«Умман-манда» — не произвольный конструкт месопотамской учености начала II тыс. до н.э., а понятие, отражавшее представление о существующей на дальнем севере (в регионе Кавказа) «варварской» общности, отдельные волны нашествий откуда иногда достигают Месопотамии.  Исходно термин, видимо, был месопотамским названием расселявшейся в сиро-верхнеевфратском регионе этнокультурной общности II тыс. до н.э., соотносимой с переднеазиатскими (индо)-ариями того времени.

Аккадский термин «умман-манда» до сих пор не получил твердого разъяснения [2; 3; 4]. Он мог применяться и в обобщенном смысле как «некие опустошительные варварские группы, вторгающиеся издалека, из отдаленных/периферийных / варварских регионов», и как конкретное наименование (фактически этнополитоним) определенных конкретных групп, причем второе использование оставалось очень редким, ограниченным лишь несколькими случаями — что привлекает внимание, если учесть, с каким множеством «варварских» и периферийных образований и врагов сталкивались жители Месопотамии. Этимология термина не помогает выяснить его историю, так как его первая часть означает «полчища, войско, отряд(ы), [организованная] группа, люди [как организованное единство для выполнения боевых и трудовых задач]», а вторая часть, “манда” — неизвестное слово, для которого было предложено множество гипотетических этимологий из разных языков (от аккадского до индоевропейских), но ни одна из них не имеет положительных доказательств. 

Термин «умман-манда» впервые употребляется в старовавилонский период, причем сразу в трех различных значениях, продолжая использоваться в тех же трех ролях и далее. В одной из них это слово обозначало, в обобщенном смысле, некую враждебную варварскую силу издалека, могущую вторгаться в Месопотамию. В этом значении термин впервые появляется в поздне-старовавилонских текстах о знамениях и гаданиях (иногда в этой роли он употребляется как перифрастическое, аллегорическое наименование какой-то известной общности, например, эламитов — но лишь окказионально, ad hoc, без применения его как устойчивого именования этой общности). 

Другая ипостась «умман-манда» старовавилонских текстов — это умман-манда далекого исторического прошлого, связанные с разработанным месопотамским литературно-историческим сюжетом, сложившимся в старовавилонский период и представленным, прежде всего, в разновременных версиях т.н. «легенды о Нарам-Сине и вражеских ордах». Согласно ему, в древние времена шумерских династий и династии Аккада (т.е. в средние четверти III тыс.) где-то далеко на севере обитала некая варварская общность, именуемая составителями этих композиций «умман-манда» (здесь это не обобщенная категория, а наименование конкретной группы, существовавшей наравне с другими народами и политиями). Эти «умман-манда» дважды сталкивались с Месопотамией: Эн-Меркар, ранний царь Урука, победил их (его победа над умман-манда вводится как хорошо известный факт и в Хронике Вайднера), но при Нарам-Суэне Аккадском те же умман-манда совершили опустошительное нашествие на Переднюю Азию с северо-запада на юго-восток, от центрально-восточной Анатолии до Персидского залива. Между тем источники самого III тыс. до н.э. не употребляют термин «умман-манда». Это оставляет нам два варианта: либо весь обсуждаемый сюжет является сознательной чистой выдумкой старовавилонских писцов, ошибочно осознан жителями Месопотамии на все последующие времена как достоверное сообщение о событиях их прошлого, или в данном сюжете эти писцы воспроизводили исторические воспоминания о каких-то реальных событиях и реальной группе варваров, но по какой-то причине назвали ее задним числом термином «умман-манда», возникшим в их культуре уже в их собственные времена. Второе представляется более вероятным.

Третий способ использования нашего термина в старовавилонский период и ближайшие следующие столетия заключался в том, чтобы применять его как обычный этнополитоним для определенной общности. «Манда» одного древнехеттского текста — одна из групп населения, с которой хетты сталкиваются в ходе войн с хурритами Сирии; в древнехеттских законах (§ 54–57) «умман-манда» названы в списке общностей, обитавших на восточной периферии хеттской сферы власти (две из них, в т.ч. Сала — к востоку от Верхнего Евфрата); в связи с этим Г. Капанцян указывал на древнеармянские источники, говорящие о соседящих друг с другом областях «Манда» и «Сал-» в бассейне Арацани [1, c. 135–139]. Если вслед ему связывать их с древнехеттскими Манда (и Сала), что вполне убедительно, то слово «манда» должно быть твердым и вполне конкретным названием соответствующей группы, поскольку никто на Армянском нагорье не стал бы именовать местную область аккадским термином (да еще категориальным / обобщающим). Текст сирийского правителя Идрими (ок. 1470 г. н.э.) именует Парраттарну, царя Митанни, вперебой двумя титулами: «царь воинств хурри» и «царь воинств-манда [умман-манда]» (иной возможности чтения текст фактически не оставляет). Это может объясняться двояко: либо “манда” здесь используется как полный синоним «хурритов» (по крайней мере, верхнемесопотамским), или манда и хурриты были двумя разными компонентами для государственности Митанни, и Парраттарна мог быть титулуем по своей власти над каждым из них. Первый вариант (именно его предпочитает С. Адалы [2]) представляется не особенно вероятным: клинописные источники этого времени много раз упоминают хурритов, но под их собственным именем, не прилагая к ним термина «умман-манда»; стань этот термин обозначением хурритов (вообще или верхнемесопотамских), он встречался бы в наших источниках намного чаще. С наличием областей верхнеевфратских (позднее арменизированных при сохранении названий) областей Манда и Сала это объяснение тоже не вяжется. Между тем Митанни действительно было государством дуального генезиса, связанного с хурритами и пришлыми (возможно, к моменту прихода уже частично хурритизированными) переднеазиатскими ариями, основателями самого государства и династии Митанни; было бы только естественно аттестовать Парраттарну как царя по отношению к каждому из этих компонентов. В таком случае в манда надписи Идрими надо признать переднеазиатских ариев (как предполагал в свое время Э. Форрер, еще не зная текста Идрими).  В общем, древнехеттские источники и текст Идрими используют термин «умман-манда» как обозначение определенной современной им этнической общности, присутствовавшей в Северной Сирии, Верхней Месопотамии и верхнеевфратском регионе и, видимо, соотносящейся с переднеазиатскими (в т.ч. митаннийскими) ариями этого времени. Остальные примеры упоминания «манда» II тыс. (угаритское письмо XIII в. до н.э., старовавилонский архив из Чога Гаване, где термин «манда/манду» означает некую разновидность воинов или подразделений, и документ времени Зимри-лима из Мари, упоминающий в числе его служащих четырех «людей манда») не дают сведений о смысле термина. 

В VII-VI вв. до н.э. ассиро-вавилоняне вновь используют термин «умман-манда» как этнополитоним для определенной общности, теперь, правда, как эмфатический и архаизирующий — как название ираноязычных кочевников, пришедших из-за Кавказа, и связанных с ними сил. 

Итак, наш термин функционирует в четырех основных значениях двух типов:  в обобщенном смысле, обычно понимаемом как «некие (вторгающиеся) варвары издалека»; как конкретный этноним / обозначение трех общностей: 1) некоего реального или вымышленного варварского народа дальнего Севера, столкновения с которым приписывались древним Эн-Меркару и Нарам-Сину, 2) современных носителям термина групп населения, распространенных на Верхнем Евфрате и в смежных регионах и, видимо, соотносимых с переднеазиатскими ариями; 3) в архаизирующем эмфатическом употреблении — как обозначение «варварских» пришельцев, вторгшихся с Северного Кавказа. При этом для каждой эпохи наш термин используется как (квази)этноним лишь для одной определенной общности.

Но при этом он никогда не применялся в качестве подобного (квази)этнонима (будь то обычного или эмфатического) ни ко всем остальным бесчисленным «варварским» / отдаленным племенам, общностям и образованиям всех известных макрорегионов месопотамской картины мира, ни к народам, живущим за этими макрорегионами (например, к грекам, лидянам, кушитам, индийцам, жителям восточного Ирана и Средней Азии и т.д.), а также к циркумурмийским областям (в т.ч. маннеям), до-«имперским» мидянам и остальным иранским племенам и образованиям новоассирийской эпохи. Термин «умман-манда» применялся как (квази)этноним только к группам, ассоциируемым с севером и транс-загросским дальним северо-востоком. Тем самым его значение в обобщенном смысле слова должно быть уточнено до «отрядов варварских народов, чья родина лежит где-то у северной окраины мира, в регионах за Наири и др.», иными словами, при Кавказе, и нам следует добавить к перечню известных макрорегионов месопотамской картины мира (старовавилонского и последующих периодов) крайний северный, за-наирийский макрорегион, пришельцев откуда (и ассоциируемые с ними образования) и могли именовать «умман-манда».

Как могло возникнуть такое понятие? Из трех ранних значений термина, возникших в старовавилонский период — «варвары с (за)окраинного севера в общем смысле», «древние умман-манда Эн-Меркара и Нарам-Суэна» и «современные умман-манда Сирии, Верхнего Евфрата и Парраттарны» — только одно могло быть первичным, два других должны были быть деривативными. Семантика термина (не просто народ, а «отряды» этого народа) и время его появления в источниках побуждают считать, что первичным было именно третье значение: термин появился как обозначение определенных пришельцев с севера — сиро-верхнеевфратских «манда» старовавилонских времен, а потом применялся в общем смысле и к другим общностям (в т.ч. к легендарным северным варварам далекого прошлого) по ассоциации или в силу представлений о том, что они родственны указанным «манда». Вопрос о том, возникло ли само слово «манда» на чисто аккадской почве (например, от мандум — дикая, незаселенная местность [2]), или связан с возможным названием переднеазиатских ариев митаннийского круга (ср. армянское верхнеевфратское Манда-, основу названия Митанни — майтт-, чередующиеся этнотопонимические основы Мант- и Мат- в приурмийской хурритской зоне) может быть решен только общими усилиями специалистов по индоиранской, кавказской, хурритской и семитской филологии.

Автор статьи: Немировский А.А., канд. ист. наук, ИВИ РАН

Литература

1.    Капанцян Г. А. Хайаса — колыбель армян. Ереван: изд-во Акад. наук Арм. ССР, 1947. 291 с.

2.    Adalı S. F.  The Scourge of God: The Umman-manda and Its Significance in the First Millennium BC. Helsinki: Neo-Assyrian Text Corpus Project; Winona Lake, Ind.: Eisenbrauns, 2011, 218 p.

3.    Cornelius F. ERIN-Manda // Iraq. 1963. Vol. 25/2. S. 167–170

4.    Komoroczy G. “Umman-Manda” // Acta Antiqua Academiae Scientiarum Hungaricae. 1977. Vol. 25. P. 43–67.