Троица

На иконе изображены три ангела, сидящие за престолом, на котором стоит чаша с головой тельца, приносимого в жертву.

30 мая 2023 года

Кирилл Алексеев, Искусствовед

Я уже писал [в запрещенной социальной сети] об иконе Боголюбской Божьей Матери, домонгольской, которая в девяностые была передана одному из Владимирских монастырей — Княгининому, кажется. И там эта икона была передана в капсуле, которую должно было поддерживать электричество. Монашки отключали эту капсулу для экономии [электричества]. Спешу напомнить, что это — икона XII века, один из символов Киевской Руси наравне с «Троицей». Домонгольских икон всего около тридцати штук, и это то, что называется бесценным активом художественного русского искусства. Мы их больше никогда не найдем, их нету. Они все наперечет — в Успенском соборе, в Русском музее, Третьяковской галерее, в музее Великого Новгорода, в Московском Кремле… Все! Вот такая икона была утрачена! Она находится длительное время на реставрации — красочный слой практически полностью отделился от основы, и эта икона выглядела так: доска отдельно, осыпавшаяся краска отдельно. 

Подобная история произошла с Ипатьевским монастырем в Костроме. Он был передан Русской православной церкви, и ряд находившихся там на музейном хранении вещей был просто утрачен. Их местонахождение неизвестно. Там, конечно, не такие ценные вещи… Тем не менее сохранность после передачи Ипатьевского монастыря под большим вопросом. Там было все в жуткой спешке, но проследить судьбу очень многих вещей, которых сейчас нет, — большая проблема. Дело в том, что то, что выставлено в Ипатьевском монастыре, — это одно, а то, что там еще хранилось как музейные единицы, — это совсем другое. Здесь, к сожалению, мы не можем подробно сказать обо всех вещах, которые были утрачены в монастыре… Еще, как пример бытования предметов искусства в музейных стенах, мы имеем фрески Рублева в Успенском соборе во Владимире, которые находятся в храме, где проходят богослужения и коптятся свечи. Не надо быть специалистом, чтобы понять, что это абсолютный вред. Невозможно сосуществование копоти и фресок XV века, это недопустимо. 

Еще можно сказать о фресках XIII века в лестничной башне Георгиевского собора Юрьева монастыря в Великом Новгороде, которые на протяжении десятилетий были открыты всем ветрам. Священники никого не пускали, никакого экспертного наблюдения не было, конечно, это все подверглось серьезным разрушениям… Эти случаи можно перечислять бесконечно. Церковники же молятся на эти изображения, функция сохранения для них вторична — они живут ощущением того, что Бог не позволит пропасть. Тут просто разное отношение к материалу — он для них функционально другую роль исполняет. 

Что касается конкретно «Троицы»: она, как лоскутное одеяло, состоит из очень многих элементов красочного слоя. Если их помещать в резкие скачки температуры, давления, влажности (а там важен каждый процент), то мы ее просто потеряем.

При этом, надо отдавать себе отчет, что [«Троица»] это самое главное произведение древнерусского искусства. Это наша, прости господи, «Мона Лиза» или «Венера Милосская». В случае ее потери мы лишаемся важнейшего предмета не только религиозного искусства, но и обычного, светского. «Троица» — это знак преемственности с византийским искусством. «Троица» — объяснение того, почему Москва — Третий Рим. Утрата или повреждение самого ценного памятника русского искусства и нашего государства — это очень плохой, очень скверный знак. Я бы на месте людей, которые занимаются решением этого вопроса, еще испытал бы некоторый суеверный страх по этому поводу.

Это вообще один из образов нашей идентичности. Помню, когда я работал в Третьяковской галерее, были вопросы о том, чтобы перенести икону из зала в реставрационное помещение — и то не решились, а это лишь десятки метров, через которые ее бы несли в капсуле. А тут перемещение на длинную дистанцию на долгое время… Это все очень чревато и плохо закончится — не надо быть пророком, чтобы это понимать.

Мы беспокоимся насчет государственных символов, флага, герба, а «Троица» — это намного более важный образ. Образ не внешнего, а внутреннего. Поэтому любого рода повреждения этого образа пагубно могут повлиять и на общественное мнение. А скрыть это будет невозможно. Произойдет деноминация ценностей. 

Икона — это не человек. У него регенеративные функции есть, на нем что‑то может зажить, зарубцеваться… А икона (и произведения искусства вообще) в случае ущерба невосполнима, ее только можно сымитировать. Ни основа, ни красочный слой не нарастут, как волос или ноготь. Поэтому этот кейс с Боголюбской иконой убедительно показывает, что РПЦ как институция не справляется с хранением музейных экспонатов.