Репрессии 1930-х годов в Приамурье Отрывок из книги М. С. Лапшиной «Лапшины». Часть 2

.

 

Никаких вирусов.www.avast.com

Черный мыс

Маховик репрессий не щадил никого. На сельсовет спускалась разнарядка – сколько семей раскулачить, т.е. выселить. В первую очередь под раскулачивание попадали семьи арестованных. На основании решения районной «тройки» от 04.09.1933 г. из села Надежденское сразу было выселено 5 семей – Лапшина Мария Евстафьевна с 6-ю детьми, Чмутина Варвара Андреевна с 7-ю детьми, Тихоньких 11 человек, Подойницына Соломонида Феофановна с 6-ю детьми, две семьи Кузнецовых – 4 чел. На эти 6 семей для личного имущества было выделено всего 2 подводы. Взять разрешали самое необходимое и минимум продовольствия, и, как только подводы отъехали, красноармейцы раскатали по брёвнам дом Никиты Лапшина, а брёвна увезли на погранзаставу в Головино. Дом Петра Абрамовича Чмутина передали под фельдшерско-акушерский пункт.

За подводами шли пешком до Михайло-Семеновского, малых детей несли на руках. В Михайло-Семеновском раскулаченных погрузили на баржу со странным названием «Цапля», и поплыли люди дальше, вниз по Амуру, в неизвестность. Подплывая к Хабаровску, всех выселенцев загнали в трюм и закрыли, чтобы с хабаровского моста не было видно, кого везут.

Первая остановка была в с. Пермском, где ныне стоит город Комсомольск-на-Амуре. В Пермском подселили еще несколько семей раскулаченных, и далее всех повезли до Литвинцево – лесоучастка на левом берегу Амура. Когда-то на этом месте была усадьба революционера, выходца из Польши, сосланного на Сахалин за убийство чиновника, но почему-то задержавшегося на Амуре. На конюшне той усадьбы и поселили раскулаченных, т.к. свободных жилых помещений не было. По всему периметру сделали нары из жердей. Вдоль одной стены поселились 7 семей – Приезжих, Чмутиных, Муратовых, Лапшиных, Полоротовых, Черепановых, других по другой стороне, а в центре поставили чугунную печь, ею и обогревались всю зиму. Мужчин и парней отправили на речку Писсуй – на валку леса. Мария Андреевна Чмутина, словно предчувствуя выселение, все лето в Надежденске сушила капустные листья, которые потом запаривали кипятком, из чего получались щи. В дорогу она также взяла поросенка, которого всю дорогу прятали от конвоиров, благодаря чему и довезли до спецпоселения. А когда решили его забить, то комендант и фельдшер объявили, что поросенок больной и забрали его. Мясо съели, а шкуру бросили. Мария Андреевна подобрала ее, соскоблила оставшийся жир, перетопила его и потом заправляла им супы. Женщины ходили в соседние села: Шелехово, Ново-Ильиновку, Симасы́ – у кого были какие вещи, меняли на продукты, а у кого были деньги, покупали картошку, капусту, рыбу. Дома, в Надежденске, остались неубранные огороды, с той же картошкой и капустой, а здесь, в спец поселении, люди голодали.

Первая зима была самой тяжелой, самой голодной. Многие в ту зиму болели и умирали. В эту тяжелую зиму умер Ушаков Михаил Егорович и его жена Ушакова Прасковья Трофимовна, и многие другие. Позже поселенцы обучились подлёдной рыбалке, и это помогало спасаться от голода. В 1934 году разрешили строить для себя дома на правой стороне Амура. На том берегу лес стоял сплошной стеной и спускался к берегу чем-то вроде чёрного мыса. Так и родилось название «Черный мыс». Сначала корчевали тайгу, и под дома, и под огороды. Строили в основном двухквартирные дома. Первым стал строить отдельный дом для матери и братьев Степан Лапшин, ему тогда было всего 20 лет. За ним стали строить отдельные дома Сухаревы, Фроловы, Бекетовы. Строили, помогая друг другу. Построили дома, клуб, больницу, фельдшерский пункт, баню, магазин, школу, пекарню, и в первую очередь, комендатуру. Весь поселок был полностью отстроен за полтора года. Фамилия первого коменданта поселка была Кащеев, второго – Бессмертнов, последним был Кабаев. Без разрешения коменданта отлучаться из поселка было нельзя, самовольная отлучка расценивалась как побег, глава семьи в 3-х дневный срок был обязан сообщать в комендатуру об изменениях в семье: приезд родственников, рождение ребенка, смерть или брак. На подростков, достигших 16-ти лет, открывались отдельные уголовные дела как на бывших кулаков, заводились карточки учета, заполнялась анкета, где на первом листе ставилось «б-кулак». Они так же должны были являться на регистрацию каждый месяц. Хорошо характеризует коменданта в своих воспоминаниях Станислав Лапшин, который помнит, как в пьяном виде он ходил по селу и палил из табельного оружия по курам.

Однако беды выселенцев не закончились. Надвигалась самая страшная волна репрессий – «великая чистка» 1937-38 годов. Она прокатилась не только по крупным городам, но и по сёлам Приамурья. Выполняя разнарядки по выявлению «врагов народа», энкавэдэшники ездили по сёлам и забирали первых попавшихся. Однажды к берегу села Чёрный Мыс пристала баржа и катер, с катера сошли люди в форме и начали хватать всех, кто попадался под руку. Поселенцы, кто успевал, бежали в тайгу, которую энкавэдэшники прочёсывали два дня. Сергей Филиппович Ушаков вспоминал, что очень боялся, что заберут отца, но почему-то не забрали. Позже он связывал это с тем, что отец был ветераном Волочаевской битвы, и за это его пощадили. Однако, как видно на примере других участников гражданской войны, которые были арестованы и уничтожены, карателей заслуги не интересовали – они просто выполняли план, и кого забирать, им было безразлично. Видимо, семье Ушаковых в тот раз просто крупно повезло. Через два дня баржа ушла, и о тех, кого она увезла, больше никто никогда не слышал. О судьбе пассажиров той баржи написал в своей книге «Дело краевого масштаба» Александр Степанович Сутурин. Вот как это было со слов Натальи Афанасьевны Калюжной: «…Мы, прожившие всю жизнь на Амуре (в селе Ново-георгиевское), не раз слышали леденящий кровь рассказ о том, как осенью 1938 года большую группу заключённых вывезли в лиман около Николаевска - на Амуре и утопили… Потому-то нам до сих пор не могут сообщить о смерти отца…» Далее продолжает А. С. Сутурин: «Жуткую, но вполне возможную в те жестокие годы версию об отбуксировке катером в штормовую погоду в Охотское море специально подобранной гнилой баржи, забитой «врагами народа», и её затоплении подтверждает учительница Солонцовской школы Анна Петровна Верещагина - Паненкова. Она в довоенные годы уже работала и была секретарём комсомольской организации колхоза «Удыль». Трагедия разыгралась на её глазах…»

Это было страшное время. После ужасов гражданской войны, расказачивания, раскулачивания, коллективизации, репрессий и ссылки надвигалась война. Но народ был тогда на удивление сплочённым и жизнестойким. И – что особенно удивительно – сохранял оптимизм и веру в лучшее будущее.

В 1938 году молодежи стали разрешать выезжать на учебу, но на это надо было разрешение не только коменданта, но и нач. УМВД Хабаровского края. Рассматривая архивное дело Лапшина Анатолия Никитовича, увидела один документ под грифом «секретно» – оказывается, все спец поселенцы подписывали документ о том, что они не имеют права вернуться на свое прежнее место жительства. Разыскивая свидетелей тех событий, я расспрашивала людей, спрашивала даже свою маму – почему не вернулись назад, но никто на это ничего не отвечал. Некоторые возвращались, но селились рядом, в другом селе. Теперь знаю почему.

В Черном мысу была такая широкая улица, что однажды она послужила взлетной полосой. В 1938 году над поселком случилась авария, и прямо на эту улицу приземлился самолет – не хватило топлива. В селе нашелся только бензин, им и заправили самолет. Самолет взлетел, но тут же спикировал в кусты, прямо в ручей. Пришлось самолет вытаскивать из ручья лошадьми. И стоял самолет посреди улицы, пока не привезли керосин из Н-Тамбовки, и тогда он смог взлететь, а улица сыграла роль взлетной полосы. Во время войны женщины выносили из домов столы на улицу, тонко резали картошку на пластики и раскладывали на столах для просушки. Сушили картошку для фронта.

В поселке много было молодежи, т.к. семьи в основном были казачьи, многодетные. Зав. клубом стал Александр Петрович Чмутин в 16 лет. В клубе был организован хор и вокальный кружок пения, которым руководила заведующая магазином Рыжова. Александр Петрович привез гармошку из Надежденска, у Семена Ушакова тоже была хромка, Николай и Степан Лапшины виртуозно играли на балалайке и мандолине. По вечерам в клубе были танцы под гармошку. По воспоминаниям Фаины Герасимовны Лапшиной (урождённой Журавлевой) – женщины были певуньи, и если случались застолья, то не столько ели и пили, сколько пели и плясали. Директор школы организовала художественную самодеятельность. Ставились даже спектакли по произведениям Островского «Гроза», «Бедность не порок» и др. Был и свой художник, который рисовал декорации к спектаклям – Сима-художник – Ушаков Семен Филиппович, 1923 г.р. О том что он талантливый художник, я убедилась еще в детстве – у нас дома висел изумительный портрет Сталина, нарисованный на портянке углем! В годы борьбы с культом личности Сталина, к нам домой пришли из сельсовета – ходили по домам и заставляли людей снимать со стен плакаты, барельефы с изображением Сталина. Такими чугунными овальными барельефами премировали за ударный труд, и их помещали в домах на почётном месте. Однако люди, рождённые и воспитанные духе идеализма тех лет, не могли принять мысли о том, что их идеалы были на самом деле не идеальны, и отец наотрез отказался убирать портрет, выгнал сельсоветчиков и маме запретил снимать. Портрет висел еще долго, при очередной побелке в доме, мама его все же убрала в кладовку, и там он стоял повернутый к стене. Будучи уже взрослой, повидав много портретов Сталина, я вспоминала тот портрет и всегда думала – как можно углем на фланелевой ткани так нарисовать. Какие были таланты!

Со временем в клуб приобрели кино-стационар для просмотра фильмов. Первый фильм был «Трактористы». Рядом с клубом устроили спортплощадку, где был сделан турник, гоняли мяч, играли в волейбол. В 1940 году началось строительство нефтепровода Оха-Комсомольск. Из Черного мыса взяли 50 крепких, сильных парней, среди которых были Чмутин Александр, Лапшин Николай, Петр Вахмин и др. Ребята копали траншею под трубы, норма в день на 1 человека была 12 кубов земли вынуть, а парни успевали делать по две нормы – выкидывали по 24 куба. Дотянули эту траншею от м. Лазарева до Софийска и получили расчет. Их крепкие сильные руки нужны были уже в другом месте – их перебросили на строительство железнодорожной ветки на Обор в район им. Лазо. В этом районе произрастали ценные породы леса: судодуб, судоясень – эти породы шли на военные заказы. Корпуса самолетов строили из фанеры, ясень шел на фанеру. Дуб шел на рудостойку, на бочки, а бочки на Амуре ценная вещь – в них солили красную рыбу, икру. Кедр шел на тарный кряж, аккамуляторный шпон. Заготавливали «швырок» – дрова для пароходов и паровозов определенного размера, чтобы их было удобно «швырять» в топку. После железной дороги работали 2 месяца на лесоучастке «Кузнечиха». Десятником был А. П. Чмутин – ему уже было тогда 20 лет. С ними также работали черномысовские Колобов Виктор, Ганька (Гавриил) Журавлев.

1941 год. Война. Находившихся на спец поселении мужчин не ставили на воинский учет, и даже в первый год войны их – как врагов народа – не призывали в армию. Но в связи с трудностями на фронте детей бывших кулаков стали освобождать со спец поселений.

С постановкой на воинский учет на общих основаниях выдавались паспорта, молодежь становилась «свободной», многие из них были призваны в армию и сразу отправлялись на фронт.

К этому времени Николай Лапшин, Петр Вахмин, Николай Полоротов, Николай Журавлев и другие работали в леспромхозе «Сита», и однажды, после разгрузки ими товарного вагона, начальство не досчиталось одного мешка муки. Поэтому лучшим выходом для них было уйти добровольцами на фронт, поскольку с добровольцев все обвинения снимались. Так они и ушли на войну. От Николая Лапшина пришло всего 2 письма. Эшелон с Дальнего Востока, в котором были наши земляки, прибыв в Москву и не успев встать под разгрузку попал под бомбежку. Многие погибли, в том числе Петр Вахмин с Черного мыса. Николай Лапшин, по-видимому, был ранен и попал в госпиталь. Во втором своём письме он написал: «…жив и здоров, пишу с нового места, сообщаю, что скоро придётся столкнуться или вернее вступить в бой с озверелыми фашистами, сейчас нахожусь не далеко от фронта, в бой пойду комсомольцем, я уже вступил в ВЛКСМ, живу ничего». Письмо адресовано старшему брату Степану. Это последнее письмо он написал перед боем; местом боя была Курская дуга. В этих боях погиб Чихачев из Троицка, Николая Медведева контузило сильно. Вернувшись после госпиталей домой, он рассказывал о том, какие страшные были бои, и ещё он рассказал А. П. Чмутину, что в бой они уходили все вместе: Чихачев, Лапшин и он, Медведев. Больше он Николая не видел. После войны, встречаясь с земляками-фронтовиками, Чмутин у всех спрашивал про друга – Николая Лапшина, – но никто его не видел. Не было семье и извещения о гибели. В 1994 году сестра Клава обращалась в военкомат и из Центрального архива г. Подольска пришел ответ: Лапшин Н.Н. по учетным данным в числе боевых потерь сержантов и солдат Советской Армии за период Великой Отечественной войны не числится. Надежда что он не погиб, ничтожно мала. По телевизору одно время показывали поисковиков, которые занимаются захоронением погибших в войну. Прошло больше 70 лет с начала войны, а погибшие до сих пор не захоронены. Может быть, и он остался в числе не опознанных и не погребенных. От Николая осталось 2 фотографии, где он в 4-х летнем возрасте, и фото 1942 года на паспорт. О Николае очень тепло рассказывал А. П. Чмутин – они сдружились еще в Надеждинске, вместе выселялись, вместе переживали трудности спецпоселения. При строительстве нефтепровода спали на одной раскладушке. Был честным и справедливым, был заботливым сыном, братом. Читая его письмо, понимаешь, каким он был патриотом, любил свою Родину, несмотря на то, что власть лишила его детства, лишила отца, лишила его даже малой Родины. Он очень хотел учиться. Пока нет доказательств его гибели, будем надеяться на лучшее.

Куликов Николай прошел всю войну, дошел до Кенигсберга. Поменял пять частей, но менял не по своей воле. Получалось так, что в тяжелых боях погибала большая часть личного состава, часть расформировывали и Иван попадал в новую часть. И так пять раз, при этом не был ни разу ранен – редкий случай!

Угрюмов Петр воевал в армии Рокоссовского, был трижды ранен, но всегда возвращался по месту службы. Последний раз лежал в госпитале в Риге, там его и застала победа. Так он и остался в Риге, на Дальний Восток не вернулся.

1945 год. Победа!!! Но государство не спешит дать вольную бывшим кулакам. Только с появлением новых батраков – военнопленных – издается приказ от 28.09.1946 года о порядке освобождения бывших кулаков со спецпоселений. Освобождать стали тех, кто имел правительственные награды за труд в годы войны или если в семье есть фронтовики. Лапшина Степана Никитовича освободили в 1948 году, т.к. он имел награду за доблестный труд, а с ним жену и сыновей. Мать и сестру освободили тоже в 1948. А.П. Чмутин, вернувшись с войны с Японией, приложил все усилия, чтобы вывезти мать и остальных членов семьи с Черного мыса. Вывезли даже корову на пароходе-колеснике. Ограничения с бывших кулаков были сняты только в 1950 году. Многие так и остались жить в бывшем спецпоселке. В поселке был организован колхоз «Чкалов», основными занятиями в котором были рыболовство и выращивание картофеля. Разговаривая с людьми, пережившими эти репрессии, все говорили, что всю жизнь боялись милиционеров, боялись рассказывать о себе. Поэтому мы, дети, ничего не знали про своего деда, не было даже фотографии. Фото с казаками, на котором наш дед Никита, его два брата и племянники, сохранил Валентин Иванович Овчинников. В годы репрессий за хранение фото с казаками в казачьей форме можно было угодить в тюрьму. Эту фотографию дед подарил первому внуку Валентину, и он хранил ее в сарае под дровами. Валентин Иванович рассказал, что когда арестовали деда, он и его мама, Александра Никитична, ходили к тюрьме, хотели узнать про отца. Он помнит, как охранник кричал на его мать – если зайдешь сюда, то больше не выйдешь. Так и ушли, ничего не узнав.

Разговаривала я с Фаиной Герасимовной Лапшиной, урожденной Журавлевой, (она уроженка с. Степаново), ее мать и 9 детей тоже выселили 4 сентября 1933 года. Всю жизнь она жила в страхе перед милицией, и всю жизнь не давал ей покоя вопрос – за что? Но на этот вопрос до сих пор ни у кого нет конкретного ответа. Если надо было поднимать экономику страны, то зачем это надо было делать, уничтожая крестьян, тружеников, выращивавших хлеб? Пшеница легко превращается в золото, продавайте её и стройте любые заводы и фабрики. И экономику страны подняли бы быстрее и без таких страшных жертв.

Как хорошо, что сейчас можно об этом говорить, читать и писать.

Из главы «Овчинниковы»

Александра Никитична Овчинникова (Лапшина) с мужем Овчинниковым Иваном Михайловичем. 1935 г.

Александра уроженка с. Надеженское, первый ребенок в семье Никиты и Марии.

Вот такая запись в метрической книге о рождении Александры: «казак Амурского казачьего войска х. Надежденского Лапшин Никита Андреевич и законная жена Мария Евстафьевна—дочь Александра 10.06.1911 г. воспринял Кирилл Петрович Фунтусов и казачья девица Мария Андреевна Лапшина.» В те далекие времена учиться в школе для девочек было не обязательно – научилась читать и писать, и достаточно. Зато дома она обязана была помогать матери вести домашнее хозяйство, нянчиться с младшими братьями и сестрой. В 1928 году Александру выдали замуж, ей было 17 лет. В селе было отделение почты и телеграфа. Работал там присланный из Хабаровска молодой парень Иван Овчинников. Вот за него и отдали Шуру. В связи с военными событиями на Халхин—Голе Ивана призвали в Армию. Иван с Шурой уехали в Хабаровск. И хорошо, что она уехала к его родителям до начала репрессий 1933 г. Оставаясь в семье дольше, неизвестно, какая судьба была бы у Шуры. Так деревенская девчонка стала горожанкой. На многочисленных фотографиях – модно одетая, в шляпках, элегантная молодая женщина. По рассказам ее дочери Милы, мама очень хорошо одевалась, у нее был свой портной, который шил ей красивые платья. Даже удивительно, как деревенская девчонка, можно сказать малограмотная, научилась так со вкусом одеваться. В Хабаровске, чтобы соответствовать мужу, Шура пошла учиться на рабфак. На обороте одной фото она об этом пишет. В 1939 году у супругов родился первенец - сын Валентин, а в 1931 году – дочь Людмила. Среди родственников ее всегда называли Милочкой, даже когда она была уже взрослой женщиной, её родные дяди и тети продолжали называть ее Милочкой. В родне этих детей очень жалели, так как они рано остались сиротами. Александра умерла в 1937 году.

Сам Иван, уроженец г. Хабаровска, его предки были из первых поселенцев тогда еще Хабаровки. Брат деда был когда-то избран «головой» Хабаровки, но попал на сахалинскую каторгу за то, что зарубил топором жену из ревности. Дед Ивана Михайловича, был Полным Георгиевским Кавалером, и за заслуги перед Отечеством ему была отведена земля на вечное владение в центре Хабаровска. Здесь стояли два больших дома, принадлежавших Овчинниковым, но революция все отменила. Отец Ивана Михайловича, Михаил Николаевич, стал работать в центральной аппаратной Главпочтамта, а потом там учился и сам Иван. В 1938 году Михаил Николаевич в возрасте 57 лет был арестован, обвинён по ст. 58 - 10 УК РСФСР. и 29. 04. 1938 г. расстрелян.

Иван Михайлович впоследствии служил в органах то ли экономистом, то ли бухгалтером. После смерти Шуры он женился на Аношкиной Анне Васильевне 1917 г.р., у них родилось четверо детей. Иван Михайлович умер в 1986 году, пережив Александру на 50 лет.

Овчинников Михаил Николаевич – отец Ивана Михайловича, почтальон. Так развозили почту в Хабаровске в 20-е гг.

В семь лет Валя остался сиротой — умерла мама. Через некоторое время отец женился, но у мальчика не сложились отношения с мачехой. Вале пришлось прятать от мачехи мамины фотографии, и особенно фото, которое ему подарил дед – то, на котором Никита Андреевич с братьями Иваном, Егором и племянниками в казачьей форме. Будучи восьмилетним ребенком, Валя прятал все это в дровяном сарае под дровами. На то была веская причина – за хранение фотографии казаков в казачьей форме могли арестовать всю семью. Мы, его родственники, очень благодарны Валентину, что сохранил память о нашем общем дедушке. Нашего деда, Никиту Андреевича, расстреляли органы ОГПУ в 1933 году. Деду было 43 года. Другого Валиного деда – Овчинникова Михаила Николаевича арестовали в 1938 году. Однажды Валя шел из школы и увидел деда Мишу — его с другими арестованными вели под конвоем, придя домой, он рассказал об этом отцу. Отец отругал его, чтобы не ходил в район тюрьмы. Второй, и последний раз Валя видел деда, когда, однажды, возвращаясь из школы, услышал, как кто-то его окликает: «Барин, барин!» Это был дворник, когда-то служивший в семье Овчинниковых. Испугавшись, что кто-то может это услышать, Валя бросился стремглав куда глаза глядят. Пришёл в себя уже возле тюрьмы, вокруг которой его дед подметал улицу, а красноармеец с винтовкой его охранял. Тогда Валя не решился подойти и заговорить с дедом, и, придя домой, побоялся рассказать об этом отцу. Овчинникова Михаила Николаевича расстреляли 29. 04. 1938 г.

Валентину было 9 лет, и вот в такой жуткой атмосфере, когда непонятно почему исчезают близкие люди, и жил мальчик. Дома Валентину тоже было не уютно, и он часто бывал у тетки своей матери – Раскиной Александры Евстафьевны, которая встречала его всегда с любовью и лаской. Свою любимую он тоже привел к бабе Шуре.

Валя рано ушел из дома и учебу заканчивал в вечерней школе, а профессии учился там, где когда-то работал дед и учился его отец — в Центральной Аппаратной телеграфа. В армию призывался из Хабаровска. С 1949 по 1953 год служил в Китае на радиоточке. После армии связал свою жизнь с аэрофлотом. Работал в Елабуге, где и встретил свою любовь – Аллочку. В 1956 году поженились. Сама Алла уроженка г. Благовещенска. В годы репрессий, когда аресты в городе покатились как снежный ком, отец Аллы, опасаясь, что не сегодня-завтра могут прийти и за ним, сколотил плот, ночью посадил на него семью и сплавился вниз по Амуру. Плыли, сами не зная куда, лишь бы подальше от Благовещенска с его страхами, обысками и арестами. Так и доплыли до села Елабуга, решили тут и остаться. Здесь и встретились Валентин и Алла, и, встретившись однажды, так и шли по жизни рука об руку. Жили во многих местах, куда Валентина переводили по службе, последним пунктом был посёлок Хурба, где они и живут по сей день. Там был построен аэропорт для Комсомольска-на-Амуре, в этом аэропорту Валентин и Алла и проработали до пенсии. За добросовестный труд имеют награды.

Первенец Юрий родился в 1957 году, дочь Татьяна – в 1959, Александр в 1962 году и Виктория в 1971 г.

Заключение

В 1958 году в порядке реабилитации жертв политических репрессий периода Культа Личности были проведены прокурорские проверки многих политических дел, среди которых было дело по разработке «Амурцы». По этому делу в Хабаровск были доставлены оставшиеся в живых заключённые. По их показаниям было составлено новое заключение, согласно которому дело о разработке «Амурцы» было признано полностью сфальсифицированным, а все обвинённые по ложным обвинениям оправданы и реабилитированы. Однако, родственникам расстрелянных были даны ложные сведения об их судьбе. Родственникам сообщали об их смерти от болезней в местах заключения. Это прослеживается в ответах на заявления детей, пытавшихся разыскать своих родителей. В частности, такой ответ о судьбе Никиты Андреевича был дан его детям – Фортыгиной Клавдии Никитичне, Лапшину Анатолию Никитовичу и Лапшину Александру Никитовичу. Всем им были даны в разное время разные ответы. И лишь в 2011 году, после подачи заявления в Биробиджанское отделение ФСБ Лапшиной Майей Степановной, внучкой Никиты Андреевича, была вскрыта правда. Ей были представлены подлинные документы, приведённые здесь. Хабаровское отделение общества «Мемориал» любезно презентовало Майе Степановне шесть томов «Книги Памяти», в которых были собраны сведения о репрессированных про Хабаровскому краю и ЕАО, к сожалению, пока не полный.