Что случилось с московскими автобусами? (И кое что об иностранных консультантах, реформаторском зуде и консерватизме)

Реформа пассажирских перевозок, как иллюстрация правильности консерватизма от Егора Холмогорова. Почему-то считающего, что от волюнтаризма и коррумпированности бюрократии можно избавиться эволюционным путём. 

С 20 ноября Москва переживает настоящий транспортный армагеддон. Единовременно и без предупреждения в центральном и южном районах столицы были изменены и даже отменены более двухсот маршрутов, которыми пользуется два миллиона человек.

Бабушки потерявшиеся на остановке, и не знающие как им доехать до поликлиники – маршрут отменили. Школьники, опаздывающие на уроки, из-за того, что маршрут до школы теперь проходит с пересадками и увеличенными интервалами. Инвалиды, которым теперь, чтобы добраться до нужного места, необходимо войти, потом выйти, потом опять войти, потом снова выйти…

Соцсети и жалобные площадки мэрии лопаются от возмущенных отзывов:

«Сделали ужасно! Зачем менять номера у старых маршрутов? Ни на одной остановке по пути следования автобуса 280 нет информации, что он стал другим номером! Люди стоят, мерзнут, ждут 280. Идиотизм!»

«Никого не предупредили. Всё по-тихому. Теперь я не могу доехать туда, куда раньше мог. Вообще никак. Только с пересадками. Верните 71, 67 и 289 автобусы»

«Безобразие полное… Верните все маршруты! Кто вас просил всё менять? Вы подумали о детях, о пожилых людях, вообще о людях подумали? Вместо 10 автобусов теперь один и битком забит. Как ребёнку добираться до школы? Куда писать жалобу?»

В общем такой встряски москвичи не переживали с недоброй памяти 1992 года – развал страны, гиперинфляция, закрывающиеся заводы и магазины, беззаконие… Но тут-то. Времена, конечно, тоже из-за ковида почти военные, потери как на фронте, но тем меньше оснований устраивать людям головную боль с переменами маршрутов.

Выглядит реформа, спору нет, на первый взгляд логично. Маршруты делятся на общегородские, межрайонные и локальные, и разница в маршрутах отражается в длинне номера – важнейшие магистрали с одной цифрой, межрайонные с двумя, локальные с тремя. Город делится на сектора как циферблат с первого по девятый, правда первый номер почему-то не на севере, а на Ленинском проспекте – делу Ленина верны – но хоть счет идет по часовой стрелке, и то хорошо.

Магистральные маршруты М1-М9 идут через центр в сторону соответствующего сектора. Внутри секторов действуют магистральные маршруты, обозначаемые буквой М и цифрой от 10 до 99, где первая цифра обозначает номер сектора. Есть, например, красивый М-88, ходящий разумеется от платформы... Бирюлево.

Наряду с М на том же уровне есть экспресс-маршруты, обозначаемые буквой Е и цифрами по той же системе. В чем разница между магистральными маршрутами и экспрессами я понять так и не смог, хотя честно пытался. Вроде по всей логике вещей магистральные должны тянуться далеко в центр, а экспрессы связывать по диаметру или по хорде, но ничего подобного. Например маршрут Е-85 тянется от МКАД-а на Каширском шоссе аж до метро Тульская и Октябрьская. В то время как на маршруте М-19 можно будет от МГУ на Воробьевых горах добраться до Коломенского. То есть буквы «М» и «Е» никакой содержательной информации в данном случае не несут.

Местные маршруты имеют номера с 100 по 999, без буквы, и ходят внутри района, с меньшей частотой, чем межрайонные маршруты. Но чтобы вам было не скучно – есть еще и социальные маршруты с номерами «С» и теми же со 100 по 999 для бабушек до поликлиник. Они будут ходить еще реже, чем обычные. Но хорошо хоть, что обычные номера и номера «С» пока что не дублируются.

Все маршруты внутри сектора начинаются с его номера. Правда в большинстве случаев маршруты первого и второго уровня идут через два и даже через три сектора, например упомянутый уже М-19 один край имеет в первом секторе, проходит через 9 сектор и оканчивается в Коломенском в 8 секторе. То есть, почему он 19, а не 89 – не вполне очевидно.

Реформаторы обосновали свои действия так. Человек в своем районе знает систему маршрутов, а оказавшись в чужом – тут же теряется. Поэтому мы уничтожим привычную для него систему и заменим на понятную всем – смотришь на номер и сразу понимаешь в каком ты секторе и как далеко этот автобус пойдет. Только объясните, что понятного и какую ценную информацию ты получаешь, если стоишь на Варшавском Шоссе а мимо идут М-19, Е-29 и М-95? Если ты не знаешь в каком ты секторе заранее (а если знаешь, информация в виде цифр бесполезна), тебе придется играть в юного сыщика, догадываясь, что раз рядом идет С-929, ты все-таки в девятом секторе.

Иными словами, рационализация приключилась крайне сомнительная, нумерационно-иерархическая система понятней не стала, а вот путаница в сочетании с острой головной болью, раздражением, злостью и чувством беспомощности у тех, кого наши чиновники привыкли называть «населением» - совершенно несомненные.

Досужие расследователи, которых хлебом не корми, дай порасследовать, уже залезли в глубины соцсетей и обнаружили, что причастные к реформе на корпоративных страницах говорят о её причинах вполне откровенно: нехватка автобусов, нехватка водителей, а значит – необходимость в оптимизации, так чтобы утрамбовать большее количество пассажиров в меньшее количество машин.

Джаретт Уокер

Так же у реформы, как и положено всем российским реформам, обнаружился Иностранный Консультант, гипнозом которого все и произошло, - доктор философии в области театрального искусства Стэнфордского университета Джаретт Уокер. Он известен своей твиттер-войной с Илоном Маском, который защищал автомобили, которые дают тебе возможность ехать когда угодно и куда угодно, в то время как Уокер стоял за развитие общественного транспорта – мол горожданин должен забыть о себе и ездить куда угодно обществу. Уокер, кажется, обратил в свою веру московские власти, давно уже говорящие о деавтомобилизации.

Именно Уокер разработал примененную теперь в Москве систему хребтов-магистралей, от которых идут отростки. И в основе этой системы лежит принцип пересадки. Мол, если вы хотите добраться из пункта А в пункт Б, то вам придется выйти и снова войти в пункте Д, а может быть еще и Е и Ф.

"Входит и выходит. Входит и выходит. Замечательно выходит" - как говаривал ослик Иа-Иа. При этом в итоге получается экономия на целых пять минут.

В этой пересадочной философии так и чувствуется взгляд человека выросшего среди благообразных теплых климатов и не совсем представляющего себе, что значит ждать по двадцать минут автобуса на обледеневшей продуваемой всеми ветрами остановке.

В городах, которые считаются вывеской уокеровских пересадочных реформ климатическая обстановка следующая. градусо.

Хьюстон, крупнейший город Техаса – субтропики, температура зимой в среднем 12 градусов тепла, ниже нуля бывает лишь 13 дней в году. Окленд, мегаполис на северном (то есть теплом) острове Новой Зеландии , в южном полушарии – средняя температураиюля, самого зимнего месяца – 8 градусов тепл . Дублин, столица Ирландии, средняя температура января 5 градусов тепла. И реформа по Уокеру вызвала у дублинцев массовую критику.

Типичный Окленд

Нужно ли мне напоминать московским властям, что средняя температура января в Москве составляет 6,5 градусов ниже нуля? А всего мороз царствует в столице четыре месяца в году. То есть получается уже не входит и выходит. А вышел, замерз, в лучшем случае вошел, а в худшем так и остался стоять ледяной внучкой.

Иными словами, пресловутая пересадочная система, вместо долгих маршрутов, это не только неудобства, опоздания в школу, нервные срывы у женщин с колясками, переломанные ноги старушек. Это еще и удар по здоровью москвичей.

Впрочем, ориентирована ли эта реформа на москвичей? Из самих её базовых постулатов совершенно очевидно, что Нет. Москвич это человек выросший в привычной ему городской среде, который точно знает, что 16 троллейбус шел до Кропоткинской мимо Кремля, а 63-й привозил тебя прямехонько на Лубянку. И по сети известных ему маршрутов мог передвигаться с закрытыми глазами.

И вдруг весь этот привычный для него мир убивается и заменяется внешне стройной (но как мы с вами уже видели очень запутанной) магистрально-секторальной системой, которая рассчитана на человека, который в городе не ориентируется, для которого он совсем чужой. Иными словами, эта система ориентирована на мигранта – в лучшем случае внутреннего, в худшем – внешнего. Получилось снова «Москва не для москвичей».

Если человек совсем в Москве чужой, тогда наверное эти сектора и магические номера и помогут ориентироваться, но и то не уверен. Зато те девять миллионов человек, которые в этом городе выросли, оказались в одночасье перед натуральным социальным дефолтом. Все их знания об устройстве наземного транспорта Москвы, о привычных маршрутах, весь десятилетиями рассчитанный тайм-менеджмент в одночасье об-ну-ли-лись. Они оказались чужими и беспомощными в своем городе, наравне с мигрантами.

И, что самое отвратительное, чиновники даже не потрудились сделать ничего, для того чтобы смягчить удар. Даже если допустить, что содержательные аргументы говорят в пользу реформы, хотя мне лично пересадочный принцип с учетом нашего климата кажется глубоко порочным, в любом случае реформе должна была предшествовать переходный период.

Нужна была длительная кампания, разъяснения по аудиосвязи, яркие плакаты. За это время люди должны были адаптироваться, рассказать друг другу, настроиться, понять принципы работы новой системы, заучить номера новых маршрутов. И лишь затем, что называется с плясками и фейерверками, должно было открыться новое сообщение, которое должно казаться лучше старого.

Вместо этого последовал удар изподтишка. По методам гайдарочубайсовской «шоковой терапии». Миллионам людей сказали вы здесь никто, ваша прожитая в Москве жизнь, опыт, привычки, всё это не имеет никакого значения. Как хотим, так и отреформируем вас по самое нибалуйся.

И тут, к сожалению, проявилась куда более общая проблема нашей власти, которой заражена отнюдь не только московская мэрия. Эта проблема системная, которая усвоена нашим чиновничеством сверху до низу. И даже не в последние десятилетия. И даже не при большевиках. А еще со времен Петра Великого.

Именно тогда, с принудительным бритьем бород, в сознание нашей власти начала входить идея, что она носительница благодетельной европейской цивилизации, которая должна быть силой навязана «отсталой» и закосневшей в своих преданиях России.

Мол русские народ дремучий, второсортный, «порченый» и значит можно пользоваться любым насилием и обманом, чтобы навязать им действительное или мнимое западное благо.

В результате этого реформаторского зуда государство начало легитимировать себя в глазах нации, обосновывать свою полезность тем, что защищает русских от их русскости и варварства, приближая нас к образцу идеального западного человека посредством реформ.

Россия столетиями крутилась как белка в колесе из реформ и контрреформ. Но одно время казалось, что государство поумнела. Даже само слово «реформа» на какое-то время выпало из политического языка. Начали говорить о национальных проектах, о стратегических целях, вышли из моды иностранные консультанты и ссылки на опыт Нью-Йорка (постыдились бы уж ссылаться как на образец на этот захваченный БЛМ-фашистами город-гетто, откуда очертя голову разбегаются коренные жители).

Но что-то опять повернулось. Сперва пенсионная реформа - классический социальный дефолт. И вот московская транспортная головоломка – это прям-таки классическая Реформа в духе бритья бород. Налицо и презрение к местному населению, и голый математизированный рационализм, и абсолютная уверенность в том, что «иностранцы лучше знают».

И тут мне хотелось бы напомнить о том, в чем состоят те самые принципы «разумного консерватизма», которые президент выступая осенью 2021 на Валдае обозначил как нашу фактическую национальную идеологию.

Родоначальники философии консерватизма: Эдмунд Бёрк, Жозеф де Местр, Николай Карамзин.

Базовый философский фундамент консерватизма – это опора на уже известное при освоении неизвестного. Для консерватора важнее всего на свете не формальная справедливость или равенство, как для социалиста, не рациональность и логичность, как для либерала (странно при этом, что либералы апеллируют к свободе, хотя она как раз нелогична). Для консерватора важнее всего сохранение познаваемости социальной реальности.

Мы должны знать куда идем, зачем идем, с какой скоростью идем. Мы должны сохранять ориентацию в пространстве и времени. Чтобы открыть что-то новое и необычное мы должны опираться на уже известное и привычное.

Для консерватора свобода – это не «возможность делать все что хочешь», особенно если она не подкреплена ресурсами и знаниями что делать. Для консерватора – свобода это сохранение высокой степени осведомленности о происходящем, ориентации в пространстве.

Большую часть нашей осведомленности составляет привычный для нас жизненный опыт. Чаще всего его недостаточно для того, чтобы судить о внешней политике или астрофизике, но вот чтобы отличить свежее от тухлого или добраться от дома до поликлиники наших знаний вполне достаточно. И, чаще всего, в конструкции таких знаний, привычное, проверенное, отработанное до автоматизма – надежней чем так называемое рационально-оптимальное.

Мой замечательный друг, этнолог Светлана Владимировна Лурье, к сожалению скончавшаяся в этом августе, обозначала ту модель, по которой мыслит общество емкой метафорой: «Утоптанная тропа сквозь темный лес». Наши личные и коллективные знания, опыт, даже предрассудки дают нам возможность сориентироваться и добраться к месту назначения даже посреди темного леса.

Лишенный привычной ориентации в мире человек лишается и привычных возможностей. Он становится слабее, а не сильнее, даже если его снабдить другими возможностями, совершенно неизвестными и неизученными. Когда вы говорите 80-летней бабушке «на тебе смартфон – посмотри в интернете как теперь ехать» - вы над ней издеваетесь.

Наш кризис в лихие 1990-е оставил по себе такую шоковую память прежде всего из-за одновременного изменения всех правил функционирования общества, всех социальных констант. Подавляющее большинство страны на много лет потерялось. И тех, кто быстро сообразил и начал шустрить к своей выгоде, возненавидели именно поэтому. Чаще всего они пользовались для своего обогащения дезориентацией и беспомощностью остальных. Наживающихся на социальном дефолте ненавидели и будут ненавидеть.

На самом деле, в условиях, когда обществу угрожают революционные социальные изменения, консервативная стратегия состоит в том, чтобы снизить их темпы, с тем, чтобы общество хотя бы успевало осознавать сами изменения, успевало к ним приспособиться. В случае, если такие изменения уже произошли, консервативная стратегия состоит в налаживании связей между старым и новым, установлением преемственности и ассоциативных соответствий, таким образом. Чтобы человек мог ориентироваться в неизвестном, опираясь на известное.

Разумеется, каждый ответственный чиновник должен мыслить на две трети как консерватор и только на одну быть новатором, поскольку его работа состоит в том, чтобы жизнь людей стала лучше, а не хуже, и лучше не когда-нибудь в далекой перспективе, а уже сейчас.

В случае с автобусной реформой московские власти показали себя не понимающими этих азов консерватизма. И пусть полученная ими волна заслуженного гнева послужит хоть кому-то уроком.