Элитология: Осмысление лоха - Словарь когнитивных войн

Стрим в Телеграм-канале Семена Уралова от 19.05.2023

Семен Уралов. Уважаемые друзья, мы начинаем. Это наша специальные диалоги о военно-политической философии и русской культурологии с Алексеем Чадаевым.

С вами Семен Уралов. Те, кто нас слушают в записи. Вначале – музыка. Всегда имеет значение. Прозвучала песня Михаила Елизарова «Воин Господень».

Алексей, приветствую. После некоторой паузы снова рад видеть, слышать. Почему эта песня?

Алексей Чадаев. Ну, потому что мы сегодня обсуждаем тему лоха. И я, в общем, скажу, как я на нее вышел, и почему я считаю ее важной.

У меня была задача по работе, – не побоюсь этого слова, консалтерско-политической, всякой. Написать записку о российской элите. И я озадачился – по конституирующему признаку точнее всего описать российскую элиту.

Я понял, что этот признак носит характер апофатический. То есть, кто у нас элита? Это, по большому счету, – все, кто «не-лох». И мы не сможем понять, как устроена наша элита, без понимания того, кто тот самый лох, который – «не-они». Вернее, которому они себя противопоставляют в самоосознании, самоидентичности…

СУ. Тройная конструкция получилась, да? Они не лохи, это элита.

АЧ. Да. Поэтому для того, чтобы понять что-то про них, мы сначала должны понять про то, кто такие лохи.

СУ. И нам товарищ Елизаров помогает.

АЧ. Да, товарищ Елизаров нам помогает, потому что его лирический герой — это очевидный пациент дурки, который общается с психиатром и пытается ему донести какую-то правду о том, как устроена жизнь. А психиатр ждет, когда тот успокоится, и можно будет ему вколоть галоперидол.

СУ. Но говорит, как всегда бывает, правду, которую ждет народ.

АЧ. Как водится у нас только в этих ситуациях правда и говорится. Это, кстати, важно. Потому что, если мы сейчас дальше пойдем в феноменологию лоха, то поймем, что, в частности, лох – это тот, кто верит тому, что говорится публично.

Это тот, кто: «я верю в честность человека и неподкупность постовых».

СУ. Ну да, то есть лох это – герои «Нашей Раши». Вот они нам показаны.

АЧ. Ну, это карикатура.

СУ. Карикатура на лохов.

АЧ. Да, разумеется. Но на самом деле главное в концепции лоха – что это тот, кто живет по правилам. То есть кто верит всему, что ему говорит система. Причем под системой понимается не только официоз, официальная пропаганда, но и очень широко понимаемая система. То есть все, что говорится публично.

Любому нарративу, который находится в публичном поле. И который не просто верит, а который свои жизненные стратегии выбирает, исходя из предлагаемых ему системных вариантов.

СУ. Ну давай тогда от точки определяться. Хорошо, мы не лохи, – те, кто считает себя элитой. А кто тогда есть лох? Должен быть какой-то сферический лох в вакууме, или в палате мер и весов должен лежать какой-то идеальный лох?

АЧ. Мы тут с тобой обсуждали Мировую жабу, надо тогда Мирового лоха тоже написать. В общем, я думаю, что это уникальная наша история, постсоветская. Дуализм: лох – не-лох. Я думаю, что здесь все связано, конечно, с 1991 годом, с обвалом СССР и перестройкой.

В чем уникальность? Это было очень сложно устроенное, сложно организованное общество с весьма изысканной, я бы даже сказал, социальной матрицей, в которую было встроено много людей.

И эта матрица закончилась, просто умерла. И общество поделилось на тех, кто остался в ней, даже несмотря на то, что она умерла, и тех, кто из нее выписался, выщелкнулся, превратился в свободного радикала и понял, что отныне – каждый за себя.

Для этого в языке есть специальный глагол – «поднялся». Всех «опустили» в 1991, но некоторые особо ушлые, особо умные смогли подняться, а все остальные подняться не смогли и остались там, на этом самом лоховском дне.

СУ. Подняться и раскрутиться потом.

АЧ. Поднявшись, потом еще и раскрутиться. Вертолетным путем с этого дна поднялся, а потом начал крутиться, и раскрутился.

СУ. Я заметил, — у меня как раз эти самые 90-е приходились на провинцию, — а потом, когда общался с нашим поколением, с москвичами, с тобой, то, что мы говорили, — что в провинции больше нужно было подняться, и этот процесс, — это десятилетия, и на дольше растянулось, этот процесс «подняться».

И именно в тот момент у нас начали возникать, – ну, у нас еще здесь, так сказать, не поднялись, а там уже раскручиваются. И, например, наш сериал «Моя прекрасная няня», которая из Мариуполя, – к тем, кто уже поднялись, и это уже встреча двух миров, собственно, лохов и не-лохов, получается?

АЧ. Ну, да.

СУ. Ну, это уже в массовой культуре?

АЧ. Да, да, но у этой всей истории есть своеобразная этика. Ну, то есть, например, лоха положено доить и разводить, и, если ты сумел лоха подоить и развести, — это некая гордость, некое достоинство, это значит, ты молодец. Собственно, лох он для того и создан, чтобы его доить.

Но при этом этот лох – в разных ипостасях, то есть на выборах он называется электорат, и там его нужно развести на то, чтобы он проголосовал как надо. В магазине он называется потребитель, и там ему надо впарить, чтобы он купил что-то, что ему не нужно, убедив его в том, что он без этого не может жить.

У него много лиц, много ипостасей, у этого лоха, но самое принципиальное, что «не-лохи», они для себя поняли, что двойная мораль – все то, что делается для масс, – ни в коем случае не должно приниматься ими на веру, если ты хочешь подняться и раскрутиться. То есть, если ты хочешь прийти к успеху, то ты должен понимать, что это все сделано не для тебя, это все – для лохов.

А как надо на самом деле, какие на самом деле карьерные стратегии, какая на самом деле должна быть картина мира, само это словосочетание – «на самом деле», которое мы столь часто используем, оно тоже маркирует это сознание.

То есть, есть какая-то фальшивая реальность. Фальшивая, но массовая, придуманная для всех. А есть некая «на самом деле», которая по ту сторону, которая находится в некоей конспирологической тиши и глубине. Вам никогда не скажут, никогда не расскажут, как оно все есть на этом самом «деле». Но если знать нужных людей, обладать нужными связями, то в тишине, за углом тебе расскажут, но только ни в коем случае никому не говори дальше.

СУ. Это то, что продают отдельные наши коллеги по цеху, как особую форму доступа, лоббизма и всего остального.

АЧ. Да, сакральное знание, причем это сакральное знание начинается как правило с утверждения, что все, что вам говорили о том, как у нас все устроено, — это для лохов. А «на самом деле», — и после этой вводной грамматической конструкции можно лечить любую ахинею, потому что тебе сразу верят.

СУ. Слушай, погоди, пока мысль не ушла, это же был – консенсус, получается?

АЧ. Да, своего рода, да. Потому что это тоже, как я считаю, это тоже 90-е. Потому что там был разрыв. То есть, если ты вел себя как правильный честный человек, то есть вел себя, как учили в школе, то у тебя ничего не получалось в жизни. Ты не мог ни денег заработать, ни карьеру сделать, ни машину, квартиру купить. Ты был обречен ходить на никому не нужный завод, получать – вернее, не получать там зарплату, или получать издевательство над этим понятием.

Он выпускал никому не нужные какие-то продукты, или там просто работал сразу в отходы. Короче, настоящие пацаны так не должны.

СУ. А где передавалось знание о «не-лоховской», правильной жизни?

АЧ. Ну, из уст в уста. Только понизу, только сарафанным радио. И более того, как только даже то, что говорилось из уст в уста, почему-то всплывало в паблике, – в этот момент утрачивало этот статус и превращалось в разводку для лохов.

Как только это появилось в паблике, значит, это в приватном режиме уже говорить нельзя, надо изобретать новую рассказку и рассказывать ее.

СУ. То есть, отсюда появилась журналистика и аналитика намеков а-ля «Эхо Москвы». Мы говорим, но, мы же знаем, что это связано…

АЧ. «Мы знаем, но вам не скажем, потому что это не для всех», – совершенно верно. В медиа это выразилось в стремлении рассказывать максимально намеками. Это дает рассказчику, нарратору ощущение, образ, флёр, вуаль вхожести и допущенности к сакральному знанию. «Знаю, но не скажу».

СУ. А где нам черпать? Ну хорошо. Я сейчас пытаюсь понять… Есть точка концентрации не-лохов. Людей, которые считают себя элитой. Но ведь это же свойство, когда человек чуть-чуть поднимается, он начинает чувствовать.

Мне Зеленский в этом смысле показательно вспомнился, когда он ездил на фронт. И его аргумент: «Я – не лох». Казалось бы, человек уже поднялся. Но ведь когда человек говорит, что «я – не лох», это подразумевает, что он считает, что кто-то его считает лохом.

Получается, что как высоко бы ты ни поднялся, ты всё равно можешь быть лохом.

АЧ. Есть же ещё и «держать за лоха». В частности, когда тебя держат за лоха, твоя задача — разубедить контрагента. Доказать ему, что тебя за лоха держать нельзя.

СУ. Получается, что элитам нужно постоянно находиться в процессе доказывания, что они не лохи. Это преследование.

АЧ. Абсолютно. Это смысл жизни, конечно. И более того, опасность оказаться [лохом], лохануться риск, — это самый главный экзистенциальный риск. И более того, если мы под этим углом посмотрим всю нашу пропагандистскую историю с российской стороны про СВО, то это тоже история: «смотрите, чего вы нас за лохов держите?»

Про расширение НАТО, про стиль переговоров с Западом. И в нынешней информационной войне по поводу всех этих стамбульских переговоров, зерновых сделок и так далее, – постоянно сквозит обвинение к нашим руководителям: смотрите, они опять из вас лохов делают. Эмоциональный крючок.

СУ. Вот эту риторику про обман я вообще понять не могу.

АЧ. Здесь что важно, это очень расистская, я бы даже сказал, – антигуманистическая антропология. Поскольку развести лоха и выдоить лоха – это доблесть, то, следовательно, тот, кто развел и подоил лоха – тот молодец.

Это то, чем надо гордиться. А в свою очередь не дать себя развести и подоить – это признак не-лоха. Это признак элитария.

СУ. И получается, что общий фундамент наших постсоветских элит, – они же разделились в один момент, — был в том, что «мы – не лохи». И тогда это объясняет, почему Януковича надо поддерживать. А почему – история с Медведчуком.

АЧ. Ну конечно, потому что в нашем случае вся деятельность на постсоветском пространстве строилась на межэлитных договоренностях. Потому что – ну что с лохами говорить, они же лохи. Не было как таковой работы с украинским обществом. Казалось бы, у нас – тут не-лохи, там не-лохи. Вместе сели, договорились по понятиям, и – нормально, и все работает.

СУ. Тогда на уровне схемы – что получается? Получается, что украинские элиты, в свою очередь американцы, развели, – что «мы будем лошить русских»?

АЧ. Да. В этих терминах, в этом ракурсе, весь российско-украинский конфликт, вся СВО – за то, кто в итоге окажется лохом. Они нам пытаются доказать, что мы лохи.

И нас теперь будут всем миром демонстративно и показательно унижать за то, что мы – агрессивные агрессоры. А наша задача доказать, что они – лохи. Потому что поверили жуликам, которые их использовали, поматросили и бросили.

СУ. У меня есть один мудрый человек, не буду называть фамилии, но он украинец. У него интересная позиция. Он говорит, что мы вместе интегрировались в Запад. Мы на вас ориентировались, в смысле, на Москву. В скорости. Он общую историю рассказывает. А на определенном этапе мы убежали даже дальше, чем вы. Сначала – ельцинская [Россия] быстрее даже вырвалась, на том этапе.

А теперь – мы вырвались дальше. И элита просто не понимает, – а в чем проблема? Мы оказались круче тем, что мы москалей обогнали.

АЧ. Ну, смотри. Здесь тоже очень важно, что в этой дихотомии «лох – не-лох», кстати говоря, риторическая фигура Запада играет важную роль.

Потому что одна из особенностей не-лоха – это какой-то ненулевой вес, какое-то ненулевое значение там, по ту сторону рубежа. Когда ты не лох, это значит, в частности, что тебя там кем-то признают, что у тебя там что-то есть, что ты там кто-то.

То есть, колониальная модель управления, основанная на колонизации в первую очередь элит, как раз на этом основана. Лохи – это те, кто даже за границу ни разу не ездил. Или ездил в крайнем случае в Турцию на отпуск.

СУ. Как минимум, нет квартиры или чего-то там резервного, чтобы что называется пересидеть, дачи, – это точно лох.

АЧ. Да, это лох. А раз ты не лох, то, конечно, у тебя там должно быть.

СУ. Слушай, ну тогда получается, что из этого формируется весь постсоветский национализм. В принципе, всех наших соседей. Потому что желание доказать Москве, что мы больше не лохи – это нормальное желание.

Это же соревновательное. То есть, национализм зарождается не обязательно из-за чего-то плохого, из ненависти. Он может зародиться, как казахский: мы докажем, что у нас лучше.

АЧ. Я смотрю, ты в казахских цветах пришел сегодня.

СУ. Да, я специально сегодня оделся.

АЧ. В честь чего? В честь саммита этих самых «центральноазиатцев» с Си Цзиньпином?

СУ. Не знаю. Олег Гусев, товарищ, когда приезжал недавно в Москву в гости, привез из Темиртау. Я люблю, тем более. Я не знал, честно говоря, что с видосом, но тем не менее, даже лучше получилось. Как «казах без понтов – беспонтовый казах». Это же тоже про историю «лох – не-лох».

То есть в том же Казахстане это так выразилось, – доказать, что я не лох – огого, это еще больше, чем у нас. То есть я говорю, что это общая черта. Но в Азии она, наверное, легла сразу на культуру местную?

АЧ. Ну, да. Тут дело даже не в Азии. Азия тоже бывает разная. Есть условно городская Азия, узбекская. Есть степная кочевая Азия, казахская. Для кочевника это же вообще понятно. Кто у кого овец угнал.

СУ. Слушай, мы в такой позиции – абсолютные лохи, недвижимости нет за рубежом. Вообще. Снимаем все на бытовые, – я это называю «Юный техник», по-лоховски, назовем это так. На офисном Wi-Fi вообще, как бы.

АЧ. Да, лохи – мы, да, россияне – мы!

СУ. Слушай, это же тогда объясняет феномен Жириновского. Этот его слоган «Мы за бедных, мы за русских». Именно он – как? Давай с этим разберемся.

АЧ. Дело в том, что элитариат наш, он для лохов нашел недавно тоже интересный эвфемизм. Даже уважительно звучащий. Он называется «глубинный народ». Почему глубинный? Потому что они осознали, – самые умные из них, Сурков, – осознали, что, в сущности, они лохов-то никогда не видели. Вживую вообще с ними не сталкивались. То есть это просто какая-то не…

СУ. Представление какое-то.

АЧ. Да. Вот. То есть мы же сами не лохи, а с кем мы общаемся? Мы же не будем с лохами общаться? Нет. То есть, у нас в кругу общения никаких лохов нет. То есть, лох – где-то там, по ту сторону телеэкрана, на котором мы картинки показываем.

СУ. Можно социолога позвать, чтобы он дал такие общие представления – о стаде в целом, о поголовье.

АЧ. Да, какое-то такое. Но мы его вживую не видели, не щупали, не понимали его. Ну, в общем, мы их даже не представляем.

И еще раз, почему это важно вообще в понимании российской элиты? Потому что это, например, объясняет невозможность национальной консолидации по поводу СВО. Потому что как только на телевизоре запускается патриотический агитпроп, все не-лохи понимают, что – оно же для лохов.

СУ. Да.

АЧ. Как я буду вписываться в то, что для лохов придумано?

СУ. То есть, получается, нужен специальный агитпроп для не-лохов?

АЧ. Да. Какой-то для не-лохов, на специальном отдельном не-лоховском языке и еще желательно в не-лоховских каналах коммуникации, точно не публичных, чтобы им отдельно объяснить.

СУ. Слушай, я вспомнил историю. Была в Харькове, но не суть. Там отдельный контур, на который «сел» покойный уже ныне Кернес, он целыми днями звонил, совершал где-то по 200-300 звонков тому, что называется городская элита.

А тогда был Ющенко, – они были от оппозиции, – и объяснял, что с таким своим языком, да ты не понимаешь, что там такие связи… То есть, грузил, что настолько все порешено, что…

АЧ. То есть, приседал на уши.

СУ. Да, приседал на уши, именно: что мы – не лохи, то есть, переламывал эту элиту. Потому что в медиа шел один сигнал: мы – оппозиция, тогда был реванш, что называется, регионалов, а в элиты посылался совершенно иной сигнал: типа, сейчас все будет в норме.

АЧ. Да, да, он должен быть вообще другой. Более того, это объясняет, например, и структуру нашей элитной либеральной фронды. Ну, потому что довольно глупо быть за то, за что все лохи.

СУ. Ну, это вообще, не знаю, глупо, это порицаемо.

АЧ. Да, это порицаемо, это неправильно. Поэтому быть заодно с этим самым большинством, думать, как оно, в чем-то с ним вообще солидаризироваться, — это западло, это просто опасно, это тебя могут не понять.

СУ. Слушай, ну, в этом же был феномен старого «Яблока», вернее, не партии «Яблоко», а его сторонников, которых я наблюдал, особенно в Москве, в Нижнем, в Питере. Они себя реально считали элитой, мы – такая какая-то, мы претендуем на знание какое-то особое.

АЧ. Да, да. Думая об этом дальше и заглубляясь, я вспомнил старую концепцию Зиновьева, философа, – я ее называю философией человека из советской очереди за колбасой.

Он говорил о том, что человеку одновременно свойственна и социофилия, и социофобия. Он хочет одновременно быть среди людей, и в то же время он их ненавидит и презирает, и эти две сущности в нем постоянно борются.

И он, с одной стороны, нуждается в признании, а с другой стороны, – нуждается в дистанцировании. И это разделение в каком-то смысле наложилось на антропологическую эту дилемму.

То есть, нельзя быть вместе со всеми, надо противопоставлять себя всем, но в то же время надо, чтобы эти «все» тебя признавали. Поэтому отсюда демонстративное потребление, отсюда эти все цацки, машины, яхты, самолеты.

СУ. Вот этот зятек, за которым мы все наблюдаем, – маршальский зятек, – я его так брендировал, потому что имена не имеют значения, имеют значение социальные явления. Он же явно демонстрирует всем, что он не-лох.

АЧ. Ну, конечно.

СУ. Правильно же? Это ровно в этой картине мира. И он это явно делает специально, потому что по праву рождения он все-таки, наверное, не из лохов, но вот – он вырвался, поднялся и сейчас он раскручивается и демонстрирует принадлежность узкой этой прослойке, то есть, как дрон – взлетел и начал слать маячки, да, получается?

АЧ. Здесь еще, конечно, очень важны всякие статусные площадки. Например, почему люди так рвутся на Питерский форум, за любые деньги? Ну, потому что, общеизвестно, что те, кто там, – те точно не лохи. Там не может быть лохов, понятно? И просто засветиться там, хоть как-то, — это прямо иногда цель жизни.

СУ. Ну да, тут же получается, как в реальной жизни: ты от лохов отгородился, но какая-то коммуникация с не-лохами тоже нужна, иначе теряется смысл.

АЧ. Конечно, конечно, конечно.

СУ. Слушай, а тогда получается, народная поговорка «лох – не мамонт, лох не вымрет», — это что значит? Эту модель они видели, как вечную?

АЧ. Да, считается, что, — как всегда, эта ситуация возникла только уже после распада СССР, в результате него, собственно. Но сознание ее проецирует, что так было, – не знаю, со времен, не знаю, палеолита.

СУ. Собственно, если так посмотреть, это, наверное, знаешь, что потрясло Советский Союз, это дочка Брежнева, – Галина Брежнева, где, в общем-то, была одна история – показная, а была…

АЧ. Я бы так сказал, что комплекс «не-лоха» как раз-таки зарождался в советских мажорах.

То есть в детях еще сталинских наркомов и советских красных директоров, которые в какой-то момент поняли, причем поняли как среда, как целое, что вся эта коммунистическая пропаганда, все, что рассказывают партия и правительство, семья, школа и телевизор, – это все для лохов, это все не для них.

Они должны для себя иметь какую-то иную картину мира, иную систему ценностей, ну и откуда ее было брать? Они, как дети, пошли за глянцевыми фантиками, – где есть джинсы, Мальборо, жвачка, там, значит, скорее всего, и есть источник истины.

И это, когда СССР распался, уже стало мейнстримом. То есть тогда это была все-таки субкультура, и субкультура достаточно теневая.

СУ. И скрывали,всячески.

АЧ. А как раз в перестройку, когда вместе с детьми элиты образовался конгломерат из каких-то комсомольцев, фарцовщиков, каких-то теневиков…

СУ. И блистающей Аллой Борисовной на верху этого всего.

АЧ. Да, и блистающей Аллой Борисовной, которая, собственно, была еще в те времена квинтэссенцией. Такая Иштар. Вот тогда это и стало мейнстримом.

СУ. Для меня в этом смысле очень показательна история рокеров. Я, как и все последние наши поколения, все эти ддт, наутилусы, – насколько они были социально-оппозиционны к советскому строю, и насколько они стали сразу теми самыми не-лохами, и быстро очень встроились, и уже…

АЧ. Да, как родные.

СУ. То есть, еще Кинчев орал, что каждый в душе – Сид Вишес, а на деле – Иосиф Кобзон, показывая, что Иосиф Кобзон – это что-то такое… А по факту оказался большим конформистом, чем сам Иосиф Кобзон. За все это время на Донбассе ни разу не бывал, и ушел в такие…

АЧ. Да Кинчев – ладно, а вот Гребенщиков…

СУ. Да, да, я имею в виду, что…

АЧ. Здесь единственное исключение, наверное, — это Егор Летов.

СУ. Да, да.

АЧ. Человек, который… Все его творчество — это как бы манифест русского народного лоха, о том, как ему тяжело живется. И он остался в этом смысле верен своему происхождению, своей социальной группе и, в общем, как был против коммунизма, так стал, значит, против посткоммунизма сразу же, как только он встал.

СУ. А он, кстати, был, знаешь, наверное, именно как раз против этой идеи «лохи – не-лохи», то есть он и коммунизм из этой же позиции…

АЧ. Нет, вообще критика…

СУ. Разложился на плесень и на липовый мед. Ну, плесень – элитка, липовый мед – идеология, в которую никто…

АЧ. Конечно, не верит. Вообще критика этой антропологии, конечно, может быть только гуманистической. Ну, то есть, что – человек, «Баранкин, будь человеком».

Но, в этом смысле, конечно, это абсолютно расистская, антигуманистическая, я бы даже сказал, человеконенавистническая картина мира. Но, тем не менее, она является – по умолчанию, дефолтной настройкой, так сказать.

СУ. Это какой-то, я тебе скажу… Я сейчас, по-моему, нащупал эту мысль, — это какой-то извращенный империализм, потому что западный империализм – это держать за лохов остальных, плюс-минус, так или иначе, ну, и колониализм – на этом. А тут – самоколониализм.

АЧ. Конечно, самоколонизация, на этой теме товарищ Пелевин любит оттаптываться.

СУ. Ну, откуда это взялось? Элита была, элита Советского Союза, – вершила судьбы, так или иначе, половины земли. Зачем, при таких ресурсах?

АЧ. Это очень интересно, откуда берется потребность именно в дистанцировании. То есть, ведь действительно мы – наследники уникального социального эксперимента, если брать историю СССР. Всю старую элиту просто снесло, ее просто нет.

И вот она рождается, так сказать, новая элита из рабочих-крестьянских каких-то потомков. И вот какой она, эта новая элита, получается, – у которой нет, соответственно, родовой истории, у которой нет этого, так сказать, аристократического бэкграунда.

А такой и получается. То есть, именно потому, что они, в общем, ничем не отличаются от своих же бывших сограждан. От тех, – как это – ведь где-то в Республике Коми еще наверняка доживают свой век очень глубоко больные и пьющие люди, которые когда-то вот так, из трубочки, пуляли жёваной бумагой в своего одноклассника, которого звали Рома Абрамович.

СУ. Ну, да. И одноклассники призванные где-то во Львове могут быть.

АЧ. Да. Именно потому, что там не было никакого барьера изначального, и требуется дополнительное усилие, чтобы обосновать в первую очередь самому себе свое право на избранность.

СУ. А народ, собственно, – а лох, в данном случае, – ответил на это презрительным: «космонавты».

АЧ. Ну, конечно.

СУ. То есть, они считали – «поднялись», – а он типа: «космонавты». То есть, – улетели, на какую-то иную орбиту. Ну, тогда понятно, почему надо целовать пресс-секретарю президента ручку.

АЧ. Да, потому что вся эта патриотическая пропаганда, что она «предала родину» и прочее, — это для лохов.

СУ. Это для лохов, да.

АЧ. А мы-то в своем кругу же все понимаем, что – есть…

СУ. Обстоятельства…

АЧ. Да, да, приличный человек, уважаемый.

СУ. В конце концов, этот дом давно построился в Хайфе, это ж не то что вчера купили, это же еще в 1993-м, когда все вместе там шашлыки жарили.

АЧ. Ну, да, да, да, это же само собой, ты же понимаешь.

СУ. Ага, и вот это двоемыслие уже превратилось в троемыслие, получается. То есть, есть мысль для лохов, есть мысль для себя, но еще должна быть мысль для Запада. То есть, там тоже нужно что-то представлять. Или они себя видели там просто пенсионерами, которые могут…

Мне многие как формулировали? Они говорили, почему на Запад. – Я спрашиваю: а зачем? Они вроде бы и патриотичные люди. Говорят: ты не понимаешь, я там могу пожить жизнью простого человека, типа меня не видят, понимаешь, то есть, в том числе меня типа не завалят там за дела, которые были здесь.

АЧ. Кого их особо кто и тут-то завалит уже?

СУ. Это все-таки украинская была реальность.

АЧ. Ну, понятно. Но если брать в русских реалиях, сейчас патриотическим блогером быть намного опаснее, – гораздо быстрее завалят.

СУ. Я имею в виду, третий язык, – что они там хотели сообщить? Или не хотели ничего сообщать, думали, что их просто там приняли за не-лохов?

АЧ. Нет. А вот с Западом отдельно – интересно. Как ты понимаешь, на Западе же нет этого дуализма «лохи – не-лохи». Никогда не было.

СУ. Ну, там уже зафиксирована элита, она понятна.

АЧ. Но причем там, например, демонстративное потребление не особо-то в почете. Показная роскошь… Богатство ценится и потребление ценится, вполне себе гедонистическое. Но желательно не кричать об этом на каждом углу.

СУ. За закрытыми.

АЧ. Да, за закрытыми.

СУ. Внутри сословия.

АЧ. Поэтому все эти кричащие модные бренды – для русских и для арабов. Это один из способов, которым они уже раздевают этих не-лохов. Во многом продавая им. Собственно, что продавая? Вот он купил какую-нибудь шмотку, которая в себестоимости стоила тысячу рублей, но на витрине стоит за 150. Приехал в ней сюда. И ходит здесь, и понимает, что он – не лох. Потому что лохи такого не могут себе позволить.

СУ. Слушай, ну тогда получается, и стройная картина наших федеральных оппозиционеров, западников… Они что говорят? «Давайте демонтируем». Нами управляют эти, которые считаются не-лохами, неэффективные чуваки. Ну зачем нам лишние люди? Они же сами там хотят потреблять?

Зачем нам лишние прослойки? Сразу топ-менеджеров напрямую наберем. Из США, из Британии. Они зачем? Нам эти не-лохи мешают.

АЧ. Конечно, это паразиты. Пусть приедут действительно эффективные люди оттуда и научат нас жизни. И все. И этот паразитарный слой уберется. Тоже логично.

СУ. И это, собственно, делает так, что лохи, электорат – глубинный народ – и либералы становятся на одной [доске].

АЧ. Конечно. Конечно. На этой гипотезе и был основан проект «Навальный». То есть на массовом, народном, так сказать, конфликтном отношении к элите. Эти все фильмы про дворцы, уточки и это все.

И через это – простая мысль, что для вас, ребята, лучше будет жить, легче будет жить, если вы будете под прямым управлением оттуда, чем под косвенным – все равно управлением оттуда, – но еще и большую часть всего тут будут забирать эти паразиты. И жировать.

СУ. А теперь, если уже сказать о действительно очень важном. Ну а как в такой системе координат ценностных существовать таким структурам, как армия, например, и МВД?

АЧ. Очень тяжело. То есть, почти невозможно. И, кстати, то состояние, в котором армия встретила СВО, — это тоже в некотором смысле результат коррозии, болезни общества. Потому что, если ты действительно хочешь, любишь и умеешь воевать, тебе в армии места нет.

СУ. Ну, это феномен «Вагнера».

АЧ. Да, все, кто хотят, любят и умеют воевать, оказались скорее в таких структурах, чем в ВС РФ. Вообще, что есть лоховство? Лоховство, в частности, это – любить свою профессию. Потому что правильный пацан любит деньги.

СУ. Точно, точно. Профессия значения не имеет. Поэтому – инвестор, логика инвестора. Какая разница, что, главное – стричь.

АЧ. Да. Лоховство — это любить свою страну. Потому что правильный пацан любит там, где теплее.

СУ. Ну да, не в России точно.

АЧ. Ну, конечно.

СУ. Собственно, поэтому в Сочи для не-лохов хотя бы чуть-чуть оборудуем что-то.

АЧ. Да, на минималках.

Лоховство, — это, скажем, отдавать деньги лохам. Российский финансово-экономический блок, — это его многолетний нарратив: деньги просто испортят этих людей.

СУ. Ну да, да.

АЧ. Потому что деньги не должны быть у лохов. Они же не умеют распоряжаться.

СУ. Поэтому спасаем банки, презрительно: «вертолетные деньги». Отгрузить миллиард…

АЧ. Притом, заметь: никто, как ни странно, почему-то молчат наши все экономические аналитики. Но ведь сейчас СВО-шная реальность, — это в некотором смысле натурный эксперимент про то, кто был прав в этой дискуссии.

Многие годы критики наших системных либералов говорили, что если инвестировать в промышленность, то никакой инфляции не будет, потому что эти деньги останутся в промышленности. А главный аргумент этих был: нет, если мы сейчас начнем тратить, то будет инфляция.

Что мы сейчас имеем? Рекордно низкая инфляция при 3-4 триллионах дефицита бюджета. Почему? Потому что деньги действительно оказались потрачены куда? Проинвестированы в промышленность. В первую очередь, в оборонную. Не от хорошей жизни, а потому что нужны пушки, танки, снаряды. У людей есть работа.

СУ. В первую очередь, у провинции.

АЧ. Да, да, да. Люди, которые воюют, получают деньги, которые они никогда не могли получить у себя на гражданской работе, в своей жизни. Они их тратят. Инфляции нет. Получается, что все эти годы нам врали.

СУ. Лохам чесали.

АЧ. Лохам чесали.

СУ. Я бы хотел с обоснованием экономического блока по пенсионной реформе разобраться. Сейчас бы интересно, сколько они наэкономили. И сколько это в процентах, – капля в море. Какая там мотивация?

АЧ. Выясняется, что…

СУ. Все, что лохам зачесывали, сейчас вскрывается. Я вижу, что один пузырь за другим лопается. Аудитория, то есть лохи, смотрят на это все и начинают беситься.

И отсюда эти когнитивные войны. Я из этого и вышел. Это мы – циники профессиональные, нас ничем не удивишь.

АЧ. Кто такой, собственно, в этой модели политтехнолог? Это человек, который за деньги делает результат.

СУ. Дрессировщик лохов.

АЧ. Погонщик.

Есть заказчик, ему надо, чтобы проголосовали как надо, а не как они думают. Потому что – что они могут думать?

В этом смысле это же – пороговая разница между политконсультантом в изначальном замысле, человеком, который помогает выстраивать коммуникацию с избирателями, и политтехнологом в нашем русском смысле, для которого сейчас коммуникация — это дело десятое. Главное — это накидать и не спалиться.

СУ. В последнее время… Я это назвал «русский административный маркетинг». С помощью административных методов убедить, что вы не можете не купить это. Вы не можете не купить. «А не будете брать, – отключим газ». Метод Нонны Мордюковой, возведенный в абсолют.

Ну так СВО, мы уже к этой стороне подошли. С трех сторон.

АЧ. Так вот СВО. В некотором виде вся идеология СВО была сформулирована фильмами «Брат» и «Брат-2». То есть это восставший лох, возомнивший о себе.

СУ. Сначала в страновом масштабе, а потом в межконтинентальном. В мировом.

АЧ. А потом в мировом масштабе. Сперва в стране с не-лохами сделал то, что сделал. Потом – с коллективным Западом разобрался.

СУ. А герой Сухорукова — это, соответственно, не-лох.

АЧ. Который пытается любой ценой приподняться, раскрутиться, встроиться. Помнишь, эти его все диалоги: бизнес открою, но проблема есть, – конкуренты.

СУ. Но при этом, даже раскрутившись и приподнявшись, все-таки бандеровцев в ресторане «Львов» он завалил. Я сюжет по фильму напоминаю.

АЧ. Ну, а то!

СУ. То есть, нам еще такую закладочку оставили!

АЧ. Да.

СУ. А вот скажи, а эта философия могла быть навязанной и продаваемой извне нам, в том числе?

АЧ. Я так не думаю. Я здесь вообще отказываюсь рассматривать конспирологическую версию.

СУ. То есть мы сами добровольно это сделали?

АЧ. Абсолютно. Это все растет изнутри. Это наша собственная внутренняя болячка. И болячка, унаследованная нами как раз из распада СССР. Причем зародившаяся еще вполне на пике могущества СССР. Первые сигналы про этих мажоров, детей советской элиты, появились еще при позднем Сталине.

В конце 1940-х, начале 1950-х. Очень сильно идеализированный миф об этом нам рассказал Тодоровский в «Стилягах».

СУ. Он воспел это. Он же из этого поколения, плюс-минус.

АЧ. Да, разумеется. Но так оно росло, росло и проросло. Честно, мне даже не хватает моего понимания или знания человеческой природы, –эта потребность рассчитаться на первый-второй, которой жесточайшим образом противоречила, вообще говоря, коммунистическая идеология про равенство. Про то, что там – пролетариат…

СУ. Конечно, не только равенство. Я сейчас, может, сформулирую, отнесись к этому тезису… Смотри, советский строй, он людей, так сказать, ставил в строй, чтобы каждый знал свое место маневра.

И принцип был – не тот, что все равны, прямо равны, а каждый – даже на своем месте может быть… На любом своем месте может быть. И за счет этого и формировалась социальная эффективность советского общества. Как то, что участковые не носили пистолеты, двери не закрывались. В этом же проявляется на самом деле социальная эффективность, когда мы доверяем друг другу в обществе. Ну, а иначе зачем? Мы все заборами позакрываемся, – нафиг жить в таком обществе.

И это умение знать свое место в коллективе, в строю, рассчитывать на товарища, потому что, – когда ты знаешь место, должен [быть] кто-то рядом, чувство локтя. А идеология «не-лоховства» разрушает самую мысль, что ты в коллективе должен знать свое место. Потому что не надо знать свое место в коллективе.

АЧ. Да, там смотри как. Понятно, что это «лох — не-лох», — это значит, каждый за себя.

СУ. Да.

АЧ. Но в жизни-то не получается быть одиночками, одиночки плохо выживают. Поэтому возникает феномен «Бригады». То есть, есть какой-то круг «своих», которые почему-то свои, с которыми ты, – неважно, на крови договор заключил или, в случае нерусских людей, просто родня кровная буквально, племянники и так далее.

И поэтому своих там не [кидают]. Или хотя бы там – служили вместе, еще что-то такое. То есть, сообщество крови, сообщество опыта. И у них внутри есть эта выгороженная зона доверия. А по отношению ко всему миру они, как команда, конечно, ведут себя по принципу «лох – не-лох».

СУ. Как интересно. То есть, наверное, ответ на этот вопрос и нужно искать в способности к коллективности, но при этом без отношений…

АЧ. Заметь, у них способность к коллективности очень ограничена. Там регулярно случаются предательства, регулярно случаются распады коллективов. Особенно когда партнеры начинали вместе дело, потом они начинают «делить шкуру». Там часто даже друг в друга стреляют, хотя когда-то вместе все это дело делали.

Вот все, что мы знаем в этом смысле про эту среду.

СУ. Ну среда очень жесткая, на самом деле. Среда очень жесткая. Получается, в этой среде всегда искрит. И там нельзя жить по, так сказать, нравственным правилам, плюс-минус?

АЧ. Не выживешь.

СУ. Ты не выживешь?

АЧ. Не выживешь, да. Разумеется.

СУ. Хорошо. А эта среда всегда такой будет? Или она временами успокаивается? Или это вечная будет история?

АЧ. Вечная.

СУ. Вечная будет история?

АЧ. Абсолютно. У меня единственная гипотеза, она же надежда, что если допустить, что те изменения фундаментальные, действительно фундаментальные, которые сейчас происходят с нашим обществом в контексте СВО, – это нечто сопоставимое по масштабу сдвига с тем, что происходило в 1989-м и 1991-м, то очень может быть, что и эта жесткая, почти неразрушимая конструкция тоже посыпется. И выяснится, что жить в этой парадигме «лох – не-лох» тоже будет почему-то нельзя.

СУ. Да. Общество нужно наше переоценить с точки зрения, потому что эта дихотомия нас приведет к проигрышу, я считаю.

АЧ. Вне всякого сомнения.

СУ. Потому что в данном случае война…

АЧ. Нужен новый гуманизм. Нужно что-то, что прямо табуирует, прямо запрещает тебе эту конструкцию «лох – не-лох» и карает, репрессирует тех, кто в ней остается.

СУ. И начинать в первую очередь со сферы культуры. Потому что наша массовая культура – это демонстративное производство дерьма для лохов.

АЧ. «Пипл хавает». Да.

СУ. И демонстративно это делать.

АЧ. Да. И даже бравировать этим. По той же причине, что лоха обуть – это же доблесть. И развести – доблесть. В частности, впарить ему вот это.

СУ. В частности, Блиновская нынешняя, — это уже новое поколение. Это уже самое-самое свежее, для миллениалов.

И я считаю, что только этим мы можем спасти, кроме всего прочего, и нашу образовательную часть. Потому что, если у нас в образе лоха учитель – это уже 50 лет… Ну, нет, все-таки Советский Союз удерживал эту рамку. Ну, сколько? 30 лет учитель, в общем-то…

АЧ. Конечно. Это лох.

СУ. Центральный лох.

АЧ. Да. Главный лох, который… И все, что он говорит – это значит, он сам лох и учит лохов.

СУ. А я исхожу из того, что мы сейчас в ситуации, что нужно… Как это? Метафора Бисмарка. Мы эту большую войну выиграем только с помощью школьного учителя. И это без сомнения. И я считаю, что должна быть следующая специальная социальная операция.

АЧ. Да, речь идет об общественном здоровье. О здоровье нашего общественного организма. А в данном случае здоровье означает боеспособность, боеспособность означает – выживаемость. То есть в условиях нынешнего конфликта надо просто это осознать ясно как проблему и понять, что с ней делать.

СУ. А в этой дихотомии мы, конечно, не взлетим.

Согласен. Алексей Викторович, предлагаю дальше эту тему еще вглубь копать. Потому что мне бы хотелось еще постсоветское пространство в дихотомии «лох – не-лох» разобрать и конфликты 1990-х. Мне кажется, это будет очень интересно. То есть, и с Грузией…

АЧ. Все эти газовые войны, вечно – кто кого кинул.

СУ. Мне кажется, это было бы интересно. И во внутренней политике взять ретроспективу 1990-х. И на ближнем контуре, и с Западом. Вот эта, мне кажется, «картина маслом» была бы интересна.

Ну что, спасибо.

АЧ. Спасибо.

СУ. Отличная конструктивная беседа. Всем спасибо. Будем продолжать. До новых встреч. Пока.