Из истории крепостного права: "…Многие помещики наши весьма изрядные развратники…"

О том, что в России существовало крепостное право, знают как будто все(хотя уже уверенности нет).  Но что оно представляло собой на самом деле — сегодня представляет мало кто. Автор приведет ряд свидетельств очевидцев и современников по поводу некоторых его аспектов...

Вот например барская охота...

"...Звериная травля не всегда была основной целью помещика, выезжавшего во главе своей дворни и приживальщиков в «отъезжее поле». Часто  охота заканчивалась грабежом прохожих на дорогах, разорением крестьянских дворов или погромом усадеб неугодных соседей, насилием над их домашними, в том числе женами.

П. Мельников-Печерский в своем очерке «Старые годы» приводит рассказ дворового о своей службе у одного князя:

«Верстах в двадцати от Заборья, там, за Ундольским бором, сельцо Крутихино есть. Было оно в те поры отставного капрала Солоницына: за увечьем и ранами был тот капрал от службы уволен и жил во своем Крутихине с молодой женой, а вывез он ее из Литвы, али из Польши… Князю Алексею Юрьичу Солоничиха приглянулась… Выехали однажды по лету мы на красного зверя в Ундольский бор, с десяток лисиц затравили, привал возле Крутихина сделали. Выложили перед князем Алексеем Юрьичем из тороков зверя травленого, стоим…

А князь Алексей Юрьич сидит, не смотрит на красного зверя, смотрит на сельцо Крутихино, да так, кажется, глазами и хочет съесть его. Что это за лисы, говорит, что это за красный зверь? Вот как бы кто мне затравил лисицу крутихинскую, тому человеку я и не знай бы что дал. Гикнул я да в Крутихино.

А там барынька на огороде в малинничке похаживает, ягодками забавляется. Схватил я красотку поперек живота, перекинул за седло да назад. Прискакал да князю Алексею Юрьичу к ногам лисичку и положил. „Потешайтесь, мол, ваше сиятельство, а мы от службы не прочь“.

Глядим, скачет капрал; чуть-чуть на самого князя не наскакал… Подлинно вам доложить не могу, как дело было, а только капрала не стало, и литвяночка стала в Заборье во флигеле жить…»

Случаев, когда в наложницах у крупного помещика оказывалась насильно увезенная от мужа дворянская жена или дочь — в эпоху крепостного  права было немало. Причину самой возможности такого положения дел    точно объясняет в своих записках Е. Водовозова. По ее словам, в  России главное и почти единственное значение имело богатство —   «богатым все было можно».

Но очевидно, что если жены незначительных дворян подвергались   грубому насилию со стороны более влиятельного соседа, то крестьянские девушки и женщины были совершенно беззащитны перед произволом помещиков. А.П. Заблоцкий-Десятовский, собиравший по поручению министра государственных имуществ подробные сведения о положении крепостных крестьян, отмечал в своем отчете:

«Вообще предосудительные связи помещиков со своими крестьянками вовсе не редкость. В каждой губернии, в каждом почти уезде укажут вам примеры… Сущность всех этих дел одинакова: разврат, соединенный с большим или меньшим насилием. Подробности чрезвычайно разнообразны. Иной помещик заставляет удовлетворять свои скотские побуждения просто силой власти, и не видя предела, доходит до неистовства, насилуя малолетних детей… другой приезжает в деревню временно повеселиться с приятелями, и предварительно поит крестьянок и потом заставляет удовлетворять и собственные скотские страсти, и своих приятелей».

Принцип, который оправдывал господское насилие над крепостными     женщинами, звучал так: «Должна идти, коли раба!»

Принуждение к разврату было столь распространено в помещичьих усадьбах, что некоторые исследователи были склонны выделять из прочих крестьянских обязанностей отдельную повинность — своеобразную «барщину для женщин».

Один мемуарист рассказывал про своего знакомого помещика, что

"У себя   в имении он был «настоящим петухом, а вся женская половина — от млада и до стара — его курами. Пойдет, бывало, поздно вечером по селу, остановится против какой-нибудь избы, посмотрит в окно и легонько постучит в стекло пальцем — и сию же минуту красивейшая из семьи выходит к нему…"

В других имениях насилие носило систематически упорядоченный  характер. После окончания работ в поле господский слуга, из   доверенных, отправляется ко двору того или иного крестьянина, в зависимости от заведенной «очереди», и уводит девушку — дочь или   сноху, к барину на ночь. Причем по дороге заходит в соседнюю избу и объявляет там хозяину:

«Завтра ступай пшеницу веять, а Арину (жену) посылай к барину»…

...В.И. Семевский писал, что нередко все женское население какой-нибудь   усадьбы насильно растлевалось для удовлетворения господской похоти. 

 "... Некоторые помещики, не жившие у себя в имениях, а проводившие жизнь   за границей или в столице, специально приезжали в свои владения только на короткое время для гнусных целей. В день приезда управляющий должен был предоставить помещику полный список всех подросших за время отсутствия господина крестьянских девушек, и тот забирал себе каждую из них на несколько дней. Когда список истощался, он уезжал в другие деревни, и вновь приезжал на следующий год».

Все это не было чем-то исключительным, из ряда вон выходящим, но,  наоборот, носило характер обыденного явления, нисколько не  осуждаемого в дворянской среде.

А.И. Кошелев писал о своем соседе:

"Поселился в селе Смыкове молодой помещик С., страстный охотник до женского пола и особенно до свеженьких девушек. Он иначе не позволял свадьбы, как по личном фактическом испытании достоинств невесты. Родители одной девушки не согласились на это условие. Он приказал привести к себе и девушку и ее родителей; приковал последних к стене и при них изнасильничал их дочь. Об этом много говорили в уезде, но предводитель дворянства не вышел из своего олимпийского спокойствия, и дело сошло с рук преблагополучно".

Любые попытки крестьян пожаловаться на   невыносимые притеснения со стороны владельцев согласно законам  Российской империи подлежали наказанию, как бунт, и с «бунтовщиками» поступали соответственно законным предписаниям. Причем воззрение на крепостных крестьян как на бесправных рабов   оказалось столь сильно укорененным в сознании господствующего класса и правительства, что любое насилие над ними, и сексуальное в том   числе, в большинстве случаев юридически не считалось преступлением.
    Например, крестьяне помещицы Кошелевой неоднократно жаловались на   управляющего имением, который не только отягощал их работами сверх   всякой меры, но и разлучал с женами, «имея с ними блудное соитие».   Ответа из государственных органов не было, и доведенные до отчаяния
    люди самостоятельно управляющего «прибили». И здесь представители   власти отреагировали мгновенно! Несмотря на то, что после   произведенного расследования обвинения в адрес управляющего в
    насилии над крестьянками подтвердились, он не понес никакого   наказания и остался в прежней должности с полной свободой поступать   по-прежнему. Но крестьяне, напавшие на него, защищая честь своих
    жен, были выпороты и заключены в смирительный дом.   Вообще управляющие, назначаемые помещиками в свои имения,   оказывались не менее жестокими и развратными, чем законные
    владельцы. Не имея уже совершенно никаких формальных обязательств   перед крестьянами и не испытывая необходимости заботиться о будущих   отношениях, эти господа, также часто из числа дворян, только бедных     или вовсе беспоместных, получали над крепостными неограниченную   власть. Для характеристики их поведения в усадьбах можно привести   отрывок из письма дворянки к своему брату, в имении которого и     владычествовал такой управляющий, правда, в этом случае — из немцев.
    "Драгоценнейший и всею душою и сердцем почитаемый братец мой!..
    Многие помещики наши весьма изрядные развратники: кроме законных
    жен, имеют наложниц из крепостных, устраивают у себя грязные дебоши,
    частенько порют своих крестьян, но не злобствуют на них в такой
    мере, не до такой грязи развращают их жен и детей… Все ваши
    крестьяне совершенно разорены, изнурены, вконец замучены и
    искалечены не кем другим, как вашим управителем, немцем Карлом,
    прозванным у нас „Карлою“, который есть лютый зверь, мучитель… Сие
    нечистое животное растлил всех девок ваших деревень и требует к себе
    каждую смазливую невесту на первую ночь. Если же сие не понравится
    самой девке либо ее матери или жениху, и они осмелятся умолять его
    не трогать ее, то их всех, по заведенному порядку, наказывают
    плетью, а девке-невесте на неделю, а то и на две надевают на шею для
    помехи спанью рогатку. Рогатка замыкается, а ключ Карла прячет в
    свой карман. Мужику же, молодому мужу, выказавшему сопротивление
    тому, чтобы Карла растлил только что повенчанную с ним девку,
    обматывают вокруг шеи собачью цепь и укрепляют ее у ворот дома, того
    самого дома, в котором мы, единокровный и единоутробный братец мой,
    родились с вами…"
    ....Возможностей для заработка на растлении своих крепостных у  русских душевладельцев существовало немало, и они с успехом ими   пользовались. Одни отпускали «девок» на оброк в города, прекрасно
    зная, что они будут там заниматься проституцией, и даже специально  направляя их силой в дома терпимости. Другие поступали не так грубо и подчас с большей выгодой для себя. Француз Шарль Массон
    рассказывает в своих записках:
    «У одной петербургской вдовы, госпожи Поздняковой, недалеко от
    столицы было имение с довольно большим количеством душ. Ежегодно по
    ее приказанию оттуда доставлялись самые красивые и стройные девочки,
    достигшие десяти—двенадцати лет. Они воспитывались у нее в доме под
    надзором особой гувернантки и обучались полезным и приятным
    искусствам. Их одновременно обучали и танцам, и музыке, и шитью, и
    вышиванью, и причесыванию и др., так что дом ее, всегда наполненный
    дюжиной молоденьких девушек, казался пансионом благовоспитанных
    девиц. В пятнадцать лет она их продавала: наиболее ловкие попадали
    горничными к дамам, наиболее красивые — к светским развратникам в
    качестве любовниц. И так как она брала до 500 рублей за штуку, то
    это давало ей определенный ежегодный доход".
    Императорское правительство всегда чрезвычайно гостеприимно  относилось к иностранцам, пожелавшим остаться в России. Им щедро   раздавали высокие должности, жаловали громкие титулы, ордена и,  конечно, русских крепостных крестьян. Иноземцы, оказавшись в таких   благоприятных условиях, жили в свое удовольствие и благословляя    русского императора. Барон Н.Е. Врангель, сам потомок выходцев из  чужих земель, вспоминал о своем соседе по имению, графе Визануре,  ведшим совершенно экзотический образ жизни. Его отец был индусом или  афганцем и оказался в России в составе посольства своей страны в    период правления Екатерины II. Здесь этот посол умер, а его сын по
    каким-то причинам задержался в Петербурге и был окружен     благосклонным вниманием правительства. Его отдали на учебу в    кадетский корпус, а по окончании наделили поместьями и возвели в
    графское достоинство Российской империи.  На российской земле новоявленный граф не собирался отказываться от    обычаев своей родины, тем более что его к этому никто и не думал   принуждать.

 "...Он не стал возводить у себя в имении большого усадебного
    дома, но вместо этого построил несколько небольших уютных домиков,
    все в разных стилях, по преимуществу восточных — турецком,
    индийском, китайском. В них он поселил насильно взятых из семей
    крестьянских девушек, наряженных сообразно стилю того дома, в
    котором они жили, — соответственно китаянками, индианками и
    турчанками. Устроив таким образом свой гарем, граф наслаждался
    жизнью, «путешествуя» — т. е. бывая поочередно то у одних, то у
    других наложниц. "

... Гарем из крепостных «девок» в дворянской усадьбе  XVIII–XIX столетий — это такая же неотъемлемая примета  «благородного» быта, как псовая охота или клуб. Конечно, не всякий  помещик имел гарем, и точно так же не все участвовали в травле зверя  или садились когда-нибудь за карточный стол. Но не добродетельные   исключения, к сожалению, определяли образ типичного представителя
    высшего сословия этой эпохи.
    Из длинного ряда достоверных, «списанных с натуры» дворянских   персонажей, которыми так богата русская литература, наиболее  характерным будет именно Троекуров. Каждый русский помещик был     Троекуровым, если позволяли возможности, или хотел быть, если  средств для воплощения мечты оказывалось недостаточно.   Примечательно, что в оригинальной авторской версии повести   «Дубровский», не пропущенной императорской цензурой и до сих пор  малоизвестной, Пушкин писал о повадках своего Кириллы Петровича  Троекурова:
    "Редкая девушка из дворовых избегала сластолюбивых покушений
    пятидесятилетнего старика. Сверх того, в одном из флигелей его дома
    жили шестнадцать горничных… Окна во флигель были загорожены
    решеткой, двери запирались замками, от коих ключи хранились у
    Кирилла Петровича. Молодыя затворницы в положенные часы ходили в сад
    и прогуливались под надзором двух старух. От времени до времени
    Кирилла Петрович выдавал некоторых из них замуж, и новые поступали
    на их место…"
    Большие и маленькие Троекуровы населяли дворянские усадьбы, кутили,  насильничали и спешили удовлетворить любые свои прихоти, нимало не   задумываясь о тех, чьи судьбы они ломали. Один из таких бесчисленных  типов — рязанский помещик князь Гагарин, о котором сам предводитель
    дворянства в своем отчете отзывался, что образ жизни князя состоит  «единственно в псовой охоте, с которою он, со своими приятелями, и    день и ночь ездит по полям и по лесам и полагает все свое счастие и    благополучие в оном». При этом крепостные крестьяне Гагарина были   самыми бедными во всей округе, поскольку князь заставлял их работать    на господской пашне все дни недели, включая праздники и даже Святую    Пасху, но не переводя на месячину. Зато как из рога изобилия  сыпались на крестьянские спины телесные наказания, и сам князь   собственноручно раздавал удары плетью, кнутом, арапником или кулаком    — чем попало.
    "В его доме находятся две цыганки и семь девок; последних он растлил
    без их согласия, и живет с ними; первые обязаны были учить девок
    пляске и песням. При посещении гостей они составляют хор и забавляют
    присутствующих. Обходится с девками князь ...так же жестоко,
    как и с другими, часто наказывает их арапником. Из ревности, чтобы
    они никого не видали, запирает их в особую комнату; раз отпорол одну
    девку за то, что она смотрела в окно".
    Примечательно, что дворяне уезда, соседи-помещики Гагарина,   отзывались о нем в высшей степени положительно. Как один заявлял,   что князь не только что "в поступках, противных дворянской чести не   замечен, но, более того, ведет жизнь и управляет имением сообразно  прочим благородным дворянам"! Последнее утверждение, в сущности,  было абсолютно справедливо.
    Описанное было "неизбежным следствием существования целой системы социальных   отношений, освященной авторитетом государства и неумолимо   развращавшей и рабов и самих рабовладельцев.
    С детства будущий барин, наблюдая за образом жизни родителей,   родственников и соседей, рос в атмосфере настолько извращенных   отношений, что их порочность уже не осознавалась вполне их
    участниками. Анонимный автор записок из помещичьего быта вспоминал:
    "После обеда полягутся все господа спать. Во все время, пока они
    спят, девочки стоят у кроватей и отмахивают мух зелеными ветками,
    стоя и не сходя с места… У мальчиков-детей: одна девочка веткой
    отмахивала мух, другая говорила сказки, третья гладила пятки.
    Удивительно, как было распространено это, — и сказки и пятки, — и
    передавалось из столетия в столетие!
    Когда барчуки подросли, то им приставлялись только сказочницы. Сидит
    девочка на краю кровати и тянет: И-ва-н ца-ре-вич… И барчук лежит и
    выделывает с ней штуки… Наконец молодой барин засопел. Девочка
    перестала говорить и тихонько привстала. Барчук вскочит, да бац в
    лицо!.. „Ты думаешь, что я уснул?“ — Девочка, в слезах, опять
    затянет: И-ва-н ца-ре-вич…"
    Нравственное одичание русских помещиков доходило до крайней степени.   В усадебном доме среди дворовых людей, ничем не отличаясь от слуг,  жили внебрачные дети хозяина или его гостей и родственников,  оставивших после своего посещения такую «память». Дворяне не  находили ничего странного в том, что их собственные, хотя и  незаконнорожденные, племянники и племянницы, двоюродные братья и
    сестры находятся на положении рабов, выполняют самую черную работу,  подвергаются жестоким наказаниям, а при случае их и продавали на  сторону.
    Е. Водовозова описала, как в доме ее матери жила такая дворовая   женщина — «она была плодом любви одного нашего родственника и   красавицы-коровницы на нашем скотном дворе». Положение Минодоры, как
    ее звали, пока был жив отец мемуаристки, страстный любитель   домашнего театра, было довольно сносным. Она воспитывалась с  дочерьми хозяина, даже могла немного читать и говорить по-французски
    и принимала участие в домашних спектаклях. Мать Водовозовой, взявшая на себя управление имением после смерти мужа, завела совершенно иные  порядки. Перемены тяжело отразились на судьбе Минодоры. Как на беду,  девушка и хрупким сложением и изысканными манерами напоминала скорее благородную барышню, чем обычную дворовую «девку». Водовозова писала  об этом:
    "То, что у нас ценили в ней прежде — ее прекрасные манеры и
    элегантность, необходимые для актрисы и для горничной в хорошем
    доме, — было теперь, по мнению матушки, нам не ко двору. Прежде
    Минодора никогда не делала никакой грязной работы, теперь ей
    приходилось все делать, и ее хрупкий, болезненный организм был для
    этого помехою: побежит через двор кого-нибудь позвать — кашель
    одолеет, принесет дров печку истопить — руки себе занозит, и они у
    нее распухнут. У матушки это все более вызывало пренебрежение к ней:
    она все с большим раздражением смотрела на элегантную Минодору. К
    тому же нужно заметить, что матушка вообще недолюбливала тонких,
    хрупких, бледнолицых созданий и предпочитала им краснощеких,
    здоровых и крепких женщин… В этой резкой перемене матушки к
    необыкновенно кроткой Минодоре, ничем не провинившейся перед нею,
    наверно, немалую роль играла вся ее внешность „воздушного созданья“.
    И вот положение Минодоры в нашем доме становилось все более
    неприглядным: страх… и вечные простуды ухудшали ее слабое здоровье:
    она все сильнее кашляла, худела и бледнела. Выбегая на улицу по
    поручениям и в дождь и в холод, она опасалась накинуть даже платок,
    чтобы не подвергнуться попрекам за „барство“.
    Наконец барыня, видя, что извлечь практическую пользу от такой    слишком утонченной рабы не удастся, успокоилась на том, что продала  свою крепостную родственницу вместе с ее мужем знакомым помещикам.   Если добропорядочная вдова, заботливая мать для своих дочерей, могла    поступать так цинично и жестоко, то о нравах помещиков более  решительных и отчаянных дает представление описание жизни в усадьбе     генерала Льва Измайлова.    Измайлов устраивал колоссальные попойки для дворян всей округи, на     которые свозили для развлечения гостей принадлежащих ему  крестьянских девушек и женщин. Генеральские слуги объезжали деревни  и насильно забирали женщин прямо из домов. Однажды, затеяв такое   «игрище» в своем сельце Жмурове, Измайлову показалось, что «девок»  свезено недостаточно, и он отправил подводы за пополнением в  соседнюю деревню. Но тамошние крестьяне неожиданно оказали
    сопротивление — своих баб не выдали и, кроме того, в темноте избили   Измайловского «опричника» — Гуська.
    Взбешенный генерал, не откладывая мести до утра, ночью во главе  своей дворни и приживалов налетел на мятежную деревню. Раскидав по  бревнам крестьянские избы и устроив пожар, помещик отправился на
    дальний покос, где ночевала большая часть населения деревни. Там  ничего не подозревающих людей повязали и пересекли.
    Встречая гостей у себя в усадьбе, генерал, по-своему понимая   обязанности гостеприимного хозяина, непременно каждому на ночь   предоставлял дворовую девушку для «прихотливых связей», как
    деликатно сказано в материалах следствия. Наиболее значительным   посетителям генеральского дома по приказу помещика отдавались на   растление совсем молодые девочки двенадцати-тринадцати лет.
    В главной резиденции Измайлова, селе Хитровщине, рядом с усадебным   домом располагалось два флигеля. В одном из них размещалась   вотчинная канцелярия и арестантская, в другом — помещичий гарем.
    Комнаты в этом здании имели выход на улицу только через помещения,    занимаемые собственно помещиком. На окнах стояли железные решетки.
  "...  Число наложниц Измайлова было постоянным и по его капризу всегда
    равнялось тридцати, хотя сам состав постоянно обновлялся. В гарем
    набирались нередко девочки 10–12 лет и некоторое время подрастали на
    глазах господина. Впоследствии участь их всех была более или менее
    одинакова — Любовь Каменская стала наложницей в 13 лет, Акулина
    Горохова в 14, Авдотья Чернышова на 16-м году.
    Одна из затворниц генерала, Афросинья Хомякова, взятая в господский
    дом тринадцати лет от роду, рассказывала, как двое лакеев среди
    белого дня забрали ее из комнат, где она прислуживала дочерям
    Измайлова, и притащили едва не волоком к генералу, зажав рот и
    избивая по дороге, чтобы не сопротивлялась. С этого времени девушка
    была наложницей Измайлова несколько лет. Но когда она посмела
    просить разрешения повидаться с родственниками, за такую «дерзость»
    ее наказали пятидесятью ударами плети.
    Содержание обитательниц генеральского гарема было чрезвычайно
    строгим. Для прогулки им предоставлялась возможность только
    ненадолго и под бдительным присмотром выходить в сад, примыкавший к
    флигелю, никогда не покидая его территории. Если случалось
    сопровождать своего господина в поездках, то девушек перевозили в
    наглухо закрытых фургонах. Они не имели права видеться даже с
    родителями, и всем вообще крестьянам и дворовым было строжайше
    запрещено проходить поблизости от здания гарема. Тех, кто не только
    что смел пройти под окнами невольниц, но и просто поклониться им
    издали — жестоко наказывали...
    Быт генеральской усадьбы не просто строг и нравственно испорчен — он
    вызывающе, воинствующе развратен. Помещик пользуется физической
    доступностью подневольных женщин, но в первую очередь пытается
    растлить их внутренне, растоптать и разрушить духовные барьеры, и
    делает это с демоническим упорством. Беря в свой гарем двух
    крестьянок — родных сестер, Измайлов принуждает их вместе, на глазах
    друг у друга «переносить свой позор».
    Авдотью Коноплеву он собственноручно избивает за «нежелание идти к
    столу барскому, когда барин говорил тут непристойные речи». Ольга
    Шелупенкова также была таскана за волосы за то, что не хотела
    слушать барские «неблагопристойные речи». А Марья Хомякова была
    высечена плетьми потому только, что «покраснела от срамных слов барина»…
    Измайлов подвергал своих наложниц и более серьезным наказаниям. Их
    жестоко пороли кнутом, одевали на шею рогатку, ссылали на тяжелые
    работы и проч.
    Нимфодору Хорошевскую, или, как Измайлов звал ее, Нимфу, он растлил,
    когда ей было менее 14 лет. Причем разгневавшись за что-то, он
    подверг девушку целому ряду жестоких наказаний:   

«Сначала высекли ее плетью, потом арапником и в продолжение двух
    дней семь раз ее секли. После этих наказаний три месяца находилась
    она по прежнему в запертом гареме усадьбы, и во все это время была
    наложницей барина…    Наконец, ей обрили половину головы и сослали                                                             на поташный завод, где     она провела в каторжной работе семь лет..."
    Добавим то     обстоятельство, что родилась Нимфодора в то время, как ее мать сама
    была наложницей и содержалась взаперти в генеральском гареме. Таким   образом, эта несчастная девушка оказывается еще и побочной дочерью   Измайлова! А ее брат, также незаконнорожденный сын генерала, Лев     Хорошевский — служил в «казачках» в господской дворне.

***

Читатель может спросить - какое это описание ужасов старины имеет актуальное  значение для сегодняшнего дня (ну кроме споров с не особо многочисленными поклонниками последнего царя и РКМП)? "Спрашивают -отвечаем"(с). Сейчас -никакого. Но в 1917 году и другие годы имело колоссальное! Ибо две трети по минимуму тех самых десяти миллионов русских мужиков с винтовками(с) -о которых с боязливым уважением говорил Ленин, были внуками крепостных упомянутых в тексте, и изрядная часть -детьми. (В армию призвали немало "кормильцев" -ратников 2го разряда - 70х годов рождения и даже старше). Миллионы убийц-окопников, впитывавших с детства рассказы подобные вышеприведенным  -и похуже; и видевшие у своих родителей и дедов следы от барских плетей, чьи бабки, матери а  а то и сестры стали добычей помещичьей похоти, и платившие из последних грошей выкупные платежи бывшим хозяевам, жуя хлебец с лебедой...
Не удивительно что  утонченные барышни умирали под 20м - 30м махновцем или "зеленым" а хозяева усадеб забивались дрекольем и вилами "с особой жестокостью" -говоря языком судебных протоколов. Именно поэтому офицеров и прочую "белую кость" так активно отправляли "в штаб Духонина" еще до всякого ЧК -первые массовые убийства офицеров на Балтфлоте (включая главкома -адмирала Непенина) начались на ВТОРОЙ день после февральской революции. Именно поэтому бедные батюшки летали с колоколен - даже в селах где на полсотни верст кругом не было ни одного не то что "еврейского комиссара" - а даже  и русского.
И это понимали -или скорее даже ощущали -большевики... Это великолепно понимал умевший слышать музыку эпохи гениальный аристократ Блок. И этого напрочь не поняли ни почти гениальный аристократ Н.Гумилев ни сын выслужившегося офицера из рекрутов-крепостных -Деникин и прочие "вожди белого дела".
Понимали впрочем не только большевики. Тот же  Геббельс - отменный мерзавец и величайший преступник -но свое дело знал к сожалению хорошо. И в ходе нападения на СССР ни одной попытки воззвать в своей пропаганде к ценностям и порядкам царской эпохи его ведомством сделано не было. Была власовщина,    взывавшая к "завоеванным в Феврале свободам"(с) и рассуждение о европейском доме(дословно) и новом порядке и даже лжемарксистские заходы  -а вот этого не имелось.

Потребовалось чтобы ушло два поколения -помнивших как оно было на самом деле или лично или из рассказов близких  - чтобы начались стенания о "возвращении к истокам" и прочая тальковщина с "голубыми князьями".  Как к слову и предвидел недооцененной и малоизвестный поэт-эмигрант Арсений Несмелов (чьи стихи  про "югославского солдата и английского матроса" политкорректно озвучил В.Леонтьев)

Лишь дотла наш корень истребя,
Грозные отцы  твои и деды,
Сами отказались от себя,
И тогда поднялся ты, последыш!

Вырос ты без тюрем и без стен,
Чей кирпич свинцом исковыряли,
В наше ж время не сдавались в плен,
Потому что в плен тогда не брали!"

Но это уже как говориться - совсем другая история