Добрые двести

Интервью Лидия Маслова.

В своё время Алексей Балабанов нанёс сокрушительный удар по политкорректности дилогией " Брат". Его триллер " Груз 200" - зрелище куда более жёсткое. С Балабановым можно говорить только о кино - больше его, кажется, ничего не интересует. Впрочем, если учесть, что кино не слишком-то отличается от жизни, можно сказать, что с ним можно говорить на любую тему.

Маслова: Своими двумя предыдущими работами - комедией "Жмурки" и мелодрамой "Мне не больно" - вы несколько усыпили бдительность тех, кто ищет в ваших фильмах проявления фашизма, человеконенавистничества и прочих гадостей. В этом смысле "Груз - 200" станет весьма неожиданным ударом по зрительской психике. Вы готовитесь к ответной реакции или вам уже не интересно об этом думать?

Балабанов: Если честно - не интересно. Мне было интересно, когда я снимал жанровые фильмы - смогу я это сделать или не смогу. Когда я снимал "Мне не больно", мне хотелось узнать, будут девушки плакать или не будут. Ну, в общем, получилось, даже не только девушки плакали, как я потом выяснил. В "Жмурках" не получилось, потому что у нас нет такого жанра - чёрной комедии. Люди пришли смотреть "Брата - 3", и большинство просто не поняли, что это комедия. Мне же казалось, что это очень смешно.

М: То есть "Жмурки" были восприняты, как реалистическое кино, хотя это чистой воды гротеск. А не может с "Грузом -200" произойти обратное: вы снимали реалистический фильм, но эта история выглядит такой фантасмагорией, что многие воспримут её как надуманный ужастик.

Б: Нет там ничего надуманного - всё абсолютно реально. Я набрал всяких вещей из советского времени - что-то мне девушки рассказывали, что-то я сам знал - и все их объединил. Всё основано на реальных событиях, и я пытался сделать это практически в духе натурализма. Ладно одну девушку изнасиловали бутылкой, и даже не одну (просто мне одна девушка рассказывала), но я таких историй знаю больше. И когда всё это концентрируется в едином пространстве на полтора часа, получается, может быть, чересчур

М: Время действия 1984 год, возникло сразу, и вариантов никаких не было - чуть раньше или чуть позже? Мне кажется, со всем комплексом идей можно с соответствующими корректировками перенести и в наше время. Или нет?

Б: Нет, всё таки это ретро, во всём. Там соблюдено всё с художественной точки зрения, там всё очень правильно сделано. Я помню это время очень хорошо. Я тогда жил в Свердловске, потому я и взял провинцию. Тогда как раз начало музыки рок-н-рольной было - не даром же я концерт Цоя в конце поставил. Там в принципе музыка-то красивая...

М: Песня Юрия Лозы "Мой маленький плот", которая у вас лейтмотивом проходит?

Б: А что она очень хорошо лежит.

М: Да лежит-то хорошо, только её после "Груз - 200" уже трудно будет слушать без содрогания. Вы вообще выбирали музыку, которая вам нравиться, или ту, что ненавидите?

Б: Ту что ложится под изображение. Я всегда подбираю по изображению. Либо снимаю уже имея ввиду какую-то мелодию.

М: В "Грузе-200" радостный саундтрек производит добрую половину художественного эффекта из-за его полной вроде бы не сочетаемости с жутким сюжетом.

Б: Ну а "Вологда"- красивейшая песня, кстати, очень популярная в то время...

М: И в финале жизнеутверждающая песня Цоя, что "время есть, а денег нет, и в гости некуда пойти",

Б: Это как раз начало такое, одна из первых его песен, с первого альбома. Она мне очень нравиться, и я всегда когда водки выпью её пою.

М: А в принципе финал "Груз-200" можно понимать как жизнеутверждающий - когда два мальчика уходят в даль, обсуждая, как бы бабок заработать? Потому что у меня двойственное ощущение: с одной стороны, перед ними вроде перспективы открываются, а с другой уж больно эти перспективы на тупик смахивают.

Б: Это новое время начинается. Я когда работал пять с половиной лет ассистентом режиссёра научно-популярного кино, от Свердловской киностудии ездил по северам очень много. Я достаточно долго жил с ненцами. Эти истории про детей, которые спирт пьют, - всё это я сам видел. Это реальные вещи. Действительно, было очень выгодно покупать, выменивать шкуры и продавать их. Я этим не занимался, но были люди, которые приезжали, и при мне это делали.

М: И зарабатывали бешеные деньги?

Б: Ну, не бешеные. Но если у меня зарплата была 120 рублей, то там на одной шкуре можно было сделать такие деньги. Это будущие капиталисты, олигархи, которые решили деньги зарабатывать. Говорит же всё время персонаж Алексея Серебрякова: "скоро всё изменится, скоро всё изменится". Я в том году познакомился с "Наутилусами" в Свердловске, они только начинали первый альбом, а в 1986-м снял спецвыпуск киножурнала "Советский Урал" про новую молодёжь, которая ищет какие-то новые пути - это была моя первая официальная самостоятельная работа. Уже тогда что-то внутри назревало.

М: Как по-вашему, ретро создаёт некую амортизирующую прокладку между экраном и зрителем, которая несколько смягчает шок?

Б: Мне казалось что в современности нельзя сделать такую историю - возникнет отторжение. А в то время...молодёжь этого не помнят, но люди моего возраста сталкивались с такими историями. Потому что людей ни за что в тюрьму сажали. Это не 37-й год конечно, но всё равно очень мрачно.

М: Вы писали сценарий на Евгения Миронова. Тогда, кажется, вы первый раз на этого актёра нацелились. Что в его психофизике показалось вам подходящим для роли оборотня в погонах?

Б: Он артист хороший. Алёша Полуян тоже хорошо сыграл. Но с Мироновым совсем другое кино получилось бы - более выраженное, энергичное. Я бы по-другому его делал, кадры были бы совсем другие. Миронов есть Миронов. Но он категорически отказался.

М: А чего он испугался? Что его потом не будут снимать в экранизациях Достоевского? 

Б: Да, конечно. Он сказал, что больше никогда не будет сниматься в отрицательных ролях. Это уже, в общем, не актёр называется, потому что актёр должен в хороших ролях сниматься. Положительная она или отрицательная, но если роль хороша - то почему бы не сняться?

Б: А девушку с трудом нашли?

Б: Ну конечно, были проблемы. Но многие соглашались - раздеваться, я имею в виду. Со студентками как раз проще в этом плане. Мне предлагали девушек, которые были согласны голыми сниматься, и я уже среди них выбирал.

М: Вы много говорили что объяснить процесс творчества невозможно: вам являются какие-то картины, вы их записываете...

Б: Да, иногда даже во сне снятся какие-то вещи.

М: У вас нет потребности отрефлексировать: почему мне именно это привиделось?

Б: У меня-нет. Просто так вот было, и надо это показать, главное-чтобы было интересно, не скучно. Я говорю: у меня главная задача была в "Мне не больно", чтобы девушки заплакали. А там уже столько всего наворотили, столько всяких мыслей-хотя там ни одной мысли нет. Так же в "Жмурках"- мне хотелось чтобы было смешно, так же в "Войне"-мне было обидно за наших ребят, которые в яме сидят, мне хотелось про это снять. И я встречался с ними, они мне кучу историй рассказывали - как людей из Москвы воруют, пальцы отрезают, как покупают.

М: Допустим, вы мысли вкладывать в фильм не любите, но эмоции вкладываете. В "Грузе-200" какая основная эмоция по отношению к советскому времени?

Б: Мне кажется что это всё-таки достаточно страшное было время...Я вообще-то против того времени. Хотелось что-то делать, а ничего не разрешали. Я уже тогда хотел кино снимать, но ничего было нельзя, всё контролировали, цензура была чудовищная. Я это описал в дневниках - у меня четыре тетради дневников. Я сидел и записывал: как служил в армии, страшно было - я два года прослужил, с 81го по 83й. Это какое-то издевательство было над людьми - а я офицером служил, после института.

Мой ком.: здесь кусок интервью вырезали.

М: Ни один из персонажей не транслирует вашу точку зрения? Даже в дискуссии о том, есть ли душа?

Б: Нет, я просто передал свои ощущения от того времени. Это две точки зрения: один считает, что души нет, а другой - что душа есть. Вот и всё. Один верит в бога, а другой не верит. Вот они и противостоят друг другу.

М: они оба правы по своему?

Б: Конечно, на тот момент правы. Но потом один понимает свою неправоту и идёт в церковь.

М: Да, профессор научного атеизма собирается принять крещение. Вы считаете, что ортодоксальное православие с его обрядовой стороной - это путь к более осознанyому существованию?

Б: Вот смотрите: я был комсомольцем, как и большинство в моё время. Теперь я человек православный, хожу в церковь, как и большинство тех, кто были комсомольцами и атеистами. Это тоже признак времени. Сейчас кого ни спроси из моих знакомых, все православные. Я родителей своих коммунистов, покрестил, у меня дети крещённые. А когда-то моя мама с Ельциным на съезды партии ездила...

М: Получается, что это не сознательный выбор, а стадное чувство: раньше все вступали в партию, теперь все пошли в церковь. А человек как жил, не приходя в сознание, так и живёт: что общество ему предлагает, то он покорно и принимает.

Б: Пожалуй, да. Человек вообще существо ущемлённое и слабое. Сильных людей мало. Вот Кирилл у меня был, очень хороший звукооператор, когда я "Замок" снимал. Он ещё тогда в германии нашёл православную церковь и в неё ходил. Хотя он тоже когда-то был пионером и комсомольцем. А теперь он стал иеромонахом, недавно ко мне в гости приезжал. Такой чёрный монах, но это совсем радикальная сторона.

М: Значит вы всё-таки на стороне человека , который верит в существование души?

Б: Безусловно, потому что я верю сам. Но в то время я не верил. Я в то время был атеистом., и ни о каком боге у меня и мысли не было.

М: Почему же вы изменились?

Б: Я не знаю, как-то так получилось. Книги появились другие, я Евангелие прочитал, Библию, что-то узнал...Раньше же ничего не было - только "Мастер и Маргарита", про дьявола книжка, откуда я узнал о существовании Иисуса Христа, причём уже после института. 

М: И если бы общественная ситуация не изменилась, то вы бы так и остались атеистом?

Б: Конечно. И вся страна так жила бы.

М: Выходит, от человека ничего не зависит?

Б: Ну, как не зависит? Зависит. Просто есть люди сильные и люди слабые. Общество сильнее человека: личность-это личность, а общество-это много личностей, и много личностей всегда подавят одну личность.

М: В этом году фильму "Брат" исполняется десять лет. Возможен ли сейчас герой такой же убедительности и силы?

Б: Не знаю, никогда об этом не думал. Сейчас есть подобные фильмы, скорее даже сериалы. Есть какие-то сильные герои, которые, в общем, что-то делают. Здесь во многом достижение Серёжи Бодрова, потому что он такой: я бы не придумал фильм "Брат", если бы не познакомился с ним на "Кинотавре", после того как посмотрел "Кавказского пленника". Я посмотрел и сразу всё понял про фильм. И предложил ему: давай кино вместе сделаем. Ведь в стране вообще не было кино. Он говорит: давай. Практически бюджет "Брата" был меньше ста тысяч долларов. Всё на квартирах снимали, все работали бесплатно, на энтузиазме. Как я когда-то любительское кино снимал, так же и здесь получилось. Это второй "Брат" уже с бюджетом был.

М: А сейчас, десять лет спустя, вы как-то объясняете для себя успех "Брата"? Ведь вы наверное не ожидали, что он станет столь популярен.

Б: Конечно, не ожидал. Вообще-то я хотел три "Брата" снять. Я Сельянову сразу предложил: первый в Питере, второй в Москве, а третий в Америке. А потом скучно как-то стало в Москве, и я решил объединить его с Америкой. Фильм получился немного длиннее, но это уже более жанровое кино. Это сознательно было сделано.

М: А к использованию образа Данилы Багрова в политических целях (на плакатах-"Данила наш брат, Путин- наш президент") вы как относитесь?

Б: Это уже не моя проблема, я этим не занимаюсь. У меня есть продюсер Сергей Михайлович Сельянов. Они придумывают, у него целая компания есть, которая занимается всякими слоганами.

М: Ну это ж не они, наверное, придумали, кто-то просто взял и использовал образ популярного героя. Вас это не коробит?

Б: Это не моё дело. Их дело - продать потом кино. Почему я делаю один коммерческий фильм, один некоммерческий - через раз? Потому что нельзя всю жизнь делать фильмы, которые подводят продюсера, надо совесть иметь.