О судьбах интеллигенции в смутное время - про завтра, которого нет

Любопытный текст попался из армии Абхазии.   Не стоит его воспринимать, как проявления национализма, ведь там полно и других историй.  Кроме того аналогичные истории вы найдете и в ином окружении.  Скорее это о том, что в сложное время в обществе слетает куча алгоритмов мирного времени, которые в мирное время защищают слабые психотипы и те не всегда выдерживают испытания, аналогичные фактически школьным "тестированиям", но с иными последствиями и возникающим статусом. 

ПЕТРУХА

Я увидел этого странного мужика еще задолго до службы в штабе. Наш батальон, в котором я числился инструктором по рукопашному бою, зачем-то подняли по тревоге и вызвали в штаб. Так как я фактически занимал сержантскую должность, а все сержанты были в увольнении, пришлось вести строй мне. Честно говоря, радости мало, серое солдатское стадо, в шинелях и полной разгрузке, гулко топая тяжелыми растоптанными сапогами, матерясь под нос, еле-еле ползет по разбитому шоссе. Стукаются каски, у кого-то хлопает плохо пригнанная "сбруя". С грехом, трехэтажным конским матом и пинками в зад колонна тянется мимо ржавого, лежащего на боку корыта с гордой надписью "Хаджарат Кяхба", вот и поворот к бывшему ДРСУ, а ныне штабу ВГВ.

Втягиваемся на площадку между штабом и мельницей. Я не помню, зачем нас вызывали, по-моему, это была очередная "проверка связи", или еще какая ни будь фигня. Недалеко от крыльца стоял странный мужик. На голове красовалась огненно рыжая монтажная каска, из-под которой торчали грязные седые пряди волос и не здоровым, сумасшедшим блеском горели глубоко посаженные глаза. На нем была старая шинель с зелеными погонами, а сверху был надет пробковый спасательный жилет не менее яркого цвета. Из под рваных пол шинельки, сиротливо высовывались тонкие, кривые ноги в галифе, и всю эту гротескную картину завершали изодранные вдрызг, короткие кирзовые сапоги.

Естественно столь колоритная фигура не могла не привлечь внимание отупевшей от долгого нахождения в замкнутом пространстве солдатни. Понеслись шутки - прибаутки, сплошь состоящие из площадного мата и солдатского юмора, который, как известно туп как сибирский валенок (хотя из стоящих на этой площадке, больше половины даже не слышало о Сибири и не видело валенок). Мужик смотрел на нас с истерично-веселой гримасой и, зажав в кулаке отвратительную самокрутку, с интересом рассматривал новых людей. На крыльцо вышел зам по тылу - Заур Барганджия, по кличке "тушенка":

- Гвардии ефрейтор Буравский, ползком ко мне!

- Есть - выкрикнул странный мужик, которому на вид было лет 50, брякнулся на живот и резво пополз по-пластунски к ступенькам крыльца.

- Занять позицию в укрытии!

Странный мужик засел за пальмой растущей на газоне и выставил из-за ствола свою метлу.

- По врагам, беглым огонь!- продолжал куражиться "Тушенка", мужик стал издавать крики "Тра-та-та", а потом закричал:

- Товарищ майор, а по моему это наши?!- строй покатывался со смеху, а "Тушенка" отдал новый "приказ":

- Дрыналет на старт!- мужик оседлал метлу и по команде "зам по тыла", с криком "поехали!" ускакал со двора в сторону продуктового склада.

Когда меня перевели в отделение оперативной связи штаба ВГВ, я узнал, что этого странного мужика привели в штаб его родная мать и брат. Это удивительная и трагичная история. Многое уже стерлось в памяти, и время скрыло детали. Я не знаю, жив ли Петруха, или погиб, от руки какого ни будь пьяного офицера.

До армии я был милый мальчик, чистенький. Хотя за спиной была подпольная школа рукопашного боя, уличные драки, отвратительная ситуация в семье и школьный аттестат со сплошными тройками. В душе были надежды на армию, которая должна была дать мне новых друзей и вообще сделать мужчиной. С виду я был здоровый, русоволосый застенчивый и улыбчивый. Я никогда не знал что такое "БИЧ", первый раз столкнувшись с таким странным явлением как Петруха. Вот что мне удалось выяснить.

Петр Буравский имел два высших технических образования и занимался разработкой, какой то военной хреновины в одном из почтовых ящиков. Их были миллионы - серые мышки "сотрудники" ковавшие железный щит великой Родине. В начале 90-х, коммунистический режим в СССР рухнул, наступила эпоха свободы и независимости поставившая на колени перед Западом могучую супердержаву. "Серые мышки" стали не нужны, почтовые ящики сплошь и рядом закрывались, Россия бежала из своих бывших республик, в перестроечном угаре бросая десятилетиями построенное. Петр Буравский был выброшен на улицу, с женой и дочкой, Советы достигли апофеоза своего развития, им стал оглушительно лопнувший мыльный пузырь - СССР.

Петр не мог помыслить себя в не стен института, без грозной надписи: "А ты сдал документы в первый отдел?!" в голове научного сотрудника произошел сбой, крошечное короткое замыкание привело к краху идеальной мыслящей машины - человеческого мозга и научный сотрудник Петр Буравский превратился в Петруху - придурковатого, грязного, но в общем то не вредного. Его мать и брат, до селе бывшие ярыми коммунистами вдруг стали "верующими" и вступили в одну из многочисленных сект. Я не знаю, какие принципы исповедовал заморский проповедник, охмуривший Петрухиных родственников, но видимо эта хрень была преподнесена так убедительно, что побудила его родственников отвести больного человека в штаб ВГВ, где находилась гауптвахта, роскошная, размещающаяся в помещении бывшего атомного бомбоубежища. Именно туда попросили запереть своего сына богобоязненные родственники, дабы он не смущал их своим существованием.

Это я, наивный мальчик, не знал что такое "БИЧ", а абхазы прекрасно знали, что с ним делать. У Петрухи отобрали паспорт, одели его в старое солдатское обмундирование, и стал он штатным "БИЧом" при военном штабе. Вся грязная работа была на нем.

Сижу на ступеньках штаба, на улице прекрасный летний вечер. Я расположился в кресле с СКСом на коленях и книжкой в руках, якобы на посту. Из-за забора послышался робкий голос:

- Товарищ младший сержант, разрешите обратиться! Угостите сигареткой если можно...- я поднимаю глаза и вижу, что у калитки жмется тот самый мужик

- Не курю я, а ты иди сюда, хрена ли ты там мнешься!

- Мне нельзя, командиры будут ругаться, я наказан...- время было вечернее, солдат побежал за самогоном и закуской, а поэтому настроение было прекрасное и хотелось просто потрепаться перед пьянкой:

- Сегодня я командир, бегом ко мне я сказал!- мужик воровато зыркая глазками, на полусогнутых, семенит ко мне, громыхая остатками сапог.

- Ты кто?

- Гвардии ефрейтор Буравский по вашему приказанию прибыл! - истерично выкрикнул придурок и уставился на меня собачьими глазами.

- Ты че, прикалываешься надо мной?!

- Никак нет! - еще громче крикнул Петруха, и все его существо тряслось от страха.

Эта встреча закончилась ничем, Петруха получил увесистый пинок пониже спины, и, поскуливая, убежал в темноту.

Однажды я зашел в камеру, где жил "военный БИЧ", деревянные нары, на них куча грязных, вонючих тряпок служивших Петрухе постелью. В камере тяжелый запах давно немытого, прокисшего тела, дешевого табака и лука. На газетке лежит откушенная луковица, хлебные крошки и грязная алюминиевая ложка. Под потолком тусклая лампочка. К горлу подступает тошнота, хочется бежать на воздух, но какое то странное чувство не дает уйти. За что-то цепляется боковое зрение. Останавливаюсь и внимательно оглядываю камеру. Прямо с белой стены мне улыбается своей чарующей улыбкой Мона Лиза! Рисунок сделан углем и настолько похож на оригинал, что у меня отваливается челюсть, чуть позже я замечаю еще один рисунок - на одетой в гранит набережной реки, спиной, стоит женщина с маленькой девочкой, ветер рвет с них одежду, за ними березовая роща и от всей композиции веет нечеловеческой, какой то звериной тоской. Две трогательные фигурки, что-то мне напоминают, что-то неуловимое, из, когда то слышанного. Мысль виляет скользким хвостиком и скрывается в глубине сознания, я поворачиваюсь к Петрухе, который стоит за моим плечом и спрашиваю:

- Кто это?- он отвечает быстро, явно ожидая этого вопроса:

- Незнакомые женщины!

- А зачем ты их нарисовал?!

- Не знаю, наверное, чтобы весело было...

Я выхожу на свежий воздух, и вместе с первым упоительным глотком, в голове как лампочка загорается потерянная мысль: "У Петра Буравского была жена и дочка, квартира и другая жизнь", на душе становится тоскливо - тоскливо, и почему-то жалко себя, а не Петруху.

Петруха прекрасно помнит свою научную специальность. Однажды, когда наш штаб охранял караул из танкового батальона, он рассчитал им "удельное давление гусеницы танка Т-80 на сантиметр почвы." Листок оберточной бумаги, исписанный неровными рядами непонятных формул, никто не принимал в серьез, а наш оперативный дежурный, ради смеха, решил показать его одному знакомому научному сотруднику, и потом обалдело рассказывал, что тот не сразу понял, что именно там написано, а потом сказал: "Надо же, какое оригинальное решение, даже я не сразу понял ход мысли, но расчет выполнен просто здорово!"

Петруха очень любит косить под дурака, хотя с головой у него не все в порядке, больше он притворяется. По крайней мере, такое чувство возникает всякий раз, когда он несет откровенную чепуху, а ты смотришь в его белесые глаза и видишь в них страх и бешеные искорки интеллекта.

Чего так боится Петруха? Он панически боится офицерья и всех кто может причинить ему боль. Но так как в нем дремлет холодный ум Петра Буравского - научного сотрудника, он может оценить степень опасности с точностью до миллиметра, прекрасно понимая, что солдаты могут только лишь набить ему морду и заставить чистить туалет или мыть полы в бытовке, а вот офицер - по пьяному делу может и замочить!

Однажды был случай - на смену пришел очередной оперативный дежурный - Леня Кишмария, и увидел во дворе Петруху, морда у него была разбита. Леня спросил у него: "Кто это тебя так?" на что Петро стал нести несусветную лабуду. Леня был трезв и поэтому только слегка матернул скрытного БИЧа, но вечер только начинался. Как всегда, когда ушли офицеры, на столе возник тазик с жареной картошкой и литрушка самогона - "дары" местного населения. Когда утолили голод и порядком выпили Леня и говорит: "Тащите сюда Петруху, буду его допрашивать", заспанного Петруху приволокли на ступени крыльца, так как в дежурке, выносить его вонь было невозможно. Состоялся следующий диалог:

- Петруха, кто это тебя так отделал?

- У нас в камере темно, шел по коридору и ударился об косяк...

- Столько лет не бился, а тут не попал, ты че, был пьяный на службе?!

- Никак нет, я не пью, и брат у меня не пьет, и соседи не пьют, и бабушка не пила, покойница... - звонкий удар в зубы прерывает бормотание мужика, и он срывается на визг:

- Ой, хлопчики, только не бейте, ой не бейте меня... - Леня хватает его за тощий кадык:

- Ты падла, наверное, бандеровец?! Может и воевал против нас? - у Петрухи глаза выкатываются из орбит от ужаса:

- Нет, это я так просто сказал, я вообще, как брат, верующий!..

 - Дак ты че, сука, иеговист?! А ну тащите автомат, будем его кончать! - солдат убегает за автоматом, и приносит неисправную "семерку", там отсутствует боек и естественно нет патронов:

- Бери оружие, сейчас ты сам застрелишься! - Петро сворачивается клубком на полу и начинает истошно выть, вся эта картина раззадоривает поддатую солдатню еще больше, Петруху начинают избивать, бьют долго, жестоко, стараясь попасть носком кирзача по ребрам, голове, лицу, вся эта процедура продолжается еще минут пять. Затем они устают, и возвращаются в дежурку, там остывает картошка и в бутылке ждет живительная влага. Чача незамедлительно разливается по стаканам, произносятся красивые тосты и через какое то время про Петруху вспоминают. Он все это время лежит ничком на ступеньках крыльца и поскуливает от ужаса.

Вся компания высыпает на улицу и вновь принимается за него. Петро заставляют встать, вешают на шею автомат, приговаривая:

-Ты теперь на посту, будешь стоять здесь, охранять нас, пока мы ужинаем, а потом мы тебя расстреляем! - компания удаляется и продолжается кутеж. Через какое-то время на него, стоящего по стойке смирно на крыльце, опять накидывается пьяная толпа с криком "Буравский украл автомат, щас всех перемочит!" Петруху сбивают с крыльца, отбирают несчастную железяку и опять избивают, а потом заставляю ползти по площади до стоящего у крыльца Лениного мотороллера. Затем ему говорят, что его нужно помыть и Петро начинает толкать старый "муравей" к ручью, его заставляют сесть на сиденье мотороллера, когда он набрал уже порядочную скорость, кто-то случайно врубает вторую передачу и развалюха, ранее очень плохо заводившаяся вдруг "берет с пол оборота" Обалдевший Петруха несется по плацу с ужасом хватаясь за руль и до упора вывернув ручку газа. Когда Леня выходит из ступора, он хватает дежурный СКС и начинает лупить в сторону удаляющегося мотороллера, Петро - дурак-дураком, а падает с седла и затихает в канаве, мотороллер тут же глохнет и застывает не вдалеке.

Хорошо, что в СКСе всего 10 патронов, у Лени они быстро кончились и он, схватив его как дубинку, мчится к Петрухе. Тот ползет по канаве, по уши в жидкой грязи. Леня лупит его прикладом по спине с криком "Убью гниду!", и убил бы, но его оттаскивают протрезвевшие от стрельбы солдаты.

Потом он в стоя на коленях в ручье до утра драит старый мотороллер, а Леня, время от времени выходя из теплого помещения, поощряет его ударами сапога по голове, внушая ему, что тот пытался угнать его мотороллер и перестрелять всех из автомата и если он будет плохо работать, его утром расстреляют.

Утром Петруха имел вид отвратительный и еле держался на ногах. Когда старшие офицеры, придя на работу, пытались из него выпытать, кто же его так побил, то в свою очередь, избили его до такой степени, что Петруху пришлось отвезти в местную больницу, где он провалялся несколько недель.

Такие ночные истории повторялись не раз и не два, поэтому рассказывать о каждой не имеет ни какого смысла, да и не удержишь в памяти такие вещи, хочется скорее забыть. Петруху как-то забирали заготавливать дрова, в деревню к одному из офицеров штаба. Он приехал ободрившийся, с запасом одежды, пусть не новой, но вполне пригодной для ношения, целой и справной! Если верить источникам в среде офицеров - Петруха жил как привилегированный член семьи, с дополнительным пайком и вещевым довольствием. Можно сказать, что за эти дни, Петруха отъелся. Помылся и стал "нормальным мужиком", по крайней мере, по внешнему виду. Конечно, в голове остались свои "мыши в колокольне". Петруха панически боялся высоты, едва ли не больше чем побоев. Можно было бы долго рассказывать о том как жилось Петрухе. Что-то вспоминается со смехом, что-то с горечью и сожалением, но булавочным уколом, где-то в груди засел образ - белая камерная стена, карандашный набросок, легкие, почти невесомые женские фигурки как бы зовущие Петра Буравского через пелену нищеты и безумия, зовущие в завтра которого нет...