Непав­лик Мо­ро­зов. Во­прос ху­ли­те­лям

“ОН ВСЕ УВИ­ДИТ, ЭТОТ МАЛЬ­ЧИК...”
2(215)
Date: 13-01-98
В ИЮЛЕ ПРО­ШЛО­ГО­го­да мне по­зво­ни­ла и по­про­си­ла о встре­че некто Бе­ат­рикс Вуд, ан­гли­чан­ка, ки­но­про­дю­сер. Я, ко­неч­но, уди­вил­ся: что такое? Чем моя скром­ная и со­вер­шен­но не ки­нош­ная особа могла за­ин­те­ре­со­вать незна­ко­мую мне дочь гор­до­го Аль­био­на? Од­на­ко не ксе­но­фоб же я, со­гла­сил­ся на встре­чу: “При­хо­ди­те, буду рад.” А удив­лять­ся потом при­шлось еще боль­ше, и не толь­ко мне, но и гос­по­же Вуд.
На дру­гой день в со­про­вож­де­нии своей по­мощ­ни­цы Та­тья­ны ан­гли­чан­ка и при­по­жа­ло­ва­ла ко мне домой. Тут сразу вы­яс­ни­лось, что продюсер-​​то она про­дю­сер, но не ан­глий­ской, а фин­ской ки­но­фир­мы. Час от часу не легче! Вы­хо­дит, и фин­нам есть до меня дело... Но уж вко­нец я был оша­ра­шен, когда англо-​​финн­ка по­ве­да­ла, зачем я им по­на­до­бил­ся и чего они от меня хотят. Еще в 1993 году в “Со­вет­ской Рос­сии” была на­пе­ча­та­на моя ста­тья о Пав­ли­ке Мо­ро­зо­ве. И вот ока­зы­ва­ет­ся — вы толь­ко во­об­ра­зи­те! — что они сни­ма­ют фильм о герое моей дав­ней ста­тьи. Мы хо­те­ли бы, ска­за­ла Вуд, чтобы вы при­ня­ли уча­стие в этом филь­ме, по­де­ли­лись сво­и­ми мыс­ля­ми об этом ши­ро­ко из­вест­ном в вашей стране под­рост­ке. Вы­хо­дит, не я их, в сущ­но­сти, ин­те­ре­сую, а мой герой. Ну, это немно­го легче, хотя еще уди­ви­тель­ней.
Что ж, я охот­но со­гла­сил­ся. Моя го­тов­ность была тем более твер­дой, что неза­дол­го до этого в те­ле­ви­зи­он­ной пе­ре­да­че “Один на один” из­вест­ный ад­во­кат Юрий Ива­нов бро­сил в лицо Егору Гай­да­ру, имея в виду его пре­да­тель­ство имени и всей жизни Ар­ка­дия Гай­да­ра, сво­е­го зна­ме­ни­то­го деда: “Да вы на­сто­я­щий Пав­лик Мо­ро­зов ель­цин­ско­го по­ме­та!” Бро­сил как бран­ное слово, как самое тяж­кое оскорб­ле­ние. Я был по­ра­жен. Ведь опыт­ней­ший юрист, пат­ри­от, член ком­му­ни­сти­че­ской фрак­ции Гос­ду­мы, хотя и не со­сто­ит в КПРФ. Помню, как умело в 1992 году он за­щи­щал в Кон­сти­ту­ци­он­ном суде ком­пар­тию Из­вест­но и о дру­гих до­стой­ных делах Ива­но­ва на юри­ди­че­ском по­при­ще. Да и этот по­еди­нок с Гай­да­ром до­ро­го­го стоит. Как мощно, точно, а глав­ное, про­ро­че­ски он влу­пил этому, по-​ель­цин­ской та­бе­ли об уме “очень ум­но­му со­бе­сед­ни­ку”, при­шед­ше­му на дуэль с во­ро­хом спра­вок, га­зет­ных вы­ре­зок и каких-​​то ре­зо­лю­ций: “Да что вы там шур­ши­те бу­маж­ка­ми, как та­ра­кан! Ваша пе­сен­ка спета! В новый пар­ла­мент ни вы лично, ни ваши вы­бо­ро­сов­цы уже не по­па­дут.” Как в воду гля­дел! Силь­но умный Гай­дар с тех пор об­хо­дит Охот­ный ряд за три вер­сты... И вот в устах даже Ива­но­ва имя Пав­ли­ка Мо­ро­зо­ва — брань...
На дру­гой день Бе­ат­рикс — она была мо­ло­да и оба­я­тель­на — при­шла уже с ре­жис­се­ром Пекка Лето, с опе­ра­то­ром, осве­ти­те­лем и со всей ки­но­ап­па­ра­ту­рой. Они ее уста­но­ви­ли. “Мотор!” — и я начал свой рас­сказ, за­гля­ды­вая ино­гда в текст своей дав­ней ста­тьи:
“Тре­тье­го сен­тяб­ря 1932 года тихим утром два маль­чи­ка из глу­хой ураль­ской де­рев­ни Ге­ра­си­мов­ка, бра­тья Павел и Федя от­пра­ви­лись в тайгу по клюк­ву. Они на­ду­ма­ли это не сами, их на­стой­чи­во уго­ва­ри­ва­ла пойти род­ная бабка Ак­си­нья. Через три дня, ше­сто­го сен­тяб­ря, бра­тьев нашли в лес­ной ча­що­бе уби­ты­ми...”
Бе­ат­рикс, ко­то­рой Та­тья­на тут же быст­ро и точно все пе­ре­во­ди­ла, удив­лен­но встре­пе­ну­лась. А я про­дол­жал:
“Участ­ко­вый ин­спек­тор ми­ли­ции Яков Титов со­ста­вил акт осмот­ра тру­пов: “Мо­ро­зов Павел лежал от до­ро­ги на рас­сто­я­нии 10 мет­ров, го­ло­вою в во­сточ­ную сто­ро­ну. На го­ло­ве надет крас­ный мешок. Павлу был на­не­сен смер­тель­ный удар в брюхо. Вто­рой удар на­не­сен в грудь около серд­ца, под ка­ко­вым на­хо­ди­лись рас­сы­пан­ные ягоды клюк­вы. Около Павла сто­я­ла одна кор­зи­на, дру­гая от­бро­ше­на в сто­ро­ну. Ру­баш­ка его в двух ме­стах про­рва­на, на спине кро­вя­ное баг­ро­вое пятно. Цвет волос — русый, лицо белое, глаза го­лу­бые, от­кры­ты, рот за­крыт. В ногах две бе­ре­зы...”
Бе­ат­рикс хо­те­ла что-​то ска­зать, но ее оста­но­вил ре­жис­сер Лето.
“Труп Фе­до­ра Мо­ро­зо­ва на­хо­дил­ся в пят­на­дца­ти мет­рах от Павла в бо­ло­тине и мел­ком осин­ни­ке. Фе­до­ру был на­не­сен удар в левый висок пал­кой, пра­вая щека ис­пач­ка­на кро­вью. Ножом на­не­сен смер­тель­ный удар в брюхо выше пупка, куда вышли кишки, а также раз­ре­за­на рука ножом до кости...”
Бе­ат­рикс оста­но­ви­ла съем­ку и по­до­шла ко мне. Ее губы мелко дро­жа­ли то ли от страш­ной кар­ти­ны, вос­со­здан­ной про­чи­тан­ным тек­стом, то ли от неве­до­мой мне обиды или недо­уме­ния.
— Про­сти­те, я не по­ни­маю... Его убили?.. Их убили?.. Кто?..
Я остол­бе­нел:
— Как? Вы сни­ма­е­те о нем фильм и вам это не из­вест­но? Вы не зна­е­те, что Пав­ли­ка и его млад­ше­го брата Федю убили?
В раз­го­вор всту­пи­ла Та­тья­на. Ока­зы­ва­ет­ся, ра­бо­тая над филь­мом, съе­моч­ная груп­па уже по­бы­ва­ла у несколь­ких ав­то­ров, когда-​​либо пи­сав­ших или хотя бы упо­ми­нав­ших о Мо­ро­зо­ве, и все твер­ди­ли толь­ко одно: “Это неви­дан­ный пре­да­тель! Он пре­дал соб­ствен­но­го отца!”.. О, я знал их, нена­вист­ни­ков Павла, всех на­пе­ре­чет! Впе­ре­ди, ко­неч­но, как все­гда, фи­гу­ры, по­доб­ные бес­сты­же­му жур­на­ли­сту Ю. Аль­пе­ро­ви­чу, “юно­ше­ско­му” пи­са­те­лю В. Ам­лин­ско­му, телевизионно-​газетному ин­тел­лек­ту­а­лу Ф. Бур­лац­ко­му, все­о­хват­но­му ис­то­ри­ку и ли­те­ра­ту­ро­ве­ду Н. Эй­дель­ма­ну, пе­да­го­гу, ви­ди­те ли, С. Со­ло­вей­чи­ку. За ними — про­фес­си­о­наль­ный “из­ве­стин­ский” прав­до­люб при любом ре­жи­ме Ю. Фе­о­фа­нов, кри­тик на все руки Т. Ива­но­ва и про­чие сва­нид­зы. А даль­ше, как во­дит­ся, рус­ские су­пер­пат­ри­о­ты, до того отя­го­щен­ные своей лю­бо­вью к род­но­му на­ро­ду, что не со­об­ра­жа­ют, с кем они в одной ком­па­нии, у кого на под­хва­те, — В. Со­ло­ухин, Д. Ба­ла­шов, С. Ку­ня­ев...

“На пер­вом до­про­се аре­сто­ван­ный по по­до­зре­нию мо­ло­дой мужик Да­ни­ла по­ка­зал: “Ку­лу­ка­нов несколь­ко раз уго­ва­ри­вал меня убить Павла, од­на­ко не было под­хо­дя­ще­го мо­мен­та. Тре­тье­го сен­тяб­ря я зашел к нему и ска­зал, что бра­тья ушли по ягоды. Ку­лу­ка­нов ска­зал: “Я давно до­го­во­рил­ся с Сер­ге­ем обо всем, но ему од­но­му ни­че­го не сде­лать. Возь­ми день­ги, а когда при­кон­чим Павла, я дам тебе зо­ло­та две при­горш­ни”. После этого мы с дедом Сер­ге­ем ре­ши­ли идти в лес. Мы знали, какой до­ро­гой Павел ходит с бо­ло­та домой, и пошли ему на­встре­чу. Ре­бя­та ни­че­го не по­до­зре­ва­ли, по­до­шли близ­ко, и тогда дед вне­зап­но уда­рил Павла ножом. Павел вскрик­нул: “Беги, Федя!..”
Я ки­нул­ся за Фе­до­ром, схва­тил его, дед под­бе­жал и нанес ему несколь­ко уда­ров. Убил обоих дед при моей по­мо­щи. Сде­ла­ли мы это по на­у­ще­нию Ку­лу­ка­но­ва.”
Бе­ат­рикс под­ня­ла руку, съем­ка оста­но­ви­лась.
— Надо объ­яс­нить, — глу­хим, стран­ным го­ло­сом ска­за­ла она, — кто эти люди.
Я со­глас­но кив­нул и про­дол­жал:
“Дед Сер­гей внес важ­ные по­прав­ки в по­ка­за­ния Да­ни­лы. При­знал, что за­мы­сел убий­ства при­над­ле­жит имен­но ему, так как “Павел вывел из тер­пе­ния, не давал про­хо­ду, уко­рял за то, что он со­дер­жа­тель кон­фис­ко­ван­ных ку­лац­ких вещей”. Но при этом за­явил, од­на­ко, что “сам бра­тьев не уби­вал. Толь­ко дер­жал Фе­до­ра. За­ре­зал же ребят внук Да­ни­ла”. Тот вы­нуж­ден был под­твер­дить эти по­ка­за­ния и до­ба­вил неко­то­рые по­дроб­но­сти: “Павел не ше­ве­лил­ся, но дед вы­трях­нул ягоды из мешка и ска­зал: “Надо на­деть ему мешок на го­ло­ву, а то оч­нет­ся и домой при­пол­зет”. Потом я ста­щил Павла с тропы на пра­вую сто­ро­ну, а дед ста­щил Фе­до­ра на левую. Федю мы убили толь­ко затем, чтобы нас не выдал. Он пла­кал, про­сил не уби­вать, но мы не по­жа­ле­ли...”
Раз­дал­ся стук. Кто-​то уро­нил на пол что-​то твер­дое. Я взгля­нул на Бе­ат­рикс. Блед­ная, она недвиж­но си­де­ла в крес­ле, стис­нув паль­цы.
“Кто же они, эти два че­ло­ве­ка, мо­ло­дой и ста­рый, с такой бес­по­щад­ной же­сто­ко­стью убив­шие двух маль­чи­ков? Нет, это не бег­лые ка­торж­ни­ки, не бродяги-​душегубы, а од­но­сель­чане уби­тых. Боль­ше того, ста­рик при­хо­дил­ся не толь­ко сво­е­му со­общ­ни­ку по убий­ству, но и обеим жерт­вам род­ным дедом, а Да­ни­ла был их дво­ю­род­ным стар­шим бра­том. И надо до­ба­вить, что бабка Ак­си­нья, жена деда Сер­гея, знала о за­мыс­ле убийц, одоб­ря­ла его и сама не раз го­во­ри­ла внуку Да­ни­ле: “Да убей ты этого соп­ли­во­го ком­му­ни­ста!” По­то­му в то ро­ко­вое утро она как со­участ­ни­ца так на­стой­чи­во и вы­про­ва­жи­ва­ла вну­чат в тайгу. Вот ка­ко­вы были эти люди, про­тив ко­то­рых в глу­хой, про­буж­дав­шей­ся к новой жизни де­ревне вос­стал оди­но­кий отрок-​​прав­до­люб. И после этого его, а не их клей­мят как пре­да­те­ля, пре­сту­пив­ше­го через узы род­ства и крови!..”
Я по­про­сил оста­но­вить­ся, чтобы про­мо­чить горло, и когда вы­хо­дил в кухню за ста­ка­ном воды, услы­шал, как ре­жис­сер Лето ска­зал: “Да это про­сто шекс­пи­ров­ский клу­бок стра­стей и зло­де­ев!” Через ми­ну­ту я вер­нул­ся с от­пи­тым ста­ка­ном воды.
”Павел... Пав­лик Мо­ро­зов... “Цвет волос русый, лицо белое, глаза го­лу­бые, от­кры­ты. В ногах две бе­ре­зы”... По­жа­луй, нет в нашем со­вет­ском про­шлом дру­гой фи­гу­ры, ко­то­рая так часто и так ярост­но по­но­си­лась бы ныне пи­том­ца­ми горбачевско-​​яко­влев­ско­го “но­во­го мыш­ле­ния” и тем самым так резко и глу­бо­ко вы­све­чи­ва­ла бы всю их под­лин­ную ду­хов­ную суть. Они го­во­рят и пишут о нем с такой зло­бой, нена­ви­стью и уве­рен­но­стью в своей право­те, слов­но не его, неж­но­го от­ро­ка вме­сте с ма­ло­лет­ним бра­том, пре­да­ли лютой смер­ти здо­ро­вен­ные му­жи­ки, а он, во­ору­жив­шись ножом, за­ре­зал в лесу немощ­но­го стар­ца да еще раз­бо­га­тел на этом или сде­лал ка­рье­ру. Кое-​кого из этих горбачевско-​​яко­влев­ских пи­том­цев я уже пе­ре­чис­лил. Накал их нена­ви­сти и страст­ной жажды опо­ро­чить несчаст­ную жерт­ву кро­ва­вой тра­ге­дии клас­со­вой борь­бы про­сто изум­ля­ет”.
— Вы упо­ми­на­е­те Гор­ба­че­ва, — вос­поль­зо­вав­шись моей па­у­зой, пре­рва­ла меня Бе­ак­трикс. — Я не по­ни­маю. Как вы к нему от­но­си­тесь? У нас в Ан­глии, в Фин­лян­дии, да и во всем мире, им так вос­хи­ща­ют­ся. Он же дал сво­бо­ду, глас­ность. Мне го­во­ри­ли рус­ские дру­зья, что те­перь у вас из­да­ет­ся Кафка...
Мне со­всем не хо­те­лось укло­нять­ся от темы, и я был кра­ток:
— На­вер­ня­ка боль­ше всего им вос­хи­ща­ют­ся в США. Еще бы! Это такой пре­да­тель, каких не ви­ды­вал белый свет за всю ис­то­рию: он пре­дал силам зла не толь­ко свою пар­тию, со­ци­а­лизм, стра­ну, со­юз­ни­ков, — он пре­дал ци­ви­ли­за­цию, эпоху, на­деж­ду всего рода люд­ско­го на спра­вед­ли­вость. Нет дру­го­го че­ло­ве­ка, ко­то­ро­го наш народ так пре­зи­рал бы и нена­ви­дел, как его. А Кафку и на За­па­де при­зна­ли толь­ко лет де­сять спу­стя после его смер­ти. И у нас он из­да­ет­ся уж лет 35...”
Бе­ат­рикс все это слу­ша­ла, изум­лен­но рас­крыв боль­шие серые глаза. Но она была че­ло­ве­ком дела, ко­то­ро­му до­ро­го время, и не стала рас­спра­ши­вать даль­ше. А я тогда еще не знал, что это бо­лез­нен­ное ни­что­же­ство еще и вы­ста­вит свою кан­ди­да­ту­ру в пре­зи­ден­ты, а по­лу­чив 1 про­цент го­ло­сов, зай­мет­ся те­ле­ре­кла­мой ита­льян­ской пиццы...
“Взять упо­ми­нав­ше­го­ся Аль­пе­ро­ви­ча, ко­то­рый на­па­ко­стил в пол­ную меру своих сил на ро­дине и ука­тил в США.
В 1981 году из мос­ков­ской мо­ло­деж­ной га­зе­ты, в ко­то­рой он ра­бо­тал, на­пи­сал пись­мо Ла­ри­се Пав­ловне Ис­а­ко­вой, учи­тель­ни­це уби­то­го, с прось­бой от­ве­тить на мно­же­ство во­про­сов и при­слать свою фо­то­гра­фию того вре­ме­ни. Надо, мол, для боль­шой пуб­ли­ка­ции, ко­то­рую го­тов­лю. Ста­руш­ка, при­вык­шая ве­рить людям, а уж осо­бен­но тем, ко­то­рые ра­бо­та­ют в га­зе­тах, тща­тель­но вы­пол­ни­ла прось­бу. Од­на­ко пуб­ли­ка­ция не по­яви­лась, ибо то, что она на­пи­са­ла, никак не укла­ды­ва­лось в схему за­мыс­ла ли­те­ра­тур­но­го про­хво­ста, боль­ше того, ре­ши­тель­но опро­вер­га­ло сей за­мы­сел. Тогда Ла­ри­са Пав­лов­на стала до­би­вать­ся, чтобы он хотя бы вер­нул фо­то­гра­фию, до­ро­гую па­мять о мо­ло­до­сти, и тут вдруг об­на­ру­жи­лось нечто такое, чему ста­рая учи­тель­ни­ца долго не могла по­ве­рить: жур­на­лист вти­рал­ся к ней в до­ве­рие под чужим име­нем — И. М. Ачиль­ди­е­ва, сво­е­го кол­ле­ги по ре­дак­ции! Зачем? Да ясно — гряз­ные дела удоб­нее про­во­ра­чи­вать в маске по­ря­доч­ных людей.
При­мер­но в то же время не по­ле­нил­ся Альперович-​​Ачиль­ди­ев еще и по­ехать в Алуп­ку к Та­тьяне Се­ме­новне, ма­те­ри Павла (она умер­ла в 1983 году). И вот пред­ставь­те себе эту кар­ти­ну и этого че­ло­ве­ка: к вось­ми­де­ся­ти­лет­ней ста­руш­ке в ма­лень­кий го­ро­док яв­ля­ет­ся сто­лич­ный жур­на­лист с дик­то­фо­ном и лас­ко­вым го­ло­сом за­да­ет ей мно­же­ство ловко сфор­му­ли­ро­ван­ных во­про­сов, яв­ля­ет­ся с един­ствен­ной целью — убить еще раз ее давным-​​давно уби­то­го сына. А та — про­стая рус­ская душа — разве может по­мыс­лить что-​ни­будь дур­ное? Она, ра­ду­ясь гостю, го­во­рит, не за­бо­тясь о фор­му­ли­ров­ках, и мысли у нее нет, что слова ее могут быть вы­вер­ну­ты на­изнан­ку, а в паск­ви­ле под на­зва­ни­ем “Воз­не­се­ние Пав­ли­ка Мо­ро­зо­ва” будет ска­за­но для до­сто­вер­но­сти: “Я встре­чал­ся с ма­те­рью моего героя”. Уходя, он це­лу­ет су­хонь­кие бес­по­мощ­ные руки, вы­нян­чив­шие пя­те­рых детей, из ко­то­рых к тому вре­ме­ни чет­вер­тых уже схо­ро­ни­ла, руки, за всю жизнь не знав­шие ни дня покоя. “Храни вас Бог в до­ро­ге”, — го­во­рит ста­руш­ка на про­ща­ние. И гость с низ­ким по­кло­ном ис­че­за­ет. Он спе­шит в Моск­ву, ему не тер­пит­ся устро­ить за пись­мен­ным сто­лом пир­ше­ство гро­бо­ко­па­те­ля...
Аль­пе­ро­вич (кроме укра­ден­но­го вто­ро­го имени у него было и тре­тье — кра­си­вый рус­ский псев­до­ним Друж­ни­ков) за­ду­мал еще до­ка­зать, что убили подростков-​​бра­тьев не дед Сер­гей и брат Да­ни­ла, а некто Кар­та­шев и По­туп­чик. Жаль, го­во­рит, что уже умер­ли, а то бы я по­са­дил их на ска­мью под­су­ди­мых. Как так? Ведь было след­ствие, по­ка­за­ния мно­го­чис­лен­ных сви­де­те­лей, суд, на­ко­нец, было при­зна­ние самих под­су­ди­мых. Все так, не от­ри­ца­ет Альперович-​​Ачильдиев-​​Друж­ни­ков, но те двое, кого осу­ди­ли, его не ин­те­ре­су­ют, ибо они — про­стые кре­стьяне, а эти — ком­му­ни­сты. Да еще Кар­та­шев — “упол­но­мо­чен­ный ОГПУ”. И вот, мол, убий­ством хо­те­ли спро­во­ци­ро­вать мас­со­вые ре­прес­сии в де­ревне... Прав­да, ма­те­ри­а­лов след­ствия и суда Аль­пе­ро­вич в руках не дер­жал. Таким людям неко­гда ко­пать­ся в ар­хи­вах, как три года ко­па­лась в них Ве­ро­ни­ка Ко­но­нен­ко, на­пи­сав­шая об­сто­я­тель­ное ис­сле­до­ва­ние об этой тра­ге­дии. Аль­пе­ро­ви­чам лишь бы по­быст­рей сле­пить ста­тей­ку или кни­жон­ку по­за­бо­ри­стей. А когда иные из них, как Сол­же­ни­цын или Рад­зин­ский, об­ра­ща­ют­ся к до­ку­мен­там, то бес­стыд­но пре­па­ри­ру­ют их в со­от­вет­ствии со сво­и­ми це­ля­ми. Аль­пе­ро­вич же стро­ил свое до­ка­за­тель­ство ис­клю­чи­тель­но по на­и­тию “но­во­го мыш­ле­ния”, со­глас­но ко­то­ро­му не было в ис­то­рии людей, ужас­нее ком­му­ни­стов, и не су­ще­ство­ва­ло стра­ны, омер­зи­тель­нее Со­вет­ско­го Союза.
Но тут-​то и по­яви­лась откуда-​​то неуго­мон­ная жур­на­лист­ка Ко­но­нен­ко и разыс­ка­ла не толь­ко все су­деб­ные ма­те­ри­а­лы дела, но и са­мо­го Спи­ри­до­на Ни­ки­ти­ча Кар­та­шо­ва, ока­зав­ше­го­ся, во­пре­ки на­деж­дам и рас­че­там Аль­пе­ро­ви­ча, от­нюдь не вы­мер­шим ком­му­ни­стом. Нашла эта до­тош­ная Ве­ро­ни­ка и Алек­сея — по­след­не­го из семьи Мо­ро­зо­вых, млад­ше­го брата Павла”.
БЕ­АТ­РИКС РА­ДОСТ­НО ВСПЛЕС­НУ­ЛА РУ­КА­МИ, ее боль­шие серые глаза сияли, а когда опе­ра­тор по какой-​​то тех­ни­че­ской необ­хо­ди­мо­сти тут же сде­лал паузу в съем­ке, она изум­лен­но вос­клик­ну­ла:
— Все ока­за­лись живы — и мать, и учи­тель­ни­ца, и Кар­та­шов!

“Аль­пе­ро­вич, за­чис­лив Кар­та­шо­ва в че­ки­сты, объ­явив, что имен­но он убил Пав­ли­ка Мо­ро­зо­ва с целью вы­звать мас­со­вые ре­прес­сии, вы­сыл­ку мест­ных ку­ла­ков, ра­зу­ме­ет­ся, врал. Кар­та­шов че­ки­стом ни­ко­гда не был, и ни­ка­ких ре­прес­сий не по­сле­до­ва­ло. Аре­сто­ва­ли по по­до­зре­нию в убий­стве всего ше­сте­рых че­ло­век, двое из ко­то­рых вско­ре были от­пу­ще­ны. Не со­сто­я­лась и “мас­со­вая вы­сыл­ка ку­ла­ков” из де­рев­ни, чем за­поз­да­ло стра­щал об­ли­чи­тель. Алек­сей Мо­ро­зов сви­де­тель­ству­ет: “ У нас из бо­га­те­ев никто не по­стра­дал, да и вы­сы­лать было неку­да — и так мед­ве­жий угол. Вы­сы­ла­ли к нам”...
Когда спра­ши­ва­ешь этих пи­са­те­лей, ис­то­ри­ков, пе­да­го­гов, как же так, за что вы люто нена­ви­ди­те Павла, ведь не он же убил, а его убили, то они, блед­нея от гор­до­го него­до­ва­ния, от­ве­ча­ют, на­при­мер, го­ло­сом Со­ло­мо­на Со­ло­вей­чи­ка: “Он нанес удар в за­вя­зи нрав­ствен­но­сти. Под ане­сте­зи­ей жа­ло­сти к уби­тым в серд­ца детей, чи­тав­ших о них, вли­ва­ли жут­кую вак­ци­ну про­тив со­ве­сти”. Какие слова! За­вязь... Ане­сте­зия... Вак­ци­на. Но поз­воль­те, вак­ци­на вроде бы сред­ство про­тив чумы, хо­ле­ры, оспы. Разве со­весть стоит тут в одном ряду?
Тогда они от­ве­ча­ют го­ло­сом Вла­ди­ми­ра Ам­лин­ско­го: “Павел Мо­ро­зов — это не сим­вол стой­ко­сти, клас­со­вой со­зна­тель­но­сти, а сим­вол уза­ко­нен­но­го пре­да­тель­ства”. Как это не сим­вол стой­ко­сти, если ему то и дело гро­зи­ли рас­пра­вой, не раз из­би­ва­ли так, что он по­па­дал в боль­ни­цу, пы­та­лись уто­пить, а он стоял на своем! Кто-​ни­будь из вас, твер­до­ка­мен­ные, про­нес свои убеж­де­ния сквозь такой кош­мар, по­лу­чил за свои взгля­ды хотя бы одну за­тре­щи­ну?..
Тогда они от­ве­ча­ют го­ло­сом из­вест­но­го ве­те­ра­на прав­до­лю­бия Юрия Фе­о­фа­но­ва: “Меня за­став­ля­ли мо­лить­ся на Пав­ли­ка!” Кто за­став­лял? По­бой­ся Бога, ста­рая ки­ки­мо­ра! Это от пред­рас­по­ло­жен­но­сти за­ви­сит. Есть люди и ор­га­ны пе­ча­ти, ко­то­рые не в силах не мо­лить­ся хоть на кого-​ни­будь. Да и лучше уж мо­лить­ся на уби­ен­но­го от­ро­ка, чем на гра­би­те­ля Гай­да­ра, пре­дав­ше­го деда, или на Чу­бай­са, име­ну­е­мо­го “вором в за­коне”.
Тогда от­ве­ча­ют хором: “Он со­вер­шил пре­ступ­ле­ние, ко­то­рое неиз­ме­ри­мо тя­же­лее лю­бо­го убий­ства!” Но разве смерть не ис­ку­па­ет любую вину хотя бы через шесть­де­сят лет? Ведь вы все время твер­ди­те ныне о ми­ло­сер­дии, со­стра­да­нии, на устах у вас то Божье имя, то имя Ис­ку­пи­те­ля... Но что же все-​таки он со­вер­шил? И они от­ве­ча­ют: “Он вы­сту­пил про­тив род­но­го отца!”
До­пу­стим. Вы так бурно и долго него­ду­е­те, слов­но это един­ствен­ный до­се­ле неви­дан­ный слу­чай не толь­ко в нашей, но и во всей ис­то­рии рода люд­ско­го. Слов­но ни­че­го по­доб­но­го вы не встре­ча­ли в ми­ро­вой ли­те­ра­ту­ре от Эв­ри­пи­да и Го­го­ля, у ко­то­рых ро­ди­те­ли уби­ва­ют своих детей, до Шо­ло­хо­ва. В “Тихом Доне” сы­но­вья уби­ва­ют сво­е­го отца за то, что он из­на­си­ло­вал их сест­ру, свою дочь Ак­си­нью... Ис­то­рия рода че­ло­ве­че­ско­го, увы, тра­гич­на, и тяжко бремя стра­стей че­ло­ве­че­ских.
Но ведь Павел-​​то не убил отца, того всего лишь на несколь­ко лет ли­ши­ли сво­бо­ды, и про­изо­шло это от­нюдь не в ре­зуль­та­те лич­ных уси­лий сына — по­ка­за­ния про­тив под­су­ди­мо­го да­ва­ли мно­гие. Может, Тро­фим, отец Павла, пред­се­да­тель сель­со­ве­та, был ан­ге­лом во плоти и по­стра­дал неспра­вед­ли­во? Вот что ска­зал о нем, даже спу­стя почти шесть­де­сят лет, дру­гой его сын — Алек­сей: “Я про отца ста­рал­ся плохо не го­во­рить. Меня вы­ну­ди­ли, чтобы брата от по­зо­ра спа­сти. О мерт­вых плохо го­во­рить — грех”. И все-​таки: “При­вез­ли ссыль­ных по­се­лен­цев осе­нью трид­ца­то­го года. Вы ду­ма­е­те, отец их жалел? Ни­чуть. Он мать нашу, сы­но­вей своих не жалел, не то что чужих. Любил од­но­го себя да водку. И с пе­ре­се­лен­цев за блан­ки с пе­ча­тью три шкуры сди­рал. По­след­нее ему от­да­ва­ли: день­ги, сало, мясо...” За тор­гов­лю этими блан­ка­ми Тро­фи­ма и по­са­ди­ли, вме­сте с пятью дру­ги­ми пред­се­да­те­ля­ми сель­со­ве­тов, про­мыш­ляв­ши­ми в окру­ге тем же. Од­на­ко нам твер­дят: “Павел из­ме­нил кров­ным род­ствен­ным узам, самым свя­тым на свете. Он пре­дал отца! Донос — это все­гда донос, а уж на отца!..”
Но вот я беру све­жай­ший но­ме­рок еже­не­дель­ни­ка “Ар­гу­мен­ты и факты” и читаю пись­мо, при­слан­ное недав­но одной де­вуш­кой: “Вы, на­вер­ное, по­ду­ма­е­те, что я су­ма­сшед­шая, ведь я хочу убить сво­е­го отца... У моей ма­те­ри трое детей. Когда я ро­ди­лась, отца по­са­ди­ли за из­на­си­ло­ва­ние, и моей ма­те­ри при­шлось вос­пи­ты­вать нас одной на 60 руб­лей в месяц да еще по­сы­лать пе­ре­да­чи. Когда я была ма­лень­кая, очень хо­те­ла, чтобы отец вер­нул­ся, но вот это про­изо­шло, и наши му­че­ния на­ча­лись. Он пил, пил много, бил нас и мать, а когда был трез­вым, его из­де­ва­тель­ства при­ни­ма­ли еще более изощ­рен­ную форму. Он то спус­кал на меня собак, то на­чи­нал го­во­рить такое, что про­сто стыд­но по­вто­рить, а когда я по­взрос­ле­ла, пы­тал­ся из­на­си­ло­вать... Вчера в два часа ночи отец во­рвал­ся ко мне с ножом, стал бить и кри­чать, чтобы я пошла с ним. Я упи­ра­лась, звала на по­мощь, но мать тоже бо­я­лась по­дой­ти, ведь у него в руках был нож. На­ко­нец, на крик вышла со­сед­ка и при­гро­зи­ла, что вы­зо­вет ми­ли­цию. Это было по­след­ней кап­лей. Если он се­го­дня на­пьет­ся, он будет в моих руках. Пусть ценой соб­ствен­ной жизни, но я ото­мщу за свои и ма­ми­ны стра­да­ния. Он сам сде­лал из меня врага”.
Вот такое пись­мо наших рас­пре­крас­ных де­мо­кра­ти­че­ских дней в мно­го­мил­ли­он­ную га­зе­ту... Что же мол­чи­те вы, мно­го­муд­рые пе­да­го­ги и вель­ми­глас­ная кри­ти­кес­са Та­тья­на Ива­но­ва из “Огонь­ка”, и ма­те­рый прав­до­люб Фе­о­фа­нов из “Из­ве­стий”? По­че­му не слыш­но ваших все­лен­ских воплей: “Дочь пре­да­ла отца! Донос! Из­ме­на свя­щен­ным узам крови!” А если де­вуш­ка вы­пол­нит свою страш­ную угро­зу, по­вер­нет­ся ли у вас язык осу­дить ее и объ­явить чу­до­ви­щем, страш­нее Пав­ли­ка?..
“Жизнь Павла Мо­ро­зо­ва мало от­ли­ча­лась от жизни этой де­вуш­ки эпохи Горбачева-​​Ель­ци­на, а кое в чем была и по­страш­нее. Этот ны­неш­ний скот уго­дил в тюрь­му за из­на­си­ло­ва­ние, а жена со­би­ра­ла ему пе­ре­да­чи. А тот скот бро­сил мо­ло­дую жену с че­тырь­мя детьми и на гла­зах всей де­рев­ни начал жить с дру­гой. Го­род­ские ин­тел­лек­ту­а­лы Ам­лин­ский да Бур­лац­кий, воз­рос­шие на ас­фаль­те, могут не по­ни­мать во всей пол­но­те, что это такое для рус­ской де­рев­ни шесть­де­сят лет тому назад, но Со­ло­ухин, вы­рос­ший в такой де­ревне, или Ба­ла­шов долж­ны бы ясно пред­став­лять себе кар­ти­ну со всей об­сто­я­тель­но­стью. Ведь здесь такой срам, что хоть в омут. Но, может быть, еще страш­нее дру­гое: как про­кор­мить пять едо­ков двумя жен­ски­ми ру­ка­ми? И на­ча­ли эти едоки “хо­дить в куски”, как го­во­рят на Урале, то бишь по­би­рать­ся.
Алек­сей Мо­ро­зов рас­ска­зы­ва­ет: “Ис­то­рия Пав­ли­ка — это тра­ге­дия семьи, ко­то­рую отец рас­топ­тал и пре­дал”. Да, имен­но так: не сын пре­дал отца, а отец пре­дал всю боль­шую семью, и в том числе стар­ше­го сына. И сде­лал он это за­дол­го до того, как Павел хоть что-​то пред­при­нял про­тив него.
Но в чем же все-​таки кон­крет­но со­сто­ял по­сту­пок Павла? Может быть, по­слал пись­мо на Лу­бян­ку? Или при­е­хал в Моск­ву и вы­сту­пил на со­бра­нии в ЦДЛ, тре­буя вы­слать отца за гра­ни­цу и ли­шить со­вет­ско­го граж­дан­ства, как это сде­ла­ли в от­но­ше­нии неко­то­рых своих со­бра­тьев кое-​кто из пи­са­те­лей, ны­неш­них раз­об­ла­чи­те­лей уби­ен­но­го? Или, на­ко­нец, об­ра­тил­ся в мест­ные ор­га­ны ОГПУ?
По одной из жур­на­лист­ской вер­сии, Павел при­шел в сель­со­вет и рас­ска­зал о про­дел­ках сво­е­го отца при­е­хав­ше­му из рай­ко­ма пар­тии упол­но­мо­чен­но­му по хле­бо­за­го­тов­кам Ку­чи­ну. Это крайне со­мни­тель­но, ибо, во-​пер­вых, в сель­со­ве­те он все­гда мог на­по­роть­ся на отца, быв­ше­го там пред­се­да­те­лем; во-​вто­рых, при чем здесь упол­но­мо­чен­ный по хле­бо­за­го­тов­кам? По дру­гой жур­на­лист­ской вер­сии, Павел ни­ку­да не ходил, а, на­обо­рот, к ним в избу сам зашел упол­но­мо­чен­ный и слу­чай­но уви­дел об­ро­нен­ную Тро­фи­мом справ­ку, а Павел ска­зал, что отец та­ки­ми справ­ка­ми тор­гу­ет, но фа­ми­лия упол­но­мо­чен­но­го была не Кучин, а Дымов. По тре­тьей вер­сии, при­над­ле­жав­шей уже не при­ез­жим жур­на­ли­стам, а Л. П. Ис­а­ко­вой, учи­тель­ни­це Павла, в де­ревне во­об­ще не по­яв­ля­лись пред­ста­ви­те­ли рай­ко­ма с та­ки­ми фа­ми­ли­я­ми, а был упол­но­мо­чен­ный, имев­ший за­по­ми­на­ю­щу­ю­ся фа­ми­лию Тол­стый. Од­на­ко в ма­те­ри­а­лах дела нет ни­ка­ких по­ка­за­ний упол­но­мо­чен­ных. Есть по­ка­за­ния участ­ко­во­го ин­спек­то­ра ми­ли­ции Я. Т. Би­то­ва. Го­раз­до ве­ро­ят­нее, что Павел, по­же­лай он со­об­щить вла­стям о каких-​​то непо­ряд­ках, об­ра­тил­ся бы имен­но к нему. Но в по­ка­за­ни­ях Би­то­ва нет ни слова о том, что Павел го­во­рил ему хоть что-​ни­будь об отце.
Но до­пу­стим на ми­ну­ту самый небла­го­при­ят­ный для Павла ва­ри­ант: он при­шел в сель­со­вет и со­об­щил при­ез­же­му че­ло­ве­ку о зло­упо­треб­ле­ни­ях отца. Но ведь, в от­ли­чие от зре­лых мужей, мно­го­опыт­ных пи­са­те­лей, тре­бо­вав­ших, на­при­мер, в 1958 году ли­шить граж­дан­ства сво­е­го со­бра­та, ко­то­ро­го они на­зы­ва­ли пре­да­те­лем, ма­ло­гра­мот­ный три­на­дца­ти­лет­ний маль­чик ни­че­го, кроме своей та­еж­ной глу­хой Ге­ра­си­мов­ки, не знав­ший, ко­неч­но же, не спо­со­бен был пред­ви­деть все по­след­ствия. Тем более, что на дворе стоял толь­ко 1931 год, и он, опять же в от­ли­чие от по­мя­ну­тых выше мос­ков­ских пи­са­те­лей, не мог учесть ничем не за­ме­ни­мый опыт трид­цать седь­мо­го года, ко­то­рым рас­по­ла­га­ли те.
Наи­бо­лее ве­ро­ят­ным будет пред­по­ло­жить, что Павел хотел толь­ко при­пуг­нуть отца, на­де­ял­ся, что при­ез­жий дядя всего лишь за­даст тому хо­ро­шую взбуч­ку, он об­ра­зу­мит­ся и вер­нет­ся в семью. При всем дра­ма­тиз­ме сло­жив­шей­ся в доме об­ста­нов­ки, при всей го­ре­чи и боли, что отец при­чи­нил семье, мечта о воз­вра­ще­нии отца могла жить в серд­це маль­чи­ка и дви­гать его по­ступ­ка­ми. Помни­те, что пишет де­вуш­ка, отец ко­то­рой сидел в тюрь­ме за гнус­ней­шее дело: “Когда я была ма­лень­кой, очень хо­те­ла, чтобы отец вер­нул­ся”. Кто до­ка­жет, что шесть­де­сят лет назад дет­ские серд­ца были устро­е­ны иначе.
Од­на­ко на­пом­ним, ни­ка­ких до­ка­за­тельств, что Павел ска­зал о слу­жеб­ном ко­рыст­ном жуль­ни­че­стве отца ра­бот­ни­ку рай­ко­ма или ми­ли­ции, нет. И нет ни слова о до­но­се в ма­те­ри­а­лах как суда над Тро­фи­мом Мо­ро­зо­вым с его по­дель­ни­ка­ми по об­ви­не­нию их в тор­гов­ле справ­ка­ми, так и суда над убий­ца­ми бра­тьев, — ни в по­ка­за­ни­ях под­су­ди­мых и сви­де­те­лей, ни в дру­гих при­об­щен­ных до­ку­мен­тах.
А есть за­яв­ле­ния та­ко­го рода: “Сер­гей Мо­ро­зов был сер­дит на внука, ругал его за то, что он давал по­ка­за­ния про­тив отца на суде”... “На суде сын Тро­фи­ма Мо­ро­зо­ва, Павел, под­твер­дил, что видел в доме чужие вещи”... “Мой све­кор нена­ви­дел нас с Пав­ли­ком за то, что он на суде дал по­ка­за­ния про­тив Тро­фи­ма...” и т. д.
Да, имен­но так: дал на суде по­ка­за­ния про­тив отца, а точ­нее ска­зать, по при­чине ма­ло­лет­ства, бу­дучи до­про­шен в при­сут­ствии ма­те­ри и учи­тель­ни­цы, Павел лишь под­твер­дил то, что в ка­че­стве сви­де­тель­ни­цы по­ка­за­ла мать. И никак иначе он по­сту­пить не мог. Надо ду­мать, что, как это во­дит­ся все­гда, его пре­ду­пре­ди­ли, и он знал об от­вет­ствен­но­сти за лож­ные по­ка­за­ния. И вот мать уже дала прав­ди­вые по­ка­за­ния. Зна­чит, если Павел за­хо­тел бы вы­го­ро­дить ро­ди­мо­го него­дяя, то, во-​пер­вых, он ско­рее всего был бы легко ули­чен в неправ­де, а глав­ное, ему при­шлось бы вы­би­рать между нена­вист­ным отцом и лю­би­мой ма­те­рью, ко­то­рую он лож­ны­ми по­ка­за­ни­я­ми мог по­ста­вить под удар. Син­клит серд­це­ве­дов ныне твер­дит: вот и дол­жен был во имя отца-​стра­даль­ца по­ста­вить под удар мать! Слава Богу, маль­чик по­сту­пил по-​сво­е­му: встал на сто­ро­ну несчаст­ной, опо­зо­рен­ной отцом ма­те­ри. В этом весь его грех. Су­ди­те его, серд­це­ве­ды!..”
МНОГО, ОЧЕНЬ МНОГО на­го­во­ри­ли и на­пи­са­ли нена­вист­ни­ки Павла Мо­ро­зо­ва, и все — ложь. Но од­на­жды вы­рва­лось все-​таки слов­цо прав­ды. Вла­ди­мир Ам­лин­ский за­явил в “Ли­те­ра­тур­ной га­зе­те”: “Он глу­бо­ко опа­сен!” Свя­тая прав­да. Да, он был крайне опа­сен, и при­том не толь­ко для жу­ли­ко­ва­то­го бо­га­ча Ар­се­ния Ку­лу­ка­но­ва, ко­то­ро­го при­на­род­но клей­мил за то, что тот украл 16 пудов об­ще­ствен­но­го хлеба; не толь­ко для Еф­ре­ма Шатра­ко­ва, ко­то­ро­му со­ве­то­вал сдать при­пря­тан­ное ружье; не толь­ко для хит­ро­го, при­жи­ми­сто­го деда, ко­то­ро­го сты­дил за то, что он пря­чет во­ро­ван­ное и все­гда ста­ра­ет­ся по­жи­вить­ся за чужой счет; не толь­ко для отца, ко­то­ро­го об­ли­чал и за ма­хи­на­ции с фаль­ши­вы­ми справ­ка­ми, и за то, что как пред­се­да­тель сель­со­ве­та он во всем по­та­кал бо­га­чам... Не толь­ко для этих од­но­сель­чан да род­ствен­ни­ков был опа­сен Павел, но и для всех по­доб­ных лич­но­стей в окру­ге. Его ста­рая учи­тель­ни­ца Ла­ри­са Ива­нов­на Ис­а­ко­ва, у ко­то­рой в трид­цать седь­мом рас­стре­ля­ли ни в чем не по­вин­но­го пер­во­го мужа, а в сорок пер­вом погиб на фрон­те вто­рой, рус­ская жен­щи­на по­ра­зи­тель­ной ду­шев­ной чи­сто­ты и стой­ко­сти, под­няв­шая на свою учи­тель­скую зар­пла­ту ше­сте­рых детей, го­во­рит о своем уче­ни­ке Павле: “Свет­лый он был че­ло­век. Хотел, чтобы никто чужую судь­бу не за­едал, за счет дру­го­го не на­жи­вал­ся. За это его и убили”.
А после смер­ти, когда его ис­то­рия стала из­вест­на, он стал опа­сен для мно­гих во всей стране. Для кое-​кого он глу­бо­ко опа­сен и сей­час. Ну как же не опа­сен, до­пу­стим, для Гор­ба­че­ва, всю жизнь оза­бо­чен­но­го толь­ко своей шку­рой, если Павел с от­кры­той гру­дью шел в бой за дру­гих; как не опа­сен для Ель­ци­на, ко­то­рый всю жизнь лгал и будет лгать до мо­ги­лы, если Павел про­сто не спо­со­бен был со­лгать; как не опа­сен для какого-​​ни­будь Марка За­ха­ро­ва, ко­то­рый при пер­вом же шо­ро­хе сбе­жал из пар­тии, да еще устро­ил мерз­кое зре­ли­ще со­жже­ния сво­е­го парт­би­ле­та на гла­зах мил­ли­о­нов те­ле­зри­те­лей, а Павел, три­на­дца­ти­лет­ний де­ре­вен­ский маль­чиш­ка, в ответ на угро­зу дре­му­че­го деда “бить до тех пор, пока не вы­пи­шешь­ся из пи­о­не­ров”, бро­сил ему в лицо: “Уби­вай хоть сей­час, не вы­пи­шусь!”.. Он опа­сен для всех на­зван­ных и не на­зван­ных здесь своих го­ни­те­лей и кле­вет­ни­ков: от еврея Со­ло­вей­чи­ка до рус­ской Ива­но­вой, от неста­ро­го Аль­пе­ро­ви­ча до древ­не­го Фе­о­фа­но­ва, от здрав­ству­ю­ще­го Бур­лац­ко­го до по­кой­но­го Ам­лин­ско­го...
Мой друг и со­слу­жи­вец по жур­на­лу “Друж­ба на­ро­дов” Яро­слав Сме­ля­ков в сти­хо­тво­ре­нии “Судья” писал о юном сол­да­те, пав­шем в боях за Ро­ди­ну:
Если прав­да будет время,
Когда людей на Страш­ный Суд
Из всех зе­мель с гре­ха­ми всеми
Три­крат­но трубы при­зо­вут, —
Пред­ста­нет за сто­лом су­дей­ским
Не Бог с ту­ман­ной бо­ро­дой,
А па­ре­нек крас­но­ар­мей­ский
Пред по­тря­сен­ною тол­пой.
Он все уви­дит, этот маль­чик,
И ни иоты не про­стит,
Но лесть — от прав­ды,
Боль — от фаль­ши
И гнев — от злобы от­ли­чит...

Мне ка­жет­ся, что в этих стро­ках, где ме­ша­ют­ся ате­изм и вера, боль­ше прав­ды и жажды спра­вед­ли­во­сти, чем в ином псал­ме. Эти стихи и о нем — о Павле Мо­ро­зо­ве. За де­лан­ны­ми гри­ма­са­ми боли и гнев­ны­ми воп­ля­ми своих ху­ли­те­лей он ясно видит фальшь и злобу...
“Цвет волос — русый, лицо — белое, глаза — го­лу­бые, от­кры­ты. В ногах две бе­ре­зы...” Нашим юно­шам и де­вуш­кам “де­лать жизнь с кого”, Ли­мо­нов? С Пав­ли­ка Мо­ро­зо­ва.
...Хо­ти­те верь­те, хо­ти­те — нет: два осо­бен­но злоб­ных его нена­вист­ни­ка умер­ли, это про­изо­шло в раз­ные годы, но в обоих слу­ча­ях — в день убий­ства Пав­ли­ка и Феди.
Тот, кто не верит этому, ве­ро­ят­но, усо­мнит­ся и в том, чем я хочу за­вер­шить ста­тью. 7 ян­ва­ря, в Рож­де­ство, около 11 часов ве­че­ра, когда я был занят неко­то­ры­ми уточ­не­ни­я­ми в тек­сте, уже от­дан­ном на­ка­нуне в ре­дак­цию, вдруг раз­дал­ся меж­ду­го­род­ный зво­нок. Париж! И мой доб­рый при­я­тель со­об­ща­ет: по фран­цуз­ско­му те­ле­ви­де­нию по­ка­зы­ва­ют фильм о Пав­ли­ке Мо­ро­зо­ве. Вот на экране ты, Бушин, а те­перь Федор Бур­лац­кий ле­пе­чет... Ге­ра­си­мов­ка... па­мят­ник Пав­ли­ку...
Ми­сти­ка? Про­мы­сел Божий? Про­стая слу­чай­ность? Все воз­мож­но! Но уж это сов­па­де­ние могут под­твер­дить с одной сто­ро­ны, все па­ри­жане, с дру­гой — со­труд­ни­ки “Зав­тра”.
Я не знаю, ко­неч­но, что за фильм по­лу­чил­ся у сту­дии KinoFinlandia и у ее со­труд­ни­ков, но я верил всю жизнь и верю до сих пор, что жен­щи­ну с та­ки­ми гла­за­ми, как у Бе­ат­рикс, могут об­ма­нуть, но сама она ни­ко­гда не сде­ла­ет зла, не ска­жет неправ­ды.