Финансовые и биржевые кризисы имеют длительную историю. Первые кризисы зафиксированы еще в древнем мире, даже до того, как стали чеканить монету. С самого начала истории мы встречаем ситуации, когда правительства старались изобрести способ производить деньги возможно дешевле, а платить ими как настоящими и полновесными. Каждый россиянин знает историю «медного бунта», но таких историй множество. Но иногда это стремление правительств обогащаться на халяву приводило и к крупным финансовым изобретениям, как произошло в конце концов с бумажными деньгами. Но и современные правительства, и США в первую очередь, как мы видим, стремятся делать деньги из воздуха, да еще какие деньги. С начала Нового времени мы встречаемся уже с биржевыми кризисами, государственными дефолтами, которые вели к разорениям многих крупнейших воротил того времени, а затем и финансово-экономическими кризисами, связанными с тем, что торговцы и банкиры зарывались с кредитами, а когда возникали непредвиденные обстоятельства, дело кончалось отказом в выполнении обязательств каким-нибудь крупным торговым домом, кредит сжимался и все «попадали», начинался эффект домино, т.к.  крупная торговля требовала и крупных кредитов. Изучение истории кризисов увлекательно само по себе, но также и показывает определенные глубинные закономерности развития общества, которое, с одной стороны, не может развиваться, если в качестве движущих сил не будут стоять довольно неприглядные «страсти», как жажда золота, наживы, успеха и власти, ради чего люди и стремятся к риску, усовершенствованиям и изобретениям (в т.ч. и финансовых технологий), а с другой – общество постоянно становится заложником чрезмерно активных и рисковых авантюристов. В произошедших довольно давно событиях современный человек иногда с удивлением находит очень похожие на современные ситуации и средства, которые приводили к чрезмерному ажиотажу и обогащению, но также и грандиозным крахам и и паникам. И еще каждый новый экономический цикл и следовавший за ним кризис обязательно был связан так или иначе с развитием финансовых технологий. Ниже представляю первый из целого цикла очерк о кризисах. Следует заметить, что каждый кризис имеет и сходства с другими, но в то же время неповторим и уникален.

                        Денежные и биржевые кризисы до начала промышленного переворота

Денежные кризисы имеют весьма солидную историю. Первые из них были связаны с попыткой заменить более дорогой металл дешевым. В ис­торической хронике зафиксированы случаи замены золота, серебра и меди железом. В частности, согласно Плутарху, легендарный законодатель Спарты Ликург, борясь с опасностью разложения нравов, запретил иметь иные деньги, кроме железных[1]. Мало того, Ликург, как сообщают, велел за­калять железо, окуная его в уксус, и это лишало металл крепости: он становился хрупким и ни на что более не годным, ибо никакой дальней­шей обработке уже не поддавался (Плутарх. Ликург IX; см. также: Анд­реев 1983: 204; Колобова, Глускина 1958: 99). Такая мера привела к де­градации и без того неразвитого рыночного хозяйства Спарты. «Возить железные деньги в другие греческие города было бессмысленно, – они не имели там ни малейшей ценности, и над ними только потешались, – так что спартанцы не могли купить ничего из чужеземных пустяков, да и во­обще купеческие грузы перестали приходить в их гавани» (Плутарх. Ли­кург IX). Да, с такими деньгами ничего нельзя было сделать: ни накопить, ни похвастаться, ни спрятать. «Если бы эти деньги попали в дом всего на десять минут, – говорит Ксенофонт, – это не укрылось бы ни от господ, ни от рабов, потому что для них потребовалось бы много места и целая те­лега для перевозки» (Ксенофонт. Лакедемонская полития, 7). Спарта на­долго стала полностью «закрытым обществом». Спартанцам под угрозой смерти было запрещено по личным делам покидать Спарту, а иностран­цам – посещать Спарту. Спартанцы даже по внешнему виду должны были отличаться от остальных греков (Сергеев 2002: 172).

Более прозаическими причинами была вызвана замена медных денег железными в Китае в VI в. н.э. Они были связаны с элементарной нехват­кой импортной меди, которую привозили из Японии и Кореи. В резуль­тате подделки железных денег и их обесценивания началась «железноде­нежная» инфляция (Далин 1983: 14–15). Однако нехватка меди в Китае в дальнейшем способствовала переходу к бумажным деньгам: сначала в виде особых квитанций, а затем в XI в. н.э. и в виде государственных де­нежных знаков в подлинном смысле слова (там же: 16). Бумажные деньги в отличие от железных имели огромное будущее. Но с самого своего по­явления бумажные деньги стали источником инфляции и денежных кри­зисов. В XIV в. при монгольской династии Юань бумажные деньги «еже­дневно печатались в несметном количестве» (см.: Далин 1983: 17), что не могло не привести к инфляции.

Замена меди железом было редким явлением в истории. Более час­тыми были попытки заменить серебро медью. Такие мероприятия вызы­вали полноценную инфляцию со всеми вытекающими последствиями. Россиянам более всего известен «медный бунт» 1662 г., когда правитель­ство царя Алексея Михайловича под влиянием военных нужд стало рас­плачиваться медными деньгами по цене серебряных, а требовать в уплату податей серебро. Когда за одну серебряную копейку стали давать 15 мед­ных (см.: Преображенский 1967: 49; Ежов 2001: 52), дело кончилось вос­станием, после которого медные деньги изъяли из обращения, выкупив в 1663 г. медные монеты за серебряные из расчета, по разным данным, за рубль меди 1 или 2 копейки (Хромов 1988: 196; Ежов 2001: 52). Однако ранние случаи «медноденежной» инфляции еще за полторы тысячи лет до «медного бунта» зафиксированы в императорском Риме; особенно мас­штабной эта инфляция была при Диоклетиане (Далин 1983: 11–12).

Но наиболее частой причиной денежных трудностей и кризисов в са­мых разных странах была порча серебряной и реже – золотой монеты. Так, например, английский король Генрих VIII знаменит не только тем, что конфисковал церковные земли и казнил Томаса Мора, но и тем, что в середине XVI в. неоднократно прибегал к порче монеты, что вызвало при Эдуарде VI и Марии огромный рост цен (Тревельян 1959: 140; Дмитриева 1990: 8). Активно грешили этим и венгерские короли, причем некоторые из них каждый год заставляли обменивать находившиеся в обороте сереб­ряные деньги на новые, худшей чеканки, так что казна получала от такого «обмена» постоянный доход. А тех, у кого находили потом прежние деньги, объявляли фальшивомонетчиками. Впрочем, по словам историка, пример этому подавали германские императоры. Но, по мнению Е. С. Варги, особенно была известна неполноценными деньгами Польша (Варга 1974б: 34, 35). Так что у советников царя Алексея Михайловича перед глазами были яркие примеры порчи денег, поскольку с Польши в те вре­мена в России во многом брали пример (см., например: Нефедов 2005).

Дефицит финансов Франции, оставленный Людовиком XIV в наслед­ство своим преемникам, привел к так называемой перечеканке монеты с тем же номиналом, но с содержанием драгоценных металлов на 20% ниже. Такая акция была проведена в XVIII в. во Франции при малолетнем короле Людовике XV, когда страной управлял регент герцог Филипп Ор­леанский (Аникин 2009: 17–18). Этот же герцог привлек к управлению финансами страны и знаменитого авантюриста-экономиста, поборника кредитных денег Джона Ло, о котором мы скажем ниже.

Известно немало и торговых кризисов, которые чаще всего происхо­дили из-за изменения маршрутов торговых путей в результате политиче­ских, климатических или технологических изменений. Так, например, в конце I тыс. до н.э. – начале I тыс. н.э. пришла в упадок трансаравийская сухопутная торговля благовониями в связи с переносом основных торго­вых путей с суши на море (см., например: Бауэр, Лундин 1994: 105–106; Ryckmans J. 1951: 331; Bowen 1958a: 35; Irvine 1973: 301; фон Висс­манн 1981: 66; Robin 1982a, I: 98; Robin 1982b: 17; 1984: 212; Crone 1987: 23–36; Audouin, Breton, Robin 1988: 74; Коротаев 2006: 100; Коротаев, Клименко, Прусаков 2007: 21). Из торгово-промышленных кризисов можно отметить кризис 1763 г., охвативший всю Северную Европу (Ту­ган-Барановский 2008 [1913]: 85), который был связан в том числе с по­следствиями Семилетней войны.

В конце средних веков в экономической жизни Европы происходят важные изменения, связанные с развитием банков, кредита и появлением прообразов некоторых современных финансовых инструментов, прежде всего векселей и других ценных бумаг. Эти ценные бумаги (векселя) и первые рынки ценных бумаг в виде вексельных ярмарок появились, как предполагают, в городах-государствах Италии (Рубцов 2007: 37). Позже возникают первые биржи для торговли этими инструментами. Первыми биржами считаются Антверпенская и Лионская биржи, образованные в XVI в., однако они просуществовали относительно недолго. По некото­рым данным, в 1585 г. была образована и первая немецкая Франкфуртская фондовая биржа. Однако торговля там шла исключительно монетами и векселями. Первой классической биржей с торговлей облигациями прави­тельства и городов, акциями и прочими атрибутами стала Амстердамская, образованная в 1611 г. В 1747 г. на Амстердамской бирже котировалось 44 вида ценных бумаг (Spray 1964: 212; Рубцов 2007: 39).

Первыми акционерными обществами считают созданные в ХVI–ХVII вв. в Англии Левантскую, Балтийскую, Ост-Индскую, Московскую ком­пании, а также голландскую Объединенную Ост-Индскую компанию. А первыми акционерными обществами, выпустившими свободно обращаю­щиеся акции, стали голландская и английская Ост-Индские компании. В начале XVII в. голландская Объединенная Ост-Индская компания присту­пила к выпуску свободно обращающихся акций (см., например: Миркин 1995: 69). Несколько позже к ней присоединилась и английская Ост-Инд­ская компания.

С появлением прообразов современных банков начинаются и банков­ские кризисы. Так, в наиболее экономически развитом районе Европы – Флоренции – в XIV в. и позже, в XVI в., известны кризисы, связанные с многочисленными банкротствами банков, которые не смогли вернуть вклады (Уэрта де Сото 2008: 58–59, 361–362). С появлением ценных бу­маг, акций и бирж возникли и первые кризисы ценных бумаг. Первым биржевым кризисом, по некоторым данным, был кризис на антверпен­ской бирже в XVI в., вызванный отказом двух королей (испанского Фи­липпа II и французского Генриха II) в 1557–1558 гг. платить долги (см.: Ханин 1975: 311). В результате в Антверпене прекратился кругооборот серебра, который поддерживал рынок (Бродель 1988: 151). Антверпен в XVI в. становился центром мирового финансового рынка[2]. В этом городе открылась в 1531 г. фондовая биржа (по некоторым данным, даже в 1460 г.), ставшая курсообразующим учреждением. Регулятором в ней был об­менный курс основных европейских монетных единиц (Чистозвонов 1993: 62).

Новое банкротство испанского короля Филиппа II в 1575 г. оконча­тельно подорвало значение Антверпена как центра мирового кредита. Эта роль позже перешла к фондовой бирже Амстердама и Амстердамскому банку (там же: 62–63). На этой бирже разыгрался и один из самых знаме­нитых и экзотических кризисов, получивший название «тюльпановая (или «цветочная») лихорадка». Тюльпан в начале XVII в. стал символом высо­кого статуса и преуспевания, так что этими цветами заинтересовались даже многие европейские королевские дворы. Тюльпаны подскочили в цене. В 1623 г. луковица редкого сорта Semper Augustus, пользующегося большим спросом, стоила тысячу флоринов, а в разгар тюльпанового бума в 1634–1636 гг. за нее платили до 4600 флоринов. Для сравнения: свинья стоила 30 флоринов, а корова – сотню (Петухов 2000). Вскоре от торговли луковицами и ростками цветов перешли к торговле своего рода фьючерс­ными контрактами (с обязанностью поставки луковиц через определен­ный срок). Поскольку эти обязательства постоянно перепродавались, число сделок намного превысило реальное количество цветов. Регуляр­ные тюльпановые торги велись как на фондовой бирже Амстердама, так и в провинции. В спекуляции втянулось огромное количество народа. Цены быстро росли, пока, дойдя до высшей точки, не стали в начале 1637 г. стре­мительно падать. Буржуазия, правительство, суды – вся страна спорила о том, как выйти из кризиса. В конечном счете после длительных обсужде­ний и тяжб, работы специальных комиссий, разбиравших споры по тюль­пановым сделкам, большинство продавцов согласились получить по 5 флоринов из каждых 100, что полагались им по контрактам (Петухов 2000).

Преимущества акционерной формы собственности, продемонстриро­ванные ост-индскими компаниями, способствовали увлечению созданием акционерных обществ (Рубцов 2007: 40), что привело к возникновению биржевых кризисов «мыльных пузырей» (см.: Ханин 1975: 311). Среди различных спекуляций начала XVIII в. наиболее известны две – банк и Миссисипская компания Джона Ло во Франции и компания Южных мо­рей в Англии, действовавшие фактически в одно время и ставшие класси­ческими примерами выпуска необеспеченных акций или создания финан­совой пирамиды. При этом обе компании привлекали для повышения до­верия к себе и курса своих акций бумаги государственного долга.

Как уже упоминалось, финансовые трудности Франции побудили ре­гента Филиппа Орлеанского обратиться к услугам прожектера и финанси­ста шотландца Джона Ло, бежавшего из Англии после убийства против­ника на дуэли. Основанный Джоном Ло в 1716 г. в Париже частный банк с акционерным капиталом в 6 млн ливров на самом деле имел главной це­лью финансирование государства. Банк получил право эмиссии банкнот, которыми банк предоставлял займы правительству. Было обещано, что банкноты будут размениваться по твердому курсу на золото и серебро, они также принимались в уплату налогов, а потому в течение первых трех лет пользовались доверием и охотно принимались. Джон Ло был челове­ком идеи и системы, он полагал, что экономика развивается недостаточно хорошо из-за нехватки в ней денег. Поэтому он был убежден, что если ко­личество денег в обращении увеличить, дела пойдут намного лучше, а на­логи будут платиться охотнее. Через два года банк из частного был пре­вращен в Королевский банк Франции, а несколько позже сам Ло (правда, на сравнительно короткое время) стал государственным контролером (то есть министром) финансов. Количество денег в стране удвоилось, и неко­торое время действительно наблюдалось большое оживление в торговле и экономике. Но поскольку эмиссия денег продолжалась в колоссальных размерах, это не могло не закончиться инфляцией[3].

Но самым громким проектом Ло стало учреждение компании по раз­работке якобы обнаруженных богатых залежей золота в нижнем течении реки Миссисипи в Луизиане – тогдашней французской колонии в Аме­рике. В августе 1717 г. компания с правом на монопольную торговлю бо­гатствами Луизианы была учреждена и полу­чила первоначально название Миссисипской компа­нии (позже была переименована в Компанию Ин­дий). Покупатели могли оплачивать акции не только монетой и банкно­тами, но и государ­ственными обязательствами, которые тогда на рынке бумаг коти­ровались ниже номинала. Таким образом, с помощью компа­нии оказалось возможным кредитовать государство и одновременно опи­раться на доверие к нему. Акции Миссисипской компании стали расти в цене, в результате скоро воз­ник лихорадочный спрос на эти новые ценные бумаги. За следующие два года спекулятивная горячка вокруг акций пре­взошла все возможные представления, в игре стали участвовать тысячи людей самых разных сословий, возникла своего рода биржа. Цена акции росла неимоверно: 500-ливровая акция на пике стоила от 10 до 20 тыс. ливров (см.: Аникин 2009: 23). На колебаниях курсов делались и спуска­лись целые состояния. Выпускались все новые и новые акции, и выручен­ные за них деньги должны были поступать в казну и использоваться для погашения государственного долга. Правда, неизвестно, в какой мере это решение дей­ствительно выполнялось. Таким образом, ни в какие разра­ботки в Луизиане деньги не вкладывались, а шли на поддержку государ­ства. Такая пирамида должна была неизбежно обрушиться. В конечном счете, когда банкноты стали предъявлять банку к обмену на звонкую мо­нету, а обмен был сведен до минимума, банкноты начали обесцениваться (позже они и вовсе были аннулированы), а затем и курсы акций стали стремительно падать. Все это кончилось в ноябре 1720 г. банкротством банка и полным крахом компании, Джон Ло получил предписание поки­нуть Францию, его имения были конфискованы.

По мнению А. Аникина, Джон Ло не был обычным мошенником (а скорее человеком идеи), он не вывез за границу почти никаких ценностей (Аникин 2009: 33). Но Ло и не был только финансовым авантюристом. Он внес определенный вклад в теорию денег, написал книгу о денежном обращении и торговле, на которую ссылался К. Маркс в первом томе «Капитала».

Компания Южных морей – South Sea Company – была основана в 1711 г., то есть раньше банка и Миссисипской компании Джона Ло, поэтому не исключено, что последний заимствовал некоторые идеи из первоначаль­ного успеха английского «пузыря»[4]. Но точно известно, что успех Ло вдох­новлял директоров Компании Южных морей в поздний и наиболее спекулятивный период ее существования. И французская, и английская компании опирались на держателей государственного долга и поддержку государства, в обоих случаях компании получали монопольные права на торговлю с богатыми колониальными землями. Но в отличие от Ло руко­водители английской компании в личном плане оказались гораздо бóльшими мошенниками, впрочем, в обоих случаях у виновных было конфисковано основное имущество.

Компания Южных морей была основана в 1711 г. группой богатых купцов и банкиров и пользовалась протекцией лидера партии тори. Ради своих целей она широко практиковала подкуп высших чиновников и чле­нов парламента, что стало источником многих политических скандалов. Компания также активно использовала в своих целях зависимую от нее печать и публицистику. При ее создании была использована следующая хитроумная схема: держатели государственных обязательств на сумму около 9 миллионов ф. ст. получали в обмен на эти бумаги акции Компа­нии Южных морей. Таким образом, компания стала крупным кредитором государства. Но дела ее шли не особенно хорошо. Успех Джона Ло во Франции, однако, дал новый импульс к аферам. Теперь компания предла­гала обменять практически весь государственный долг на свои акции по рыночному соотношению курсов ценных бумаг[5]. Закон был быстро утвер­жден палатой лордов. Был пущен слух, что готовит­ся договор с Испанией, что она откроет свои колонии для английских промышленных товаров, и золото и серебро оттуда польются в Англию[6]. В результате курс акций к лету 1720 г. вырос более чем в 7 раз от первоначального и достиг 900 фунтов. В спекуляции втянулось множество людей самого разного звания. Когда цена акций стала падать, путем покупки большого количества ак­ций агентами самой компании курс на время удалось искусственно под­нять до 1000 фунтов. Но в конечном счете доверие к акциям упало (в том числе потому, что ходили небезосновательные слухи о том, что ее дирек­тора и высшая знать продают акции). Разорение компании было опасно для государства, оно могло вызвать взрыв в обществе. Поэтому было со­ставлено соглашение между Компанией Южных Морей и Банком Англии, по которому банк должен был прийти на помощь компании. Банком была открыта подписка на 5-процентные облигации на сумму в 3 миллиона фунтов, которые были предоставлены в ссуду Компании Южных Морей на один год. Однако заем не удался, мало того, уменьшилось доверие к самому Банку Англии. В результате курс акций компании упал. Во мно­гих городах Англии прошли собрания акционеров, требовавших наказа­ния виновных и возвращения денег. Часть денег была выплачена (в том числе из конфискованных у директоров сумм): акционеры получили меньше 30 фунтов на стофунтовую акцию. История Компании Южных морей давно стала хрестоматийной, а в финансовую терминологию вошло такое понятие, как «пузырь южных морей» (South Sea Bubble).

После знаменитых акционерных афер общество долгое время относи­лось к ним с осторожностью. Во Франции до революции 1789 г. никогда объем торговли акциями не вырастал до сопоставимых размеров. После краха Компании Южных морей в Англии в 1720 г. был принят Закон о пу­зырях (Bubble Act), согласно которому статус «ограниченной ответствен­ности» (limited liability) можно было получить только по специальному акту парламента. Вот почему в Англии длительное время – с 1720 г. до середины XIX в. – существовало законодательное ограничение на созда­ние акционерных обществ, а последние еще даже в первой половине XIX в. имели неограниченную ответственность. Только позже, с возникнове­нием уже похожих на современные компании с ограниченной ответствен­ностью, начался мощнейший бум этого вида деятельности.

«Пузыри» (как результат отчаянной спекуляции и необъяснимой до­верчивости части людей, их эйфории в отношении возможности беско­нечного роста курсов и способа быстрого обогащения) были неизменным спутником экономического развития капиталистических стран в XIX–XX вв., важной частью многих экономических кризисов индустриальной экономики.

Предшественники среднесрочных циклов. Исследователи среднесрочных циклов и кризисов XIX в. нередко уделяли значительное внимание также кризисам XVIII в. как весьма поучительным, а главное – во многом похожим на те, свидетелями которых были они сами. Действительно, общие черты (ажиотаж, чрезмерное кредитование, неожиданные громкие банкротства, сжатие кредита, паника и падение оборотов) налицо. И это неслучайно – целый ряд необходимых элементов для цикличности (за исключением, конечно, системы машинного промышленного производства, резко повысившего предложение товаров на рынке) в это время уже сложились. Складывался, как сказано выше, и императив постоянного расширения оборотов. Поэтому цикличность, присущая индустриальному принципу производства, была ощутимой. Роль кредита также возросла. А поскольку среднесрочные циклы и кризисы связаны с колебаниями в кредите (на одних фазах цикла кредит быстро распространяется, но при ухудшении ситуации он резко сокращается, что способствует стремительному коллапсу), то и некий прообраз средних циклов можно увидеть в XVIII в., особенно во второй его половине с колебанием примерно в 10 лет (см.: Хансен 1959; Бродель 1992: 270)[7]. В 1763 г. кризис начался в Гамбурге на фоне обесценивания денег в период Семилетней войны, но затем в результате колоссального банкротства братьев Нёввиль в Амстердаме приобрел европейский характер (Вирт 1877; Бродель 1992). Затем был кризис 1772–1773 гг., проходивший на фоне жестоких неурожаев 1771–1772 гг. и, подобно предыдущему, включавший крупное банкротство Клиффордов в декабре 1772 г. (которое и стало детонатором обвала). Наконец, кризис 1780–1783 гг., явно усиленный военными событиями этого периода (в том числе военной блокадой берегов Голландии со стороны Англии), также приобрел большие масштабы в результате очередного крупного банкротства Ван Ферелинков в 1780 г. (см.: Бродель 1992)[8]. До европейских масштабов кризисы могли вырастать во многом потому, что торгово-экономические связи в западной (точнее, атлантической) части Мир-Системы существенно увеличились и стали более интенсивными. Неудивительно, что любые колебания конъюнктуры в одном месте оказывали влияние на другие. «Торговые и финансовые кризисы XVIII столетия, в каком бы специальном пункте они ни разразились, постоянно отзывались более или менее чувствительно и на остальных торговых центрах северной Европы», – писал, например, немецкий исследователь кризисов XIX в. Макс Вирт (1877: 65). Неслучайно, с одной стороны, кризисы и в XIX в. долго назывались торгово-промышленными, так как они особенно быстро захватывали торговлю (которая всегда держалась на кредите). Но, с другой стороны, промышленными они стали далеко не сразу, в этом было существенное различие между XVIII и XIX вв. В XVIII в. кризисы были преимущественно торговыми, связанными с «расстройством кредита», то есть нарушением доверия в кредитной сфере и как следствие со сбоями в функционироании финансовой системы, а до 1825 г. промышленные кризисы (перепроизводства) хотя уже имели место в хлопчатобумажной и текстильной промышленности (Мендельсон 1959, т. 1), но их скорее можно считать локальными, причем нормальная длительность цикла еще не выработалась.

Таблица.      Некоторые кризисы

до промышленного переворота

AfterShock • Каким будет завтра?