Встреча русской и норвежской культур: восприятие народа-соседа во времена поморской торговли

Доброго здоровья всем!

Предлагаю вам статью (доклад) из сборника IV Феодоритовских чтений "Север и история". 2011 г.

 Автор статьи Серк-Хансен Каролине, кандидат исторических наук, хранитель Художественного музея Северной Норвегии.

Встреча русской и норвежской культур: восприятие народа-соседа во времена поморской торговли

В многочисленных путевых заметках и рассказах, сохранившихся в торговых центрах Северной Норвегии, мы встречаем упоминания беломорских российских купцов и мореплавателей о поморах. С первой половины XVIII в. и вплоть до 1914 г. они прибывали в Норвегию по морю ранним летом, как только Белое море освобождалось ото льда. Они либо покупали, либо меняли на рыбу и шкуры диких животных, крепкое спиртное и промышленные товары – орудия промысла и фаянсовые сервизы на муку, строительные материалы и прочие необходимые товары, которые пользовались большим спросом в регионе. Своими иноземными одеждами и прическами, религиозными обычаями и прекрасным многоголосным пением русские поморы привносили в жизнь северной Норвегии экзотический восточный дух. Это влияние замечали как сами норвежцы, так и гости Норвегии.

Имеется также немало и противоположных описаний северян-норвежцев, однако при этом нужно заметить, что лишь немногие из этих наблюдений записаны самими поморами. Впечатления, положенные на бумагу, как правило, принадлежат российским чиновникам, этнографам и наблюдательным путешественникам из высших слоев общества. Хотя в некоторых случаях они отражают те сведения, которые поморские путешественники сообщали о своих соседях и торговых партнерах на Крайнем Севере. Когда сравниваешь описания Норвегии и представления о нас со стороны русских, оказывается, что многие вопросы и темы повторяются, но с противоположным знаком. Нас часто сравнивают и пишут о том, что именно в северо-норвежском образе жизни и культуре кажется иным, отличным от России. Во многих местах в русских текстах подчеркиваются культурные различия, и авторы непременно упоминают о том, как это заведено дома, в России. Таким образом, мы также получаем интересную возможность узнать о российском взгляде на нас, норвежцев.

 Россияне глазами норвежцев

Первое подробное описание российских поморов мы находим у норвежского чиновникa Густава Петера Блома в его путевых заметках, касающихся города Тромсе «Заметки из путешествия по Северной Норвегии […] в 1827 году»: «Русские, посещающие северные норвежские земли, – с побережья Колы и Белого моря. Большая их часть – крестьяне или менее образованные люди, хотя некоторые из них при постоянном общении с купцами и стали более “отесанными”. Все они одеваются в национальные костюмы – длинные кафтаны, носят коротко подстриженные волосы и длинную бороду. У матросов кафтаны из серой сермяги, а у шкиперов – в основном зеленой фланели. По виду они из себя довольно высокие и обычно мускулистые, а выражение их лица более свидетельствует о силе, нежели о добродушии. […] Русские – неутомимые и выносливые работники, и они столь же неприхотливы, как и трудолюбивы. Водка для них много значит, и за выпивку их можно привлечь к самой тяжелой работе. Как наружность их, так и поведение выказывают невежество и бескультурье […]».

Во второй половине XIX в. поморские шкиперы начали носить одежду западноевропейского покроя, так что их уже не так легко можно было выделить в общей массе. Бывало, однако, что они брали с собою своих жен, а те более рьяно следовали в своей одежде русским традициям. «Российские мадам» были по-старомодному одеты в цветастые платья и платки и носили броские золотые украшения, – вспоминает историк г. Тромсе, Нильс Итреберг. Матросы также сохраняли свои явные русские приметы до самого заката поморской торговли: меховые шапки (даже посреди лета), высокие кожаные сапоги и длинную рубаху, свисающую поверх широких штанов, что вызывало удивление и порой насмешки городских парней в Тромсе. По норвежским меркам российские моряки были подчас бедно одеты. При этом, хотя одежда моряков могла быть плоховата, тем не менее, поморы очень следили за чистотой. При первой же возможности они ходили в баню, а мытье рук до и после принятия пищи носило почти ритуальный характер. Рукомойник для этой цели был обязательной частью инвентаря на борту каждой шхуны. Русские, кроме того, очень любили купаться в северном море, что столетие назад было весьма необычным для жителей Норвегии.        

Иерархия на борту поморских судов была жесткой, а дисциплина очень строгой, что отмечалось во многих норвежских источниках. Учитывая, что жизнь норвежских матросов в XIX в. тоже была нелегкой, это указание свидетельствует об особо тяжелых условиях жизни российских экипажей. После посещения одной русской ладьи потрясенный Блом описывает, как штурман на ней пнул пьяного матроса в лицо ногой и задраил люк над его головой, когда тот попытался выйти на палубу. «У нас вызывает возмущение подобное отношение даже к животным», – добавляет при этом Блом.

Сохранилось много свидетельств о том, что российские шкиперы высоко ценили посещение их судов норвежскими гостями во время стоянки в порту. Во время своего пребывания в Тромсе Блом так же посещал российскую ладью. Его провели по паруснику, а затем щедро угостили китайским чаем крепкой заварки, мадерой, шампанским, конфетами и пшеничным хлебом, который был испечен в каменной печи прямо на борту судна. Общим обычаем было и приглашение местного торгового партнера с семьей на чаепитие в капитанскую каюту. Надо сказать, что также всегда приглашали на борт и детей, которые сами по себе плавали вокруг русских судов на небольших шлюпках. Здесь детишки встречались с неведомым, чужеземным и заманчивым миром.

Шарланкa Ботолфсен, дочь влиятельного норвежского купца пишет, как с нетерпением она ждала весны и прибытия поморов: «Как только приходили поморские шхуны, мы, дети, становились сами не свои от счастья. Тогда мы знали, что мать, отец, мы, дети, и прислуга будем приглашены на судно. Русские были добрыми, приветливыми и гостеприимными людьми. […] Пребывание в гостях длилось долго. Как правило, мы засыпали, пока отец говорил на “рyссеноpске”,1 (Руссенорск, или «Моя-по-твоя» – смешанный русско-норвежский язык (один из примеров пиджина), обслуживавший общение поморских и норвежских торговцев на северном побережье Норвегии. Существовал с 1750 по 1914 гг., когда велась активная морская торговля. В руссенорске зафиксировано около 400 слов, 50 % лексики – из норвежского языка, 40 % – из русского, остальные заимствованы из английского, нидерландского, нижненемецкого, финского и саамского. Грамматика и фонетика чрезвычайно упрощены.) пил чай и “заключал сделки”. Зачастую у капитана судна с собой была взята вся семья, а также гувернантка. […] Я никогда не забуду, как мы плыли на судне тихими светлыми летними вечерами».

Поморы с большим вниманием относились к своим деловым партнерам. Капитан зачастую брал с собой некое изысканное произведение искусства в подарок своим норвежским компаньонам. Российские латунные самовары, чашки из тонкого фарфора с золотой росписью, искусно вырезанные шкатулки из моржовой кости и льняные полотенца были обычными в домах городских купцов. Многие из этих предметов позже оказались в норвежских музеях, в частности, «русский рушник» с вышитым на нем приветствием анонимного дарителя. Кириллицей и отчасти неправильно воспроизведенными буквами латиницы на забавной смеси русского и норвежского языков на нем вышито: «...Эбельтофт Тромсое 17 мая года 1872». Очевидно, рушник был передан в качестве подарка по случаю национального праздника Норвегии в том году.

 В описаниях русских поморов постоянно повторяется одна черта – их высокоразвитая музыкальность. К своему удивлению, Блом констатировал, что русские, несмотря на свою неотесанность, очень любят музыку и хорошо поют на четыре голоса. Он дает при этом достоверное объяснение этому феномену: «Явная природная любовь русских к музыке развивается благодаря их церковному пению, которое в Православной культе не является, как у нас, безвкусной и без правил трескотней, где каждый участвует, не думая о том, есть ли у него голос или слух, но оно является гармонией, настраивающей человека к благоговению, исполняющейся немногими, но укрепляющей всех».

Русские принадлежали к Православной Церкви, что проявлялось во многом. Очень многие их суда были названы именами святых, и наиболее популярным, естественно, был св. Николай Угодник, покровитель мореплавателей. Однако в таможенных списках фигурировали и суда, названные именами св. Иоаннa, св. Василия, св. Константина и св. Зосимы. Православная вера поморов заявляла о себе, кроме того, и в виде внутреннего убранства судов. Блом пишет о своих впечатлениях так: «Во всех каютах можно было увидеть Распятие и одну или несколько икон с покровителем русских св. Николаем-Угодником». Часть поморов относилась к старообрядчеству. Староверы-шкиперы считались самыми надежными партнерами. Они не пили водки, высоко ценили честность и усердие в работе и будто бы лучше относились к своим матросам, чем прочие капитаны-поморы. Церковная принадлежность поморов оставила о себе след также и в надгробных памятниках. Те члены экипажей, которые ушли из жизни во время пребывания в Норвегии, в давний период хоронились отдельно, а в начале XX в. на лютеранских кладбищах.

Приведенные воспоминания современников указывают на то, что поморов в Северной Норвегии в основном почитали высоко. Города и народ Норвегии извлекали большую пользу от торговли, а тональность отношений между норвежцами и русскими в большинстве случаев была уважительной и дружеской. Многие поэтому испытали грусть, когда поморский этап в истории Северной Норвегии подошел к концу.

 Взгляд россиян на северных соседей

Многие сведения о поведении и образе жизни русских поморов повторяются в норвежских источниках столь часто, что выглядят уже стереотипами. Русские – грубо сколоченные и неотесанные, но при этом глубоко религиозные, музыкальные и щедрые люди. Также общеизвестным является и то, что они дружелюбны и общительны. При изучении описаний, данных россиянами нам, норвежцам, оказывается, что в различных источниках повторяется подобный же набор достаточно стереотипных представлений.

 Писатель и фольклорист Сергей Максимов (1831–1901) в 1859 году издал двухтомное сочинение «Год на Севере», вскоре ставшее весьма популярным. Описание, данное в книге, основывается на путешествии по северным российским землям в 1856 году. Сочинение является истинным кладезем знаний для всех тех, кто хочет познакомиться с образом жизни поморов, их промыслами, верованиями и обычаями. Здесь читатель найдет и юмористическое описание норвежцев-северян, основывающееся на том, что сами поморы поведали Максимову. О соседнем народе здесь рассказывается в связи с описанием поморской торговли, которую Максимов логично называет «норвежской». Здесь мы узнаем, что значительная ее часть происходит в городах Варде, Вадсе, Хаммерфест и Тромсе, которые поморы соответственно называли Варгаев, Васен, Омарфист и Тромсен. Согласно Максимову, торговля эта, которая всегда протекала спокойно, была взаимовыгодной и способствовала большему сближению соседей. Поморы, на сведениях которых Максимов основывает свои заметки, дают норвежцам как торговым партнерам самые высокие характеристики: «А народ эти норвеги, рассказывали, – народ обстоятельный, любят на аккурат, да на честность всякое дело. […] Норвег на святое слово верит, ему и задатку не надо».

 Хотя Норвегия и норвежцы в основном описываются в актуальных источниках положительно, в этой картине отнюдь не всё однозначно, есть и нюансы. В книге «У океана. Жизнь на Крайнем Севере» писатель Василий Немирович-Данченко (1848–1936) сатирически описывает соседей. На средства Российского Императорского географического общества он предпринял путешествие на побережье Мурмана и в Северную Норвегию в 1873 году. Как и Максимова, его внимание особенно привлекла немногословная форма общения норвежцев: «Иногда вы видите на улице толпу, сосредоточенное молчание царит между ними. Изредка кто-нибудь, точно сам про себя, скажет слово, – другие и не оглянутся. Если нужен ответ, какой-нибудь другой квен, по долгом размышлении, буркнет что-нибудь, тоже про себя, и довольно. Это называется у них беседой. […] Этого уже нет в средней и южной Норвегии, но ее север тоскою веет на свежего человека, с изумлением вглядывающегося в этот заколдованный мир, в это сонное царство деревянных людей». В начале Немировича-Данченко поразило явное отсутствие сопереживания и близких эмоциональных отношений между людьми, но он делает заключение, что «деревянные лица» в состоянии чувствовать столь же остро, как и его соотечественники, но свои чувства они прячут внутри и страдают в одиночестве.

 В путевых заметках «Страна холода», вышедших в 1877 году, Немирович-Данченко дополняет картину Северной Норвегии и ее жителей впечатлениями из наших самых северных тогда городов. Он был ошеломлен тем, насколько необычно опрятно одевались их жители, и отметил педантично ухоженные улицы и здания. При этом в сравнении с Россией все казалось столь безрадостным и пустынным, а люди – натянутыми и закрытыми. С момента выхода книги прошло уже 130 лет, но некоторые описания являются на удивление злободневными и сегодня. Особенно это касается пассажей, в которых Немирович-Данченко затрагивает экономические и социальные различия между Норвегией и северо-западной Россией. При этом он создает идеализированную картину хорошо устроенного, ухоженного и крайне честного северо-норвежского общества.

«В городах Вардо, Вадсе, Гаммерфест и Тромсе, – пишет он, – одна особенность обратила на себя мое внимание: отсутствие роскоши. Вы здесь не встретите ни одного щегольски одетого человека, ни одной расфранченной дамы. Зато можно поручиться, что ежели вы встретите бедно, недостаточно одетого человека, то это окажется русский помор-судорабочий. “У нас нет нищих!” – с гордостью повторит вам норвежец, если вы с ним разговоритесь. “У нас все за работой – и работа хорошо оплачивается”, – скажут вам другие. Что на это ответите вы, если обратите внимание на свое Поморье, где целые села живут именем Христовым. В воскресный день все магазины заперты. Но как заперты? – ведь и в этом оказывается что-то чужое, нам несвойственное. Ни на одних дверях нет замка. – И ночью так? – И ночью. У нас все сыты; роскоши нет, нет и чрезмерных потребностей. Все довольны тем, что имеют. Воровства и не слышно. Не было примера, чтобы свой норвежец украл что-нибудь. Двери в домах были отворены настежь. Тут чуть не на улице висели пальто, шляпы, платья. Эти патриархальные обычаи, право, кажутся не совсем обыкновенными нам, где чуть ли не везде, даже на языки приходится навешивать замки, да еще какие!»

Это безопасное и открытое общество имеет, тем не менее, и свои недостатки, на которые наблюдательный и критичный писатель тут же указывает. С точки зрения россиянина, Норвегия кажется несколько холодной и скучной. В частности, Немирович-Данченко заявляет, что соседний народ почти не умеет улыбаться. Но, возможно, самым поразительным для российского путешественника было отсутствие песен и музыки. Лишь очень редко, повествует он, слышится «мрачная норвежская песня, так же похожая на свою сестру, песню русского рыболова, как хриплый стон совы на вольные крики орла в поднебесье. Не музыкальный народ северные норвежцы!» Интересно заметить, как часто затрагивается отношение соседнего народа к музыке, как в норвежских, так и в российских источниках. Поморов столь же сильно удивляла бедность музыкальной культуры северных норвежцев, как на норвежцев производило впечатление многоголосное пение русских. В данном случае можно с уверенностью заявить, что стороны взаимно подтверждали эти устоявшиеся суждения друг о друге.

 В целом кажется, что двойственное отношение к Норвегии и норвежцам повторяется в российских описаниях и сейчас. С одной стороны, писатели восхищаются отлаженным норвежским обществом из-за его высокого уровня жизни, порядка и либерализма, которые постоянно сопоставляются с недостатками родного отечества. Норвежцы, кроме того, характеризуются как исключительно честные и надежные люди. Но, с другой стороны, соседи по-прежнему кажутся скованными и закрытыми, что с легкостью может быть воспринято как врожденная эмоциональная холодность.

Источники

Максимов С. Год на Севере. (4-е изд., с изменениями). М., 1890.

Немирович-Данченко В. Вардехузские пираты // У океана. Жизнь на крайнем севере. СПб., 1875. С. 157–184.

Немирович-Данченко В. Страна холода. СПб. – М., 1877.

Blom G. P. Bemerkninger paa en reise i Nordlandene […] i aaret 1827 // Ottar. 1977, № 94–95. S. 17–21. (Блом Г. П. Заметки из путешествия по Северной Норвегии […] в 1827 году // Оттар. 1977, № 94–95. С. 17–21).

Bottolfsen C. Fra et nord-norsk fiskevær // By og bygd. B. 21. Oslo, 1969. S. 35–39. (Боттолфсен Ш. Из северо-норвежской рыбацкой деревни // Город и село. Т. 21. Осло, 1969. С. 35–39).

Ytreberg N. A. Min barndoms verden. Oslo, 1979. (Итреберг Н. А. Мир моего детства. Осло, 1979). Ytreberg N. A. Tromsø bys historie. B. II. Tromsø, 1962. (Итреберг Н. А. История города Тромсе, Т. 2. Тромсе, 1962).