Патрик Дэнин. Замените элиту

Книга Майкла Линда «Новая классовая война» непременно станет одной из самых важных политических работ нового десятилетия. Как и многие последние публикации, эта книга объясняет подъем популизма и закат либерализма на Западе. Но в отличие от других проектов, здесь это сделано успешно. Менеджериальная элита старается обвинить в подъеме популизма всех, кроме себя самой. В когорту виновников включаются российское вмешательство, белый национализм, туманно определяемый «нелиберализм» – что угодно, кроме либеральных ценностей и экономического устройства. Линд, который и сам представляет менеджериальную элиту, признаёт вину собственного класса. Высокие идеалы элиты в сочетании с ее низменным своекорыстием ускоряют увеличение разрыва между победителями и проигравшими в развитых странах.

Линд убедительно рассказывает о том, как мы оказались в этой ситуации. Элите в прошлом столетии пришлось пойти на значительные уступки рабочему классу из-за тяжелого положения в результате Второй мировой войны. Для Линда 1950-е годы были высшей точкой экономического равенства и национальной солидарности во главе со старыми левыми, защищавшими интересы рабочих. В общих чертах консенсус был экономически левым и социально правым. Это ограничивало иммиграцию малоквалифицированных рабочих, обеспечивало хороший уровень социального обеспечения, защищало традиционные семейные и сексуальные нормы, работало во взаимодействии с американскими общественными «малыми силами» и было открыто религиозным, особенно в среде рабочих-католиков.

А затем пришел «Всемирный потоп». К власти в обеих политических партиях пришли либертарианцы правого и левого толка. Что касается правых, то их антирегуляторный инстинкт оправдывал наступление на завоевания организованного труда. Международные торговые соглашения способствовали аутсорсингу рабочих мест. Иммиграционная политика открытых границ привела к появлению миллионов рабочих, чей сомнительный правовой статус давал возможность платить им гораздо меньше, чем гражданам страны. Что же касается левых, то здесь доминирующее положение в повестке все больше занимало сексуальное либертарианство, начиная с поддержки дела Роу против Уэйда и продолжая легализацией гомосексуализма, однополых браков, а сегодня в этом ряду и упорное требование считать определение пола личным делом каждого. Обе точки зрения предполагали и привели к ослаблению традиционных связей как в отношении семьи, так и религиозных организаций и, наконец, самой нации. Кроме того, они стимулировали подъем нового класса лидеров.

Этот лидирующий класс, названный Джеймсом Бернхемом «менеджериальной элитой», на международном уровне разрушил средневековое устройство, которое в целом помогало рабочему классу. Вместо этого он установил экономический и социальный порядок, который давал преимущества тем, чье политическое и личное понимание себя связано с аутентичностью, этической гибкостью и географической мобильностью. Менеджериальная элита пришла к пониманию себя как противостоящей всему, что олицетворял собой рабочий класс. Представители его с осуждением названы «жалкими людьми», которые «держатся за свои ружья и свою Библию». Отсталые, преданные умирающим городкам и невежественные, они умирали от безнадежности, случившейся по их вине.

Линд придерживается основного тезиса Бернхема о том, что новая элита приходит на смену, с одной стороны, земельной аристократии, а с другой стороны, промышленной олигархии. Новая элита отличается монополизацией необходимых навыков, позволяющих ей управлять современными компаниями. Руководство такими организациями требует гибкости, мобильности, навыков «символического анализа» и соответственной оторванности от места, культуры и традиций. Те, кто по всему миру обладал такими способностями, рекрутировались из мегаполисов, городов или сел в городские центры. Те же, кто не обладал нужными способностями или же не желал становиться достаточно гибким и мобильным, пополняли ряды отстающих. Новый правящий класс рассматривал себя, как «меритократию» Они считали, что их власть заслужена и заработана, а те, кто не стал успешным, заслуживают свое положение. “Noblesse oblige” (положение обязывает) было заменено на призывы к благополучию государства, которое должно было служить адекватной компенсацией для проигравших в этой меритократической лотерее.

Популистский бунт обеих партий против менеджериальной элиты стал предсказуемой и неизбежной реакцией на этот захват власти. Линд описывает популизм как «аутоиммунный ответ» больного тела политики. В то время как элита владеет национальным богатством, занимает места в престижных организациях и контролирует ведущие средства массовой информации, у рабочего класса остается одно оружие: избирательные урны. В странах мира, где элита насадила менеджериальный либерализм за счет жизненных перспектив простых людей, результатом стал рост популярности популистских партий. Однако Линд не верит в то, что у популистов есть ответы на эти вопросы. Он полагает, что вместо того чтобы приветствовать их подъем, необходимо восстановить равновесие богатства, политического влияния и социального авторитета посредством того, что он называет «демократическим плюрализмом». Используя старые теории «плюрализма групп интересов», Линд утверждает, что грубое установление политической власти рабочего класса сейчас необходимо для противодействия доминированию меритократического неолиберализма. В русле древних теорий Аристотеля и Макиавелли Линд соглашается, что каждый народ разделен на многих бедных и небольшое число богатых, и только здоровый баланс власти между этими частями народа может обеспечить внутренний мир и стабильность.

Линд признаёт, что современная элита – по крайней мере в настоящий момент – невосприимчива к подобным предложениям. Они приняли на вооружение два защитных механизма, оправдывающих их продолжающееся господство, и препятствуют рассмотрению их роли в разрушении старого политического и экономического устройства. Первый из этих механизмов – приписывание популистского политического успеха влиянию внешних причин, не связанных с классовой политикой, особенно иностранным манипуляциям. Веря в то, что мы живем в теоретически бесклассовом обществе, – «меритократии», позволяющей сливкам общества подниматься на самый верх, – современная элита не в состоянии принять наиболее очевидную причину своих электоральных поражений и вместо этого выдвигает разнообразные теории заговора. За каждым углом кроется либо российский агент, либо реинкарнация фашистов-коричневорубашечников. Без сомнения, в реальности существует некоторое количество и тех, и других, но отчаянная попытка осудить популизм как новый тоталитаризм – это умышленный акт отрицания.

Другая реакция – это подъем «пробудившихся»1 левых взглядов, который дает нам ненормальную картину того, как состоятельные элиты выкорчевывают расовую и сексуальную несправедливость на территории кампусов ультрапрогрессивных колледжей, одновременно игнорируя неравенство, которое подобные учреждения порождают. Чем элитарнее организация и чем больше она монополизирует экономические, политические и социальные преимущества для своих членов, тем громче члены этой организации обличают расизм, сексизм, гомофобию и исламофобию рабочего класса. Линд прослеживает истоки этой тактики до дискредитированной в настоящее время теории «авторитарной личности», впервые предложенной группой ученых во главе с Теодором Адорно. В соответствии с этой теорией безусловное предпочтение стабильности, традиционных норм, центрального места семьи и наличия географических корней свидетельствует о психологической патологии. У оппонентов менеджериального класса не просто иные ценности; эти люди психопатичны, им требуется лечение или заключение в исправительные учреждения.

Менеджериальная элита заинтересована в том, чтобы бесконечно продолжать давать эти снисходительные и пренебрежительные объяснения, но Линд утверждает, что заставить их взглянуть в лицо политической реальности и уступить часть богатства, власти и статуса может только страх. Линд полагает, что страх утратить свои преимущества, уступив их популистам, – это единственное, что может мотивировать современный правящий класс ограничить иммиграцию неквалифицированных рабочих, сократить экономический разрыв и пусть и неохотно, но выразить уважение к традиционным верованиям рабочего класса. Для него самым кошмарным развитием событий была бы продолжительная битва, в ходе которой элита отказывается поделиться властью, богатством и положением, что ведет либо к открытому либеральному нелиберализму – усилению их сегодняшнего отношения к рабочему классу и верующим, либо к демагогическому популизму, который поведет Америку по тому же пути, который прошли многие страны Центральной и Южной Америки. В своей книге он заклинает коллег по элите пойти на компромисс сейчас или нести ответственность за потерю республики.

Линд прав в том, что страх является сильным мотивирующим фактором, но я не уверен в том, что в данном случае его будет достаточно. Правящие классы разных лет весьма успешно давали отпор популистским мятежам. В американской традиции борьба с популизмом была более удачной, когда использовалась кооптация или терпеливое пережидание ее, чем когда применялось силовое подавление (хотя следует вспомнить и о случаях силового подавления организованных рабочих). Самое раннее популистское восстание в Америке привело к созданию Филадельфийского конвента и новому политическому устройству. Оппоненты справедливо предсказывали, что это приведет к появлению централизованного управления и экономической олигархии, в результате чего обычные граждане окажутся политически бессильными и бесправными. Популистские движения конца девятнадцатого и начала двадцатого века, хотя и были политически мощными на протяжении десятилетий, в конце концов лишились своей реформистской энергии из-за технократического, антитрадиционного и элитарного движения прогрессивизма. Завоевания рабочего класса в 1950-х годах, ставшие возможными в уникальных условиях всеобщей военной мобилизации и экзистенциальной угрозы со стороны сначала фашизма, а затем коммунизма, были по большей части демонтированы в течение тридцати лет. Вера Линда в то, что страх может мотивировать современных капиталистов предложить рабочему классу нечто большее, чем латание дыр, опровергается доказательствами.

По словам самого Линда, высшая точка 1950-х годов была результатом не только уступок со стороны в других отношениях неолиберального правящего класса. Скорее, характер самого правящего класса безусловно соответствовал ценностям и характеру рабочего и среднего класса. Это было не только влияние профсоюзов, местных политиков и религиозных конгрегаций, заставившее менеджериальную элиту считаться с их требованиями. Элита тоже непосредственно участвовала в организациях типа «гильдия, приход, конгрегация», и таким образом у нее была иная руководящая философия, отличная от индивидуалистических меритократических расчетов современной менеджериальной элиты. Те общественные организации, которые продолжали и развивали определенные католические ценности солидарности и субсидиарности, не ограничивались только рабочим классом с преимущественно католическими взглядами, но отвечали характеру как масс, так и элиты. Существовала согласованность ценностей между корпорациями, малым бизнесом и Мейн-стрит. Голливуд снимал и рекламировал такие фильмы как «Песня Бернадетт», «Город мальчиков» и «Эта прекрасная жизнь». Такие религиозные деятели, как Фултон Шин, Билли Грэм и Рейнгольд Нибур пользовались популярностью и восхищением представителей самых разных классов. Правящий класс состоял не из тайных неолибералов, которые неохотно делали уступки деревенщине из глубокой провинции, они по своему характеру были представителями «Среднего Запада» – носителями ценностей гильдии, прихода и конгрегации.

Также как и менеджериальная элита, которую он критикует, Линд не делает правильных выводов из своего анализа. Необходим не «демократический плюрализм», при котором правящий класс остается неолиберальной менеджериальной элитой, из соображений стратегии уступающей часть богатства и статуса нижестоящим. Необходимо именно фундаментальное замещение нынешнего элитарного этоса на общее благо, народный консерватизм, который направляет как экономические цели, так и социальные ценности на общий материальный и социальный капитал, на поддержку семьи и локальных сообществ. Нам не нужны либертарианские большие боссы, подкупающие рабочий класс мелкими подачками, или федеральное правительство, скупо выдающее провинции доходы от налогов, или секуляристы, неохотно предоставляющие верующим некоторую свободу, нам нужен правящий класс, сам разделяющий ценности, которые, как полагает Линд, были необходимы для попадания в элиту. Только страх несоответствия доминирующему характеру ценностей может заставить элиту сдвинуться, но этот страх появится только вслед за абсолютным поражением, смещением и дискредитацией распространенного сейчас характера элиты.

Вопреки мнению Линда это означает, что нет необходимости в «демократическом плюрализме», который он видит как баланс силы между эксплуататорским классом и избирательно сильными низшими слоями общества. Скорее, современный правящий класс должен быть смещен этосом низших слоев – людей, которые сформировались под влиянием принципа «гильдия, приход, конгрегация» и поддерживают его. Правящий класс в той же мере, что и рабочий класс, должен формироваться в силу приверженности принципам солидарности и субсидиарности, а не просто неохотно соглашаться с теми, кто этим принципам привержен. Линд не верит в возрождение таких институтов, как церковь, и призывает создавать их некие функциональные эквиваленты. Однако закаттаких организационных форм, как профсоюзы, местные политические организации и церковь, был в значительной степени спровоцирован индивидуалистическим, материалистическим и секулярным этосом, разделяемым современной менеджериальной элитой. Если эти институты приходили в упадок благодаря непрерывным усилиям менеджериальной элиты, то их возрождение может произойти через смещение этой элиты и замены ее другой, исповедующей иные принципы. Искомая власть нужна не просто для баланса существующей элиты, а для ее замены. В конечном счете не существует «функционального эквивалента» солидарности и субсидиарности, и только лидерство и рабочий класс, пропитанные этими ценностями, восстановят республику.

Перевод с английского Анны Талалаевской