Главный экономист Goldman Sachs рассуждает о том, какие последствия для доллара будет иметь победа талибов над самой мощной армией мира. Хотя есть соблазн списать со счетов неудачу Америки в Афганистане как несущественную для доллара, процессы в мировой финансовой системе демонстрируют обратное.   

ЛОНДОН — В этом месяце исполняется 50 лет со дня отмены Бреттон-Вудской системы, когда президент США Ричард Никсон приостановил конвертируемость доллара США в золото и отпустил его курс в свободное плавание. Скоро исполнится и 20 лет свержению власти «Талибана»* (запрещена в РФ) в Афганистане силами коалиции под руководством США. Теперь, когда «Талибан»* снова одержал верх, мы должны подумать, будет ли его победа над самой мощной армией и крупнейшей экономикой мира иметь какие-либо последствия для доллара и его роли в мире.

Оценивая эти 50 лет, прошедших с момента закрытия Никсоном золотого окна (39 из которых я профессионально занимался финансовыми рынками), можно сделать вывод, что система плавающего обменного курса при доминирующей роли доллара в ней оказалась более устойчивой, чем ожидалось изначально. Даже зная то, что мы знаем сейчас об эволюции мировой экономики, большинство экспертов усомнились бы в долгосрочной жизнеспособности системы.

С учетом такой устойчивости есть соблазн списать со счетов неудачу Америки в Афганистане как несущественную для доллара. В конце концов, доллар пережил падение Сайгона в 1975 году и фиаско в Ираке после вторжения США в 2003 году. Почему в этот раз должно быть по-другому? В конечном итоге ответ зависит от ожиданий относительно эволюции мировой экономики и поведения ее основных финансовых игроков, а именно Китая и Евросоюза.

Чтобы понять перспективы доллара, рассмотрим три основные причины, по которым нынешняя система сохранилась. Во-первых, большинство стран не стремились к тому, чтобы их валюты свободно колебались по отношению к доллару. Несмотря на то, что в последние десятилетия курс валюты у большей части стран стал плавающим, остальные сохранили фиксированные обменные курсы, разработали собственные региональные соотношения обменных курсов или ввели общую валюту — как в случае с евро.

В связи с этим — и во-вторых — несколько стран, имевших достаточный экономический вес, чтобы влиять на глобальную валютную систему — Япония, Германия (ранее Западная Германия) и, в последнее время, Китай — приняли сознательное решение не делать этого. И хотя немецкая марка с 1973 года до создания Европейского валютного союза в 1992 году и введения евро в 1999 году играла региональную роль, но Германия параллельно с этим принимала все меры, чтобы не обременять свою валюту никакой более значимой, глобальной миссией.

Более того, власти Германии упорно выступали против идеи панъевропейских облигаций (несмотря на решение ЕС в прошлом году о создании фонда восстановления от COVID-19 на основе взаимных долговых обязательств). Без общего бюджета евро просто не сможет ни конкурировать с долларом, ни повышать свою значимость в мировой финансовой системе.

Что касается Японии, то она никогда не проявляла интереса к тому, чтобы иена выполняла глобальные функции — даже в 1980/90-х годах, когда было модно верить, что японская экономика догонит экономику Соединенных Штатов.

Наконец, Китай, несмотря на его частые возражения против нынешней мировой валютной системы, долгое время не хотел расширять присутствие юаня на финансовых рынках — как на внутреннем, так и на международном уровне. Вместо этого Китай время от времени замечал, что предпочел бы глобальный валютный порядок, в большей степени ориентированный на специальные права заимствования (SDR), резервный актив Международного валютного фонда, стоимость которого основана на корзине из пяти валют (доллар США, евро, юань, иена и британский фунт).

Эта идея имеет определенную привлекательность, особенно с точки зрения глобальной справедливости. Но реализовать ее на практике будет сложно. Это будет зависеть не только от того, разрешит ли Китай более свободное использование юаня; денежная система, основанная на SDR, должна быть принята также и США, что, вероятно, неосуществимо — по крайней мере, на данный момент.

Здесь мы подходим к третьей причине удержания на плаву нынешней системы: этого хотели США. Как мы видели во время президентства Дональда Трампа, США пользуются преимуществами, которые дает выпуск доминирующей мировой валюты, и не в последнюю очередь — ее потенциалом как инструмента для достижения дипломатических целей и целей безопасности. Красноречивый пример — введение администрацией Трампа вторичных санкций против стран, которые вели дела с Ираном. Если нынешние или будущие лидеры США решат использовать доминирование доллара аналогичным образом (возможно, против стран, ведущих бизнес с враждебным Афганистаном), это может иметь существенное влияние на будущее валюты.

В то время как мир отмечает 20-ю годовщину террористических атак в США 11 сентября 2001 года, МВФ будет работать над обязательным пятилетним пересмотром состава и оценки корзины SDR. Если в результате этого мероприятия доля юаня в корзине увеличится, это будет восприниматься как признак того, что мировая валютная система медленно, но неизбежно эволюционирует.

Точно так же, как рост доли Китая в мировой экономике подразумевает необходимость фундаментальной перебалансировки, рост доли юаня в корзине SDR не может оставаться незаметным и нечувствительным для будущего мировой финансовой системы.