Бойцы ВСУ: "От­сю­да выход один — три­ста или две­сти… Или де­зер­тир­ство!"

Пока одни непол­жив­цы ру­га­ют Трам­па и ры­да­ют о пе­ре­кры­тии гран­тов, дру­гие опе­ра­тив­но пе­ре­обу­ва­ют­ся со­глас­но но­вей­шим ука­зив­кам из Госде­па.  Как учил Лев Ща­ран­ский - в любой непо­нят­ной об­ста­нов­ке ру­ко­по­жат­ный че­ло­век обя­зан все­гда дер­жать нос по ветру, во­вре­мя ори­ен­ти­ру­ясь на ак­ту­аль­ность мо­мен­та, новые ве­я­ния из Госде­па. 

Ниже от­рыв­ки из ста­тьи неко­е­го Шуры Бар­ти­на (рос­си­я­ни­на, бе­жав­ше­го в Ев­ро­пу), опуб­ли­ко­ван­ной по ре­зуль­та­там его ко­ман­ди­ров­ки на Укра­и­ну во вполне непол­жи­вом из­да­нии Ме­ду­за (по­это­му ссыл­ки не даю, но при же­ла­нии най­де­те сами по на­зва­нию ста­тьи - «От­сю­да выход один — три­ста или две­сти»).  Оце­ни­те слог:

...

По улице, пет­ляя как заяц, бежит че­ло­век, а за ним го­нят­ся во­ен­ные, рас­ква­шен­ные лица, люди, вы­пры­ги­ва­ю­щие на ходу из окна бу­си­ка, — се­го­дня это по­то­ко­вый кон­тент соц­се­тей. Го­су­дар­ство обе­ща­ло разо­брать­ся, но ни­че­го не сде­ла­ло, и в во­ен­ко­ма­тах на­ча­ли уби­вать. В ТЦК по­гиб­ли несколь­ко че­ло­век. 

...

Ядер­ный физик из Льво­ва вы­прыг­нул на ходу из гру­зо­ви­ка, ко­то­рый вез его в учеб­ку, и сло­мал ос­но­ва­ние че­ре­па (а воз­мож­но, его из­би­ли). В Хмель­ниц­ком ТЦК па­рень умер, пе­ре­ре­зав себе горло. В Пол­тав­ской об­ла­сти муж­чи­на из охот­ни­чье­го ружья за­стре­лил тэц­экаш­ни­ка, кон­во­и­ро­вав­ше­го мо­би­ли­зо­ван­ных в учеб­ку.

...

Все два ме­ся­ца мы спо­рим с Борей, ко­то­рый ко­сте­рит Зе­лен­ско­го и пат­ри­о­тов. В один из дней я за­стал Борю силь­но пья­ным. Он толь­ко что по­гля­дел ин­тер­вью с каким-​то ге­не­ра­лом, на­ста­и­ва­ю­щим на уси­ле­нии мо­би­ли­за­ции. До на­ча­ла фев­ра­ля Боря дол­жен был пойти в во­ен­ко­мат для по­втор­но­го про­хож­де­ния ВЛК как огра­ни­чен­но год­ный. Но те­перь он мрач­но бор­мо­тал: «Всех по­уби­ва­ют, твари, всех по­уби­ва­ют… Я решил, что не пойду ни в какой во­ен­ко­мат, пусть вы­ко­вы­ри­ва­ют». 

...

Пол­то­ра года назад я по­зна­ко­мил­ся со штур­мо­ви­ком Да­ни­лой, ко­то­рый стал глав­ным ге­ро­ем моего ре­пор­та­жа. Я не мог даже пред­ста­вить, через что он про­шел, но Да­ни­ла удив­лял скром­но­стью и какой-​то ду­шев­ной ка­че­ствен­но­стью. Тогда он был очень мо­ти­ви­ро­ван­ным, хотел «гнать <врага>», го­во­рил, что всем надо го­то­вить­ся во­е­вать, ни­ко­го это не ми­ну­ет. Пол­го­да назад я на­пи­сал ему, спро­сил, как дела. 

— При­вет, я на <ме­си­ло­ве> [бо­е­вые столк­но­ве­ния], зав­тра в Часов Яр.

— Не ге­рой­ствуй, если можно.

— Я уже на­ге­рой­ство­вал­ся, моя цель — про­сто пе­ре­жить.

Ин­то­на­ция от­ве­та была новой. Те­перь, при­е­хав в Киев, я снова по­зво­нил Да­ни­ле. «Я <де­зер­тир>», — от­ве­тил он. Это было неожи­дан­но, но и ожи­да­е­мо.

По раз­ным оцен­кам, ко­то­рые я читал, осе­нью 2024 года де­зер­ти­ров было от 100 до 200 тысяч че­ло­век. Сол­да­ты го­во­ри­ли, что около трети мо­би­ли­зо­ван­ных бежит с пе­ре­до­вой сразу по при­бы­тии или после пер­во­го боя. Ни­ка­ко­го спо­со­ба удер­жать такое ко­ли­че­ство нет. Мно­гие ко­ман­ди­ры даже не оформ­ля­ют на них бу­ма­ги, про­сто неко­гда этим за­ни­мать­ся. В стране за­ве­де­но более 60 тысяч уго­лов­ных дел о де­зер­тир­стве, но они не рас­сле­ду­ют­ся, у го­су­дар­ства нет сле­до­ва­те­лей даже на де­ся­тую часть та­ко­го объ­е­ма. Де­зер­ти­руя с фрон­та, че­ло­век ста­вит себя вне за­ко­на, но ре­аль­но­го на­ка­за­ния не сле­ду­ет. На самом деле ко­ман­ди­ры по­ни­ма­ют, что дер­жать таких мо­би­ли­зо­ван­ных бес­смыс­лен­но, толку от них мало. По­это­му треть уси­лий ТЦК и уче­бок про­сто вы­ле­та­ют в трубу.

Те сол­да­ты, кто уже начал хо­дить на бо­е­вые вы­хо­ды, де­зер­ти­ру­ют реже: при­вы­ка­ют к опас­но­сти, а глав­ное, об­рас­та­ют че­ло­ве­че­ски­ми свя­зя­ми, им уже стыд­но бро­сать ребят. Тем не менее и ста­рые фрон­то­ви­ки ухо­дят в СЗЧ — про­сто боль­ше не могут. Пол­то­ра года назад вла­сти обе­ща­ли опре­де­лить сроки де­мо­би­ли­за­ции, но об­ма­ну­ли. Че­ло­век по­ни­ма­ет, что армия будет его ис­поль­зо­вать, пока его не убьют, и все. 

Да­ни­ла рас­ска­зы­ва­ет, что устал от <хе­ро­во­го> от­но­ше­ния. Его силь­но под­ко­си­ла ис­то­рия, когда ком­бат при­ка­зал зайти в за­хва­чен­ное рус­ски­ми село и за­нять кру­го­вую обо­ро­ну в школе. Да­ни­ла счи­тал, что это са­мо­убий­ство, и от­ка­зал­ся вы­пол­нять при­каз. Ком­бат сна­ча­ла угро­жал ему уго­лов­кой, а потом, когда Да­ни­ла спал, про­сто уго­во­рил несколь­ких пар­ней из его взво­да зайти в село. Парни по­гиб­ли, и Да­ни­ла не смог про­стить ком­ба­ту, что тот по­гу­бил их для от­че­та перед на­чаль­ством.

— А потом тебя вы­во­дят с ро­та­ции в часть, стро­ят и го­во­рят: «Через месяц хлоп­цы при­едут, надо для них все под­го­то­вить». И нас на­пря­га­ют окна ме­нять, стены кра­сить, души уста­нав­ли­вать. А мы так смот­рим друг на друга: а ни­че­го, что мы толь­ко что че­ты­ре с по­ло­ви­ной ме­ся­ца на нуле [на пе­ре­до­вой] от­бы­ли? 

За два года я свык­ся с мыс­лью, что я од­но­ра­зо­вый юнит. Труд­но на­блю­дать, что им на тебя <похер>, и все равно во вред себе по­сту­пать. Все жест­ко <уста­ли>, па­ца­ны за­кон­чи­лись мо­раль­но. 

— А после чего ты ушел?

— Мы с моими хлоп­ца­ми были в доме, на нас с дрона ски­ну­ли маг­ни­е­вую за­жи­гал­ку. Они ду­ма­ли, что мы сразу от­ту­да будем ло­мить­ся, сде­ла­ли за­са­ду, чтобы нас шлеп­нуть. А я завел па­ца­нов в по­греб, там про­си­де­ли с одним про­ти­во­га­зом на троих пол­то­ра часа, в гу­стом дыму. Один дышит, два ждут, над нами пожар. У нас там еще лежал РПГ, оно взры­ва­лось, ко­неч­но. Си­деть в го­ря­щем доме, рас­ка­лен­ном, это <капец>, ле­жишь на этом полу.

Понял, что сей­час от­клю­чим­ся, из огня вы­ско­чи­ли, за­би­лись во двор и слы­шим, как они рядом по битым стек­лам ходят, они ду­ма­ли, что мы сго­ре­ли. Мы все об­го­ре­лые, у Ди­мон­чи­ка руки не ше­ве­лят­ся. Я шепчу в рацию: «Вы­тас­ки­вай­те нас от­сю­да, дро­на­ми что-​то сде­лай­те». — «Да­ни­ло, идите в дру­гой двор, па­ца­ны твои пусть в по­греб сби­ва­ют­ся, а ты иди сюда за но­вы­ми па­ца­на­ми». Я го­во­рю: «Нет, своих я сей­час вы­ве­ду, а новую груп­пу потом за­ве­ду». В тем­но­те на ощупь вышли, я чеку вынул из гра­на­ты и ходил с ней так два с по­ло­ви­ной часа. 

Вывел своих, об­го­рев­ший, взял дру­гую груп­пу. И я их не довел до того по­гре­ба, оста­ва­лось 50 мет­ров, по­ка­зал на него: «Дой­де­те сами?» — «Дой­дем». Про­сто так хо­те­лось по­быст­рее от­ту­да уже смо­тать­ся! И не знаю, по­че­му они не бро­си­ли перед собой гра­на­ту, хотя опыт­ные. Про­сто за­ле­те­ли туда, и их тупо рас­стре­ля­ли, как котят, — в том по­гре­бе, на ко­то­ром на­ста­и­вал ком­бат. И никто ни­че­го не понес за это.

Нас троих от­вез­ли в гос­пи­таль. Мы по­зво­ни­ли в штаб, по­про­си­ли бу­маж­ку, что были ра­не­ны при вы­пол­не­нии бо­е­вых задач, для вы­плат. «Да тут сей­час неко­му этим за­ни­мать­ся». Это было по­след­ней кап­лей. Го­во­рю: «Хлоп­цы, раз им на нас <похер>, зна­чит, без нас спра­вят­ся». На хер мне такое от­но­ше­ние, я ж че­ло­век… Нас во взво­де оста­лось пя­те­ро, за всю роту <хе­ра­чим>, каж­дый божий день эти штур­мы, без вы­ход­ных. Уже <на­до­е­ло> все!

— А уго­лов­ки ты не бо­ишь­ся?

— Да во­об­ще <похер>. По мне лучше от­си­деть в тюряж­ке, чем быть уби­тым по чьей-​то при­хо­ти.

По­нят­но, что после пе­ре­до­вой за­пу­ги­ва­ние уго­лов­кой ка­жет­ся смеш­ным. 

— А семья что ска­за­ла?

— Так у меня же мама в <Рос­сии>. Со­зва­ни­ва­ем­ся, она знает, что я пошел в СЗЧ. Она пе­ре­жи­ва­ет, ко­неч­но, но во­об­ще она ват­ни­ца, мы с ней не за­тра­ги­ва­ем эти темы. 

...

Зайдя в эва­ку­а­ци­он­ный ав­то­бус в селе неда­ле­ко от По­кров­ска, я сразу вижу эти опух­шие лица и оста­но­вив­ши­е­ся взгля­ды. Ра­не­ные об­дол­ба­ны обез­бо­ла­ми, при этом им все равно боль­но, но глав­ное — они не здесь, а где-​то. Я под­са­жи­ва­юсь к му­жи­кам и рас­спра­ши­ваю их про об­сто­я­тель­ства ра­не­ния. Один за дру­гим они рас­ска­зы­ва­ют одно и то же, от­кры­вая окош­ко в страш­ную, ин­фер­наль­ную ре­аль­ность.

Дядь­ка лет уже под 60, стро­и­тель из Ро­вен­ской об­ла­сти, по­ка­зы­ва­ет свои об­мо­ро­жен­ные клеш­ни и как-​то удив­лен­но жа­лу­ет­ся, что они со­всем не гнут­ся.

— Под от­кры­тым небом: ни блин­да­жей, ни­че­го, толь­ко сеть на­тя­ну­ли. Нас неко­му было ме­нять, много по­ти­ка­ло. Связи не было, но мы до конца си­де­ли. <Враги> хо­те­ли окру­жить, до­ро­гу пе­ре­крыть — по два, по три штур­ма в день. Из два­дца­ти че­ло­век пять двух­со­тых, а трех­со­тых очень много. Там были еще люди, в неиз­вест­ном на­прав­ле­нии они ушли. Три дня еды не было, потом нам с дро­нов по­ки­да­ли — на чет­ве­рых банка каши яч­не­вой на день. Мо­ло­дой хло­пец там был в па­ни­ке, мы его под­дер­жи­ва­ли. По­то­му что за­ко­пать­ся там невоз­мож­но, око­пов нет, толь­ко лежка. Ночью, когда уже не идут они, трохи [немно­го] вый­дешь на пару минут, раз­ров­нять ноги.

...

— Дрон все­гда висит, там от них все зве­нит. Сле­ду­ю­щий при­ле­та­ет — тот уле­та­ет, висит снова час. И фэп­э­вэ­шеч­ка раз в час при­ле­та­ет на вся­кий слу­чай. Они за­ле­та­ют прямо в бой­ни­цы. Если не от­ра­бо­тал — про­сто в кучу му­со­ра <хе­ра­чит>. До са­мо­го ве­че­ра они сле­ди­ли, пока мы вы­ле­зем, ра­не­ные. Наши врага раз­би­ра­ют, а они нас. У нас у смеж­ни­ков дом чисто фэп­э­вэш­ка­ми разо­бра­ли, там уже даже руин нет. Я кричу му­жи­кам, а они на го­ло­со­вое не вы­хо­дят…

...

— По­ссать вышел из блин­да­жа — один над тобой уже висит, тут же дру­гой при­ле­та­ет — и сразу «скид». У врага на каж­до­го на­ше­го бойца по два дрона: один про­сто смот­рит, дру­гой — с «яй­ца­ми» [со «ски­да­ми»]. Вот идут че­ты­ре че­ло­ве­ка по по­сад­ке — во­семь дро­нов летят, ждут, пока ты оста­но­вишь­ся, — сразу ски­ды­ва­ют. А ночью они еще лучше видят. 

— Они не ле­та­ют, толь­ко если туман. У них теп­ло­ви­зо­ры — по­это­му даже ночью в блин­да­жах ни­че­го не топят. Па­ца­ны меня в блин­да­же пе­ре­вя­зы­ва­ли и где-​то около по­лу­но­чи за­па­ли­ли чай на­греть — сразу сри­со­ва­ли [об­на­ру­жи­ли цель] и фэп­э­вэш­кой по блин­да­жу.

...

— У нас каж­дый выход самое малое четыре-​пять двух­со­тых, в ос­нов­ном когда пе­ре­смен­ка. Враг нас слу­ша­ет, знает время, когда мы вы­хо­дим с по­зи­ций, и дроны на­чи­на­ют по­сад­ки утю­жить. С нами вы­хо­ди­ли па­ца­ны — дрон­чик завис, че­ты­ре мины при­ле­те­ло — че­ты­ре тела, пятый трех­со­тый — и то он нашел ста­рый блин­даж, залез и за­двух­со­тил­ся, пока его ис­ка­ли.

Я фигею от этой ста­ти­сти­ки — пять уби­тых за каж­дый выход, чаще всего про­сто по до­ро­ге с по­зи­ций. 

...

— Рус­ские очень быст­ро идут, по ки­ло­мет­ру или пол­ки­ло­мет­ра в день, а ко­ман­ди­рам надо удер­жи­вать какую-​то линию фрон­та, — объ­яс­ня­ет Тарас. — По­это­му, чтобы уско­рить про­цесс, от­да­ют­ся при­ка­зы, ко­то­рые риску­ют жиз­нью сол­дат. Ко­ман­до­ва­ние давит на на­ше­го ко­ман­ди­ра, и он гонит па­ца­нов. На­при­мер, вме­сто того чтобы идти по-​серому, при­хо­дит­ся вы­хо­дить ночью, когда мы видны в теп­ло­ви­зор. Нас так ки­да­ли груп­пу за груп­пой — и нашу роту раз­мо­та­ли. Когда меня ра­ни­ло, там оста­ва­лось че­ло­век сорок. Полной-​то роты ни­ко­гда не было — толь­ко в самом на­ча­ле, но после пер­во­го вы­хо­да про­цен­тов 30 ушли в СЗЧ, а кто-​то его и не до­жи­дал­ся. И во­е­ва­ло сна­ча­ла полро­ты, потом чет­верть роты, а сей­час там че­ло­век де­сять. Пока я ле­чил­ся, из тех, с кем я во­е­вал, ни­ко­го не оста­лось. 

...

Все сол­да­ты го­во­рят, что людей на фрон­те ка­та­стро­фи­че­ски не хва­та­ет. Под­раз­де­ле­ния уком­плек­то­ва­ны на 20%, по­это­му люди сидят в око­пах неде­ля­ми и ме­ся­ца­ми, их некем ме­нять. 

— Нет срока служ­бы — сюда при­шли, а уйти уже не уй­дешь. От­сю­да выход один — три­ста или две­сти…

— Или СЗЧ, — встав­ля­ет сосед.

...

От сол­дат фонит пес­си­миз­мом. Рань­ше из­му­чен­ные во­ен­ные го­ря­чо воз­му­ща­лись теми, кто не хочет прий­ти им на смену. Те­перь нена­висть и пре­зре­ние сме­ни­лись об­ре­чен­ным при­ня­ти­ем — кто же доб­ро­воль­но сюда по­ле­зет. К уходу в СЗЧ те­перь тоже от­но­сят­ся с по­ни­ма­ни­ем. 

На­вер­ное, глав­ная тра­ге­дия ны­неш­не­го этапа войны — невоз­мож­ность быст­ро вы­вез­ти ра­не­ных. За каж­дым мед­э­ва­ком охо­тят­ся дроны, по­это­му во­зить можно толь­ко «по-​серому» или по ту­ма­ну. Ра­не­ные по три-​пять дней лежат на по­зи­ци­ях, му­ча­ют­ся и уми­ра­ют: вы­жи­ва­е­мость свя­за­на глав­ным об­ра­зом со ско­ро­стью до­став­ки в гос­пи­таль.

...

Одна женщина-​парамедик объ­яс­ня­ет мне, по­че­му мно­гие ра­не­ные такие худые:

— Я везла па­рень­ка, очень ху­до­го. Он го­во­рит: «Я до боль­ни­цы ни­че­го не буду. Мы месяц почти ни­че­го не ели и не пили, чтобы в туа­лет из блин­да­жа не вы­хо­дить…»

Дроны ме­то­дич­но ис­треб­ля­ют людей, пе­хо­та из­мель­ча­ет­ся, как в шре­де­ре, ста­чи­ва­ет­ся, как ка­ран­даш в элек­тро­то­чил­ке. Пазл скла­ды­ва­ет­ся в моей го­ло­ве. Те­перь я по­ни­маю, что имен­но зна­чат пат­ру­ли ТЦК на ули­цах и от­ку­да взял­ся жи­вот­ный страх перед «бу­си­фи­ка­ци­ей». То, о чем го­во­рят сол­да­ты, не по­ка­зы­ва­ют по те­ли­ку, но люди каким-​то об­ра­зом это чув­ству­ют.