«Свой среди чужих, чужой среди своих - это про меня. Для французов я был русским, для американцев - русским французом, для наших - просто чужим...»

 

МАРТ 1997 Г.

Чужой среди своих: Глеб Плаксин и Cadillac'37

 

ДМИТРИЙ ГРОНСКИЙ,

ДМИТРИЙ НОВОКРЕЩЕНОВ (ФОТО)

Когда состоялась их первая встреча, ему было двадцать два. Она была на двенадцать лет моложе, но их союзу это не помешало. Десять лет для машины - возраст солидный. Ему сегодня за семьдесят, и этим многое сказано. Она в свои шестьдесят по-прежнему имеет чувственное тело, элегантную стать и вызывает восхищение всех без исключения мужчин, которым доводится её видеть.

 

 

Глеб Васильевич Плаксин родился в 1925 году во Франции, в эмигрантской семье. И первым его увлечением была конечно же не машина. Это была музыка. Задолго до того, как он впервые нажал на педаль акселератора, Глеб научился управляться с педалями рояля.

Правда, поначалу он до них просто не дотягивался - свой первый концерт музыкант дал в четыре с половиной года. В пять было триумфальное выступление на Празднике русской культуры, где юное дарование заметил великий Шаляпин. Взяв мальчика на руки, он потребовал от родителей, чтобы те обязательно сделали Глеба пианистом.

Родители не возражали. Во-первых, потому что желали мальчику добра. Во-вторых, потому что за один концерт Глеб зарабатывал столько, сколько его отец - за два с лишним месяца службы.

В 1943 году, когда до выпускного экзамена в Парижской русской консерватории оставалось десять дней, Глеба предупредили: "Домой не ходи - тебя дожидаются полиция и человек из гестапо". Волноваться было из-за чего. Дабы избежать принудительных работ по рытью окопов для вермахта, Плаксин не ходил отмечаться в мэрию. Кроме того, ряд специфических учреждений, таких как гестапо на авеню Клебер или немецкий штаб на площади Опера, получили по почте одинаковые открытки: Серп и Молот рубит и разбивает свастику - рисунок русского пианиста.

Через полгода после побега из Парижа Плаксин уже был в партизанском отряде. Здесь, засыпав щебнем железнодорожную стрелку, он наблюдал, как от английских бомб взлетают на воздух цистерны с танковым горючим. А на площади в Нанте сам угодил под ковровую бомбёжку американской авиации. Огромные B-26 утюжили город, в котором и военных объектов толком не было. Спустя несколько месяцев Плаксин вновь оказался в Нанте, уже в качестве солдата 38-й дивизии армии США. Когда сослуживцы спрашивали, почему их не встречают цветами, он отвечал: "Потому что так не воюют". Он имел на это право.

Пока Глеб учился музыке и воевал, избранница дожидалась его в Париже. Сработанная в 1937 году в Детройте, машина была привезена в Европу перед самой войной. Во время оккупации немецкие власти запретили движение частного автотранспорта, и владелец запрятал красавицу в гараж, подальше от алчных арийских глаз.

Хотя Плаксин уверен, что это был не владелец, а владелица - пепельница в салоне была доверху забита окурками со следами губной помады. Подтвердить свою догадку Глебу не довелось: в продаже машины посредничал хозяин гаража.

Плаксин заплатил за "Кадиллак" 270 тысяч франков. В 1947 году это были колоссальные деньги: сносный "Рено", например, можно было купить за 15 тысяч.

 

 

Чёрное двухдверное купе с бежевыми передними сиденьями и двумя откидными сиденьями сзади. Двигатель - V8 объемом пять с лишним литров и мощностью 150 лошадиных сил. Две тонны сухого веса. На счётчике - семнадцать с половиной тысяч. Причём километров, а не миль - машина была сработана именно для Старого Света... Они стоили друг друга: роскошный "Кадиллак" и пианист, собиравший полные залы во многих городах Европы, а однажды даже выступавший специально для короля Дании Фредерика IX.

Блестящая карьера молодого музыканта и беспечная езда "Кадиллака" по хорошим шоссе Западной Европы кончились в начале пятидесятых. Похоронив на русском кладбище в Сент-Женевьев де Буа жену и дождавшись, когда в далекой Москве испустит дух Сталин, отец Глеба захотел провести остаток дней на Родине. Плаксин-младший решил отправиться вместе с ним, он полагал, что на шестой части суши его ждут не дождутся благодарные слушатели. Погрузив в "Кадиллак" самое необходимое, отец и сын двинулись в сторону Советской России. Вынужденная остановка ждала их в Бухаресте, где сотрудники нашего консульства предоставили хорошую квартиру, однако от дальнейшего продвижения на Восток удерживали - политическая обстановка в СССР была непростая. Только в 1956 году Плаксины получили въездную визу, а с Глеба ещё взяли расписку в том, что он в течение восьми лет не будет продавать свой "Кадиллак". Эту бумагу он подписал легко - продажа не входила в его планы.

Прослушивание в Большом зале Ленинградской филармонии прошло блестяще.

Однако через пару дней чиновник в управлении культуры замахал руками: "Ваши поездки с концертами по стране невозможны - у вас буржуазная трактовка музыкальных произведений!" "

Но, позвольте, - возражал Плаксин, - во времена Баха или Бетховена не могло быть социалистической трактовки!"

Спорить было бесполезно. В 1939 году Сергей Рахманинов назвал Глеба Плаксина "достойной сменой". Для советской же музыкальной профессуры он был "не наш человек", конкурент, к тому же ездивший на такой машине, при виде которой не одну пару глаз заволакивала чёрная пелена зависти. В те годы по улицам разъезжало много красивых трофейных авто, но такого "Кадиллака" не было ни у кого. Однако мало кто знал, что Плаксин в своей машине не только ездит, но и ночует - жить пианисту было негде.

На Всесоюзном конкурсе, приуроченном к Фестивалю молодёжи и студентов в 1957 году, ему прочили "золото". Но, узнав, кто он и откуда, дали только "серебро". Тоже успех, но в филармонии, куда его все же приняли на работу, ему не прибавили к зарплате ни рубля.

Сегодня, оглядываясь на годы, прожитые на исторической родине, Глеб Васильевич готов простить всё, кроме одного - насильного отлучения от музыки. Выступления в рыболовецких колхозах и сельских клубах, куда его посылали на "гастроли" и где играть приходилось на разбитых пианино с отсутствующими клавишами, - не в счёт. Всё остальное он стерпел. И то, что полтора десятка лет вынужден был мыкаться по чужим углам - когда у него родился сын, жену и ребенка некуда было забирать из роддома. И то, что его, награждённого боевыми орденами Франции и США, заслужившего советское гражданство с оружием в руках, только два года назад признали участником войны... "Свой среди чужих, чужой среди своих - это про меня. Для французов я был русским, для американцев - русским французом, для наших - просто чужим".

Все эти годы рядом с Плаксиным была его машина. Ей он посвящал почти всё своё свободное время. Даже если никуда не ездил, то чистил её, менял масло, прокручивал двигатель. Аккумулятор был заряжён всегда. "Она член моей семьи, - говорит Глеб Васильевич. - Мы вместе уже почти полвека, а с женой - всего сорок лет. Поэтому супруга частенько говорит: "Она твоя первая жена, я - вторая".

В Москве, куда Плаксин перебрался с семьёй и "Кадиллаком", он устроился работать диктором на радио. Знание семи языков сделало его ценным специалистом для советского вещания на Запад.

Тексты были чудовищными и по содержанию, и по форме, поэтому подлинное удовольствие Глеб Васильевич получал от своих лингвистических познаний только тогда, когда его приглашали в кино играть иностранцев.

Наполеоновский офицер, командующий расстрелом заложников в бондарчуковском фильме "Война и мир", - это Плаксин. Французский генерал в "Адьютанте его превосходительства" - тоже он. Шеф германской разведки в "Ошибке резидента"... Всего девяносто четыре роли.

В нескольких фильмах появлялся и "Кадиллак". За съёмочный день машина зарабатывала 75 рублей - неплохие деньги, заслуженный артист РСФСР получал тогда 40. Случаев совместной работы в кино могло бы быть и больше, если бы не условие, которое всегда ставил Глеб Васильевич: за руль садится только он. Так и было: за пятьдесят лет на машине не ездил никто кроме Плаксина.

"Кадиллак" отвечал взаимностью - за всё время ни одной серьёзной поломки. Хотя при таких взаимоотношениях иначе и быть не могло. Это лет тридцать назад Глеб Васильевич мог напугать жену, проскочив между грузовиком и трамваем так, что справа и слева оставалось расстояние не больше спичечного коробка, - но не более того.

"Машина прошла девяносто одну тысячу километров, - рассказывает он, - и я могу со всей ответственностью заявить: такого "Кадиллака" в таком состоянии нет ни у кого. Во всяком случае, у нас в стране. В двигателе заменен только карбюратор - наши механики не смогли откалибровать жиклеры. Пришлось взять карбюратор от "ГАЗ-53", он точно лёг на кадиллаковские шпильки. Поменял вольтаж - с 6 на 12 вольт. Вместо фирменной резины пришлось установить покрышки от "ЗИС-110". По заводским чертежам была изготовлена новая ходовая - задача не из простых, ибо все размеры дюймовые. Плюс новая обивка крёсел... Всю жизнь она у меня проездила на 76-м бензине. Думаю, если сегодня ей 93-й залить, она как снаряд полетит..."

Всё это, разумеется, стоило немалых денег. Если во Франции с каждыми двадцатью литрами топлива механики без напоминаний выливали в бак ампулку со специальной присадкой, обеспечивавшей плавность хода, работники отечественного сервиса драли с Плаксина три шкуры.

"Как же так, - возмущается он. - Вот пуговица на моём пиджаке. Она английская. Но пришивается она одинаково - и в Бразилии, и в Австралии".

 

 

Зато гаишники относились к Глебу Васильевичу с почтением. Однажды недалеко от Октябрьской площади его тормознул лейтенант: "Вы были больны? Я не видел вас одиннадцать дней".

"Нет, это мой стартер занедужил", - ответил Плаксин.

Случались и другие встречи. На светофоре рядом остановился неприлично длинный "Мерседес" бронзового цвета. Осведомившись, говорит ли Глеб Васильевич по-английски, арабский дипломат предложил ему в обмен на "Кади" свой лимузин и деньги в придачу... Очень хотел купить "Кадиллак" мясник из Елисеевского гастронома - состоятельный по тем временам человек. На все эти предложения Плаксин пожимал плечами: любимых не продают - разве это не понятно?

Нетрудно догадаться, чего стоит в наше время такая любовь. От дел сердечных страдает прежде всего сердце. В одну из недавних зим уборочная машина до половины забросала снегом въезды в гаражи, в одном из которых стоял "Кадиллак" Плаксина. Сделано это было с умыслом: часть автовладельцев полезла за кошельками, а те, кому было не к спеху, стали ждать весны. Глеб Васильевич взял в руки лопату сам. Откладывать свидание с любимой до таяния снегов он не мог. Итог: инфаркт и больничная койка. За первым инфарктом последовал второй. После третьего врачи посоветовали Плаксину умерить свой любовный пыл и с машиной расстаться. Надо ли говорить, что он почувствовал в ту минуту и какая мысль не даёт ему покоя до сегодняшнего дня.

"Глеб Васильевич, не продавайте машину, - уговаривали мы Плаксина при встрече. - Пусть просто в гараже стоит. Куда же вы без неё?.."

"Я не могу её просто держать взаперти, она же живая, - ответил он. - И без колес мне уже не обойтись. Мы с супругой, как говорят во Франции, "люди третьего возраста", пешком ходить или в троллейбус карабкаться нам уже трудно. К тому же посмотрите, как сейчас ездят. Во что превратится мой "Кадиллак" после десятка поездок на рынок..."

Чуть не половину одной из двух комнат в малогабаритке Плаксина занимает рояль. Красавец "Блютнер" тоже привезён из Парижа. Пианисту - семьдесят один, но он уверенно играет прелюдии Скрябина и ноктюрны Шопена. Правда, крышку рояля не открывает - вдруг соседи будут недовольны. Знакомые уже не раз советовали: купи пианино.

Глеб Васильевич только морщился: "Я с детства привык играть на рояле, и для меня сесть за пианино - всё равно, что человеку, привыкшему ездить на "Роллс-Ройсе", оседлать мопед".

Именно поэтому Плаксина, который после долгих лет советского быта сберёг какой-то неуловимый буржуазный лоск, невозможно представить за рулём "Жигулей". Зато нетрудно представить, что с ним будет, если в один из дней он повстречает на улице её. Но с другим.

"Когда я лежал в больнице, то пробовал психологически подготовить себя к расставанию. Представлял, что машина, которая стоит в моем гараже, не моя. При этом сердце сжималось так сильно, что думал: всё, сейчас умру. И отпускало только тогда, когда я начинал твердить себе: "Милая, хорошая, ты - моя, ты только моя...