеченцу, за полную разогитацию и разложение команды участка!

   Неудачная наша службы закончилась до обеда. Какая теперь к черту служба?! Вся милиция толпою у телевизора, и уже установлена очередь. На экране три проститутки, которые корчат из себя невесть что, и ни перед кем не хотят раздеваться. Неудача за неудачей!.. Я, как и все до меня, проигрываюсь в прах. Про выборы помнят только два человека: гранатометчик и Тамерлан. Первый, догорая на солнце на школьном крыльце, весь малиновый, грызет локти, хватая каждого, выходящего по нужде:

   - Поменяй!

   Все пулей проскакивают мимо, отмахиваясь кто чем:

   - Меня самого поменяли.

   - Не знаю, как с ним (гранатометом) обращаться...

   - Скоро выборы кончатся.

   - У меня понос.

   Я полностью невозмутим:

   - Мне Тамерлан запретил.

   Тамерлан терпеливо и долго ждет, когда кончится этот бардак. Сначала он по-стариковски крякает с табурета, постепенно темнеет до тучи, и вот глядит волком на весь балаган:

   - Идите на улицу. Хватит играть...

   - Ну, хоть одну-то разденем... - сопротивляются у телевизора.

   - Я поломаю игрушку, - уже не сдерживает он себя через час.

   Асламбек - вторая по величине после Тамерлана звезда, тоже не участвует в саботаже, но пару часов назад занял очередь, и вот подошло его время. Он стоит перед экраном, скрестив на груди обросшие черные руки, выставив черный клин бороды.

   - Садись, Тамерлан! - пропускает он очередь.

   О, мудрый Асламбек!

   - Тоже попробую... - прицеливаясь на стул, квакает, как оправданье, командир.

   Проблема, которую только что создал Тамерлан, проходит сама собой. Все просто выше сегодня каких-то там выборов. С крыльца исчезла последняя фигура защиты - гранатометчик.

   И только стойкие оловянные солдаты комендатуры всё также привязаны к своим пулеметам, на крыше и на броне. Им некуда деться с постов, кроме, как броситься вниз.

   ...На первом этаже уже подсчитывают голоса избирателей, когда мы бросаем игру. Бабы раздеты, победа за нами, да и выборы, говорят, удались на славу. В вечернем выпуске новостей только и разговоров о неслыханной явке избирателей по республике. Наша 29-я школа тоже не опозорилась - комиссия проставила галочки на тысяче бюллетеней в пользу Алханова и, улучив момент, втихаря от наблюдателя пихнула их в урну. Подвиг почище Стаханова. Тот, кажется, перевыполни норму раз в десять, а эти раз в двадцать; солдаты, как на духу клялись, что за весь день школу посетило человек пятьдесят.

   Комиссия продлила себе работу, и мы ждем на улице, когда пройдет пересчет голосов. Вывалившись из туч, покатилось книзу, и сгинуло в первом лесу голое око заката. Пришла ночь, и потемнели дороги. В поселок вошла тишина с особой, невыносимой, ночной духотой. Трудно дыша, мы сидим под светлыми окнами школы, встряхивая мокрые волосы блестящими от пота руками. Обвивая пальцы, тихо тянется вверх голубой сигаретный дым. Из развалин льется приятный не угасающий аромат: запах сухого горячего кирпича и горький, как правда, запах полыни.

   Светлеет небо, и обозначились по краям сквозистые тонкие облака. Потеснив темноту, над мрачным зданием школы спешит куда-то луна. Огромная, бесподобная в своей красоте, она светит зеленоватым призрачным светом - тем, при котором воют в тоске собаки. От руин ложатся тени с короткими кривыми зубами и, темно-изумрудные, достаивают на аллее свой век мачтовые колонны акаций - бесполезное дерево уже случившихся кораблекрушений.

   К полночи, колонной из десяти машин, объездной дорогой по старому русскому кладбищу, мы возвращаемся в РОВД.

   Светит луна и за воротами полон двор прибывших. Где-то в темноте, подальше от глаз, разряжают оружие; слышно, как лязгает железом затвор. У самой калитки, взъерошенный и нахохлившийся, маячит знакомый страшный упырь - Рамзес Безобразный. Мы одинаково ненавидим друг друга и делаем вид, что не увиделись в общей сумятице.

   Наш милицейский РОВД... Негодная крепость с бетонными башнями, откуда сбежали защитники. Заутюженный разводами плац, на который дослепу смотрит бледное лицо фонаря, провисшая проволока ограждений, о которую порвано столько штанов, темные тесные комнатки общежития, пропахшие куревом и сырыми смердящими тряпками, а днем вновь истребительный, до последнего человека, развод, собаки бесхвостые - перед строем начальники, а ночью патруль или пост да темные статуи часовых...

   Но как я скучал по тому, что здесь осталось! Как же я рад лицам своих товарищей, лицам знакомым по вчерашним несчастьям людей! Как мне не хватало ваших улыбок и знакомого громкого голоса!

   Я знаю, почему мы так рады друг другу, почему так счастливы встрече и не можем наговориться. Потому что в этот раз вернулись не все. И тем сильнее чувствуешь, как легко кого-то можно из нас потерять. Мы долго стоим на плацу, и всё не можем никак разойтись. Но наш разговор не о павших. Мы знаем всех, кто погиб, но от того лишь реже произносим их имена. Большое горе немо, только малое болтливо.

   Светлая вам память, товарищи!

   Мы не станем лить о вас слез. Мы сделаем больше - завершим ваше дело.

....

1 сентября 2004 года. Среда.

   День Знаний 1-го сентября. Налаживается помалу жизнь и, будто в России, разъезжаемся мы с развода по торжественным школьным линейкам.

   Мы никогда не видели в Грозном столько детей, больше сотни в одном дворе. Такого потопа пышных белых бантов и строгих маленьких галстуков. Все в школьной советской форме, радостные и шумные, какими умеют быть только дети. И тем больнее смотреть на их вытянутое неправильное каре, поставленное вдоль закопченных, с пустыми оконными рамами, стен ...Дети, рожденные в страхе, и наследовавшие этот не уходящий страх за свою маленькую, только что начавшуюся жизнь. Кто помнит из них прошлые годы мира? Никто. Уже самые старшие забыли само это слово. Забыли и просто привыкли начинать школьный год в этом дворе, где однажды, несколько лет назад, встала на паузу, пришедшая откуда-то далеко из детства война.

   Прошла торжественная линейка, и по высокому парадному крыльцу, ведомые своими учителями, поднимаются дети. Поднимаются в классы, где давно не было света и зимнего отопления.

   Нам рукой подать до парада, и мы, не вмешиваясь, будто здесь никого, так и простаиваем весь праздник у школьных ворот. Мимо, со двора и на двор, бегают дети. Останавливается один, остальные, глядя под ноги, странно лишь ускоряются, как равняются с нами. Этого расслабило любопытство. Темноглазый худой первоклассник, он осторожно показывает пальцем на мой, самый первый к нему, автомат:

   - А, вы, не будете стрелять?

   - Нет, - заворачиваю я оружие в сторону. - Не буду, - добавляю я, натягивая на спокойном лице самую отзывчивую улыбку.

   Мальчишка всё также смотрит на автомат, и только после ответа заглядывает в мои глаза. Ничего такого в этом взгляде, кроме детского торжества. А вот он бросился догонять остальных, и помутилось в душе от вопроса.

   Я поворачиваюсь к Сквозняку с Дядей Петей; только что говорили, и вот отрешенно молчат. Молчат и потупили лица, на которых, как огоньки, просвечивает досада с какой-то стыдливой злостью за то, что случилось.

   Мы поняли только сейчас. Мы только сейчас разгадали, чего они с такой поспешностью бегут мимо нас...

   Наверное, чтобы понять, что сделали взрослые, нужна не Минутка, не Белый дворец Дудаева. Надо прийти сюда, во двор этой школы, во двор 29-й, в другие такие дворы. Посидеть на низких маленьких лавочках у изрешеченных пулеметами заборов, через которые навылет простреливает солнце, через которые насквозь сочится луна. Надо расчистить от кирпича и от шифера место для школьной линейки, и вернуть всех детей, что прошли эту школу. Вернуть, построить в каре, а потом сильнее протереть руками глаза, чтобы вышли из строя павшие, оставив живых. Вот теперь пусть идут взрослые сюда говорить... Но, даже заставив детей безмолвствовать, у кого хватит сил, встать перед строем что-то сказать? Это ведь дети, их не обманешь неправдой.

   А может, принять вину на себя, от всей души извиниться за то, что мы испортили, искалечили, отняли у них самое дорогое - Детство. Да, только поганка - душа, что смеет такое сказать. Детства не извинить.

   Что остается? Держать ответ перед Судом Истории?.. Да, не будет никакого суда. И дети, кто останется жив, когда-нибудь вырастут, и сами забудут и, может, не станут искать виноватых. Только всё это будет потом. Через пять, через десять, пятнадцать лет...

   Всё это случится. Не о чем нынче переживать. Всё пройдет в будущем.

   Но, как смотреть на это сейчас?!.

   После школы я закрываюсь в кубрике, не вылезая оттуда весь день. Всё, что мне нужно - умещается здесь, сам я тоже здесь, а работа - не конь, небось, не ускачет.

   Вечером в общежитии, - только что из гостей от армейцев, - торгует боеприпасом контрабас Чудовище. Ему заказали два "цинка" и он за раз провернул операцию. Купил или сменял - никто и не спрашивал. Здесь же один патрон равен булки хлеба на рынке - семи рублям денег. Мы берем по несколько магазинов, не надеясь на службу вооружения. Здесь каждый получил по приезду четыре рожка и каждый по уезду их должен вернуть. Мало кого волнует, как их сбережешь. "Даже, если кого-то убьют, после него должно остаться сто двадцать патронов", - пошутил однажды по теме начальник.

   Перед отбоем в кубрике трется Антилопа - чернильная пиявка уголовного розыска. У меня парикмахерская электромашинка, и часто кто-нибудь просит подстричь. Этот тоже решил подровнять свои лохмы; торчат, как панама.

   - А я слышал, что ты 21-го августа с участка сбежал... - без особого желания достаю я машинку.

   - Ни откуда я не сбегал, - неожиданно прячет глаза Антилопа. - Это дураки наши наговорили... - начинает он часто моргать.

   - Ты, вроде, за главного был, кто струсил... - проверяю я до конца малоизвестную мне историю.

   - Там вообще было всё по-другому... - уже жалеет он, что пришел.

   Он стоит посреди комнаты, в расстёгнутой настежь рубахе, и водит по сторонам наклоненной головой - совсем защипала правда глаза. И, вроде, немного той правды, а все вороны в городе знают. И вот он большой, вислоплечий и вислопузый, и вроде, какой-никакой, а начальник в угрозыске, командует операми, и стар уже, живет пятый десяток, а тут один лейтенант - ровесник его сыновьям, считай, что плюет раз за разом в лицо. Другой бы давно ушел, или же плюнул в ответ. А этот всё также не двигает с места, и смотрит взглядом бездомного пса.

   - Тут только край волоса обровнять, - резиново улыбается он

   - Не стану я подстригать, - всё выяснив, бросаю я машинку на стул.

   Он так и уходит, несолоно похлебав. Мало того, что бежал, так хоть бы потом сознался, сидел и помалкивал, а тут на первом заседании службы огласили запрос МВД Республики на награды героям за то самое 21-е августа: написать представления всем отличившимся. Антилопа утверждал списки, и не забыл себя подать на орден. На следующий день в новое заседание службы кто-то из вышестоящего начальства, прочитав списки, вслух, не называя фамилии, при всех попрекнул мерзавца:

   - А тех, кто струсил, еще и на орден подали!

   Антилопа сидел дальше всех, всё расслышал, и с места добавочно возмутился:

   - Да, да! Я сам видел, как подавали.

   Сегодня в осетинском Беслане в момент парадной линейки террористы захватили школу. Двадцать пять - тридцать боевиков взяли в заложники около четырехсот человек присутствующих, в основном детей, некоторых убив сразу при нападении.

   Боевики приехали в школу на грузовике ГАЗ-66, в полной боевой экипировки, в масках, с оружием, взрывчаткой, гранатометами. При захвате школы один из бандитов был убит местным милиционером. Остальные, закрывшись детьми, сидят сейчас в школе играют в политику: требуют выпустить из тюрем товарищей по июньскому ингушскому рейду, и полного вывода войск из Чечни.

   В Беслане весь день выгружается спецназ Армии, МВД, ФСБ. На ноги поставлена вся республика.

   Хотя уже ночь занавесила окна... Да, кто сейчас там может уснуть? У кого хватит для этого сил?