Глава 14   Развитой застой (1971–1982)

Политэкономическое введение

Период между смещением Хрущева (1964) и началом горбачевской перестройки (1985) имеет множество имен, отражающих попытки одних историков дать ему эмоциональную оценку, а других — наоборот, от этой эмоциональной оценки уйти. К расхожим безоценочным названиям относятся «долгие семидесятые», «поздний социализм», к оценочным — «развитой социализм», «реальный социализм» и, конечно, «застой».

Исследователи сходятся на том, что этот двадцатилетний этап развития нашей страны, 18 лет которого пришлись на правление Леонида Ильича Брежнева, характеризуется определенной стабильностью экономики и общества, позволяющей, с одной стороны, четко отделять его от бурных времен Хрущева и Горбачева, а с другой — рассматривать как единое целое, несмотря на определенные различия между пятилетками.

Сам термин «развитой социализм» был позаимствован советскими теоретиками в странах Восточной Европы. В сентябре 1967 года лидер ГДР В. Ульбрихт предлагал Брежневу «растянуть» период социализма, пересмотреть отношение к социализму и воспринимать его не как подготовку к коммунизму, а как самостоятельный этап развития, который может длиться неопределенно долго, пока социализм не победит во всех странах, чтобы только потом переходить к строительству коммунизма уже в мировом масштабе [299, C. 31]. Через месяц в торжественном докладе по случаю 50-летия Октябрьской революции Брежнев заявил, что в СССР построено «развитое социалистическое общество». Развитой социализм должен был становиться все более и более развитым, не меняясь, однако, принципиально.

Эта стабильность является серьезной проблемой для экономических историков: в описании 1970-х годов просто не за что зацепиться, если не перечислять новые заводы, тонны стали и метры вводимой жилплощади.

Каждый год в стране что-то строилось, сдавалось, расширялось. Советский Союз вышел на такие масштабы, когда он мог строить сразу целые города, комплексно развивать большие экономические районы. В книгах и песнях прославлялись «Саянское созвездие» (новый промышленный район вокруг Саяно-Шушенской ГЭС), Байкало-Амурская магистраль и другие мегапроекты. В последний брежневский год, 1982-й, СССР произвел 108 космических пусков, что до сих пор остается рекордом.

В 1970-е годы был достигнут ядерный паритет. Советский Союз впервые в истории обеспечил свою стратегическую безопасность и мог, казалось, сосредоточиться на мирном труде.

В 1970-е и 1980-е годы сложилась городская среда, в которой до сих пор проживает большинство россиян, сформировались основные отрасли современной российской экономики, включая мощный нефтегазовый комплекс.

В этой главе я относительно мало внимания уделяю достижениям советской индустрии не потому, что недооцениваю их, а потому, что более важным считаю понять причины, по которым этот поступательный рост с каждым годом шел все труднее. Понять брежневскую эпоху — значит понять, почему в СССР после 70 лет строительства социализма так быстро и без особого внутреннего сопротивления от этого строительства отказались.

Я склонен оценивать период 1970-х — начала 1980-х годов как застой, но не из-за падения темпов, а потому, что в это время советское руководство утратило способность добиваться тех целей, которые само перед собой ставило. Первые пятилетки были в чем-то недовыполнены, но основные социально-экономические задачи, поставленные руководством страны (индустриализация, коллективизация, мобилизационная подготовка), решались. То же относится к военной экономике и послевоенному восстановлению. Можно по-разному относиться к экономическим инициативам Хрущева (совнархозы, кукуруза, целина, химизация и другое), но он доводил их до реализации.

А состояние дел в 1970-е годы хорошо отражала шутка, популярная среди плановиков, готовивших экономические разделы партийных документов: «Не забудь поменять номера съездов» [300, C. 535]. Каждые пять лет с высоких трибун партийных съездов произносились правильные слова о необходимости перехода на интенсивный тип развития, ускорения научно-технического прогресса, экономии ресурсов, повышения сбалансированности и научной обоснованности планов. Однако никакого качественного перелома не происходило. Новые резолюции пленумов и постановления Совета министров начинались с констатации, что прежние резолюции и постановления выполняются «не в полной мере».

Поэтому, прежде чем переходить к разбору конкретных мероприятий, я считаю необходимым дать обзор основных известных мне объяснительных концепций «застоя». На мой взгляд, эти концепции не противоречат одна другой, а скорее дополняют друг друга¹⁰².

«Калькуляционный аргумент»

О «калькуляционном аргументе» Мизеса против социализма упоминалось еще в третьей главе, посвященной военному коммунизму, так как впервые он был высказан в 1920 году. Напомню, речь шла о том, что свободные рыночные цены передают информацию о действительных потребностях общества, и если их заменить плановыми или вовсе отменить, то плановики не будут понимать, какие отрасли требуется развивать.

Поскольку 1920 год давно прошел, а советская экономика как-то существовала, сторонники этой идеи модифицировали ее, заявляя, что первое время плановики ориентировались на неценовые сигналы обратной связи (тот же дефицит, письма граждан в газеты и «наверх», статистику торговли и тому подобное) и более-менее справлялись, но с усложнением экономики, увеличением числа отраслей и количества выпускаемых товаров эти заменители ценовой обратной связи работают все хуже и планы тоже получаются все хуже.

Конечно, плановики неоднократно отмечали, что не успевают обрабатывать поступающую информацию, но при этом основные причины проблем видели не в том, что им вообще неизвестно, какие потребности есть на данный момент в экономике, а в том, что они оказываются не в состоянии уравновесить потребности различных министерств и ведомств и социальные задачи. Кроме того, компьютерная система Госплана СССР развивалась все 1970-е — 1980-е годы, что позволяло составлять все более и более детальные и технически сбалансированные планы, но перелом в темпах роста экономики от этого не наступил.

«Вал» и сохранение товарного характера производства

И в 1970-х, и особенно в перестройку экономисты и экономические публицисты указывали, что привязка вознаграждения трудовых коллективов к любому показателю работы предприятия ведет к стремлению «накрутить» этот показатель, приводящему подчас к уродливым формам. Чаще всего таким показателем выступал валовый объем производства в деньгах, или «вал», против которого, по иронии, яростнее всего выступал в печати экономист по фамилии Валовой [181, 286].

Простейшим способом «накрутить вал» был рост цен. Поскольку цена не определялась в ходе торга между продавцом и покупателем, а назначалась централизованно, предприятия должны были обосновывать рост цен представителям Госкомитета по ценам. Обосновывался он, как правило, ростом затрат. Это создавало стимулы увеличивать, а не уменьшать затраты при производстве единицы продукции. Чем выше затраты — тем выше цена, покрывающая затраты, — тем проще выполнить производственное задание в рублях (выше цена каждого изделия — надо сделать меньше изделий). В 1983 году экономика СССР на единицу национального дохода расходовала нефти в 2,2 раза, чугуна — в 3,7, стали — в 3, цемента — в 2,9 раза больше, чем экономика США. Рост производства в деньгах систематически обгонял рост производства в натуре, а рубль национального дохода с каждым годом вмещал все меньше реальных потребительских благ.

В обрабатывающих отраслях обновление линейки продукции происходило чаще, чем в добывающих, поэтому обрабатывающим производствам было проще играть с ценами. К примеру, за десять лет (с середины 1970-х и до середины 1980-х годов) выпуск продукции машиностроения вырос в денежном выражении в 2,6 раза, а в натуральном — только на 50% [301, C. 46]. Помимо роста затрат такая практика приводила к тому, что промежуточные результаты производства (сам факт производства продукции) довлели над конечными (полезным эффектом для потребителя). Строители хотели строить, производители оборудования — производить оборудование, не интересуясь, нужны ли кому-нибудь новые заводы, есть ли для них сырье и рабочая сила, хорошо ли это оборудование работает.

С 1970 по 1985 год основные фонды промышленности и сельского хозяйства выросли соответственно в 3,0 и 3,23 раза, в то время как объем производства промышленной и сельскохозяйственной продукции — лишь в 2,14 и 1,23 раза [301, C. 40]. В 1971 году министр черной металлургии СССР направил в Госплан СССР записку о причинах падения фондоотдачи в своей отрасли, где писал, что главный вклад в это падение вносит удорожание строительных работ и оборудования, а не ухудшение использования этих основных фондов¹⁰³. Со ссылкой на исследование Института экономики АН СССР он утверждал, что удорожание строительства в восьмой пятилетке по сравнению с периодом 1956–1960 годов составило 40%¹⁰⁴.

Совокупный экономический интерес тысяч советских предприятий, которые хотели производить как можно дороже, чтобы как можно проще было выполнять плановые задания и получать вознаграждение, оказывался тем фактором, который сводил на нет любые кампании властей по экономии и росту эффективности. Возникает резонный вопрос: почему покупатели на это соглашались?

Возможность получать вознаграждение без связи с реальным полезным результатом работы была вызвана своеобразной формой товарного производства, сложившейся в Советском Союзе. Товарное производство в советской политэкономии определялось как производство на рынок (с целью обмена), ведущееся обособленными товаропроизводителями. Трудовая теория стоимости, лежащая в основе марксистской экономической теории, постулирует, что стоимость — это общественное отношение между товаропроизводителями, которое позволяет сравнивать между собой совершенно разнородные торгуемые на рынке предметы и обменивать их друг на друга в определенной пропорции. Такое сравнение возможно потому, что у самых разных предметов все равно есть нечто общее: это количество затраченного на их производство общественно необходимого труда. Факт рыночной сделки означает, что на производство двух предметов, которыми обменялись контрагенты, требуется затратить одинаковое количество общественно необходимого труда. Советские предприятия вели себя как обособленные экономические агенты, у которых присвоение доли общественного богатства (в виде зарплат и премий работникам) носило частный, а не общественный характер. Но при этом их затраты на продукцию не проходили проверки рынком, что и позволяло накручивать стоимость товаров без улучшения их потребительских характеристик.

В капитализме отклонение цен от стоимостей, то есть ситуация, когда обмен является неэквивалентным, обмениваются товары с неравным количеством вложенного труда, известна по деятельности монополий и колониальной политике. Государство-колониалист на рынке завоеванной страны либо поделившие между собой рынок крупнейшие компании-монополисты (олигополисты) заставляют покупателей соглашаться на условия обмена, которые бы не были приняты последними, если бы существовала свободная конкуренция.

В советских условиях (высокая монополизация, плановое ценообразование, прикрепление потребителей к производителям, хроническая дефицитность) складывалась похожая ситуация.

Отсюда понятна позиция советских политэкономов-товарников, которые ратовали за развитие товарно-денежных отношений, указывая, что это создаст ограничения для производства неадекватно дорогой или вовсе ненужной продукции. Именно развитие рыночной конкуренции должно было превратить затратный хозяйственный механизм в противозатратный [301, C. 73]. Есть альтернативные идеи на этот счет, но реализовать их в те годы было невозможно¹⁰⁵.

Дефицит

Самая известная книга венгерского экономиста Яноша Корнаи посвящена феномену хронической дефицитности всех ресурсов в экономиках стран Восточной Европы и так и называется — «Дефицит». Корнаи начинает свои рассуждения с тезиса о том, что любое предприятие стремится к росту объемов выпуска, который лимитируется тремя видами ограничений: недостаточно материальных ресурсов, недостаточно спроса, недостаточно денег.

При капитализме рост выпуска ограничивается спросом потребителя или нехваткой денег у предприятия, очень редко бывает так, что предприятие останавливается из-за дефицита сырья и материалов. В странах «реального социализма» (в Венгрии, где жил Корнаи, и других странах Восточного блока) нехватку денег всегда можно было возместить ссудами из бюджета или льготными кредитами из госбанка. Как следствие, платежеспособный спрос тоже можно было увеличить, и из трех видов ограничений оставалась нехватка материальных ресурсов — тот самый дефицит.

Всегда существующую при социализме возможность попросить у государства еще денег Корнаи назвал «мягкими бюджетными ограничениями». Неготовность банкротить предприятия-должники была важной особенностью экономической политики, ведь работающее предприятие-должник все же что-то выпускает, а если закрыть предприятие-должник — дефицит усилится.

Частным случаем дефицита были недострои, когда крупные средства омертвлялись в незавершенных объектах, доделать которые в разумные сроки не получалось из-за нехватки стройматериалов и оборудования. Защищаясь от дефицита, предприятия строили собственные подсобные производства для обеспечения себя наиболее дефицитной продукцией. Разумеется, производительность труда на таких подсобных производствах была ниже, чем на специализированных заводах, что снижало общий технический уровень экономики. Кроме того, защищаясь от дефицита, предприятия-потребители стараются создавать запасы, вызывая ажиотажный спрос и соглашаясь на приобретение продукции по завышенным ценам, что отвечает на вопрос, почему предприятия-производители могли накручивать «вал», завышая цены.

Корнаи считал, что в основе дефицитности лежит, по сути, психологическое стремление каждого нормального директора расширять вверенное ему дело, и называл этот комплекс психологических мотивов, состоящий из тщеславия, честолюбия, заботы о своих сотрудниках и обеспечении нормального производственного процесса, «внутренним стремлением к расширению» [302, C. 89, 211–212]. Корнаи ставил вопрос о силе, способной сдерживать «природные инстинкты» руководителей советских предприятий к неограниченному расширению выпуска, ведущему к тотальному дефициту. Сам он отвечал на этот вопрос отрицательно, уповая только на переход к рынку и введение «жестких бюджетных ограничений». То же самое другими словами называли в перестройку переходом на «полный хозрасчет».

Из книги "Большая советская экономика. 1917-1991"

[Алексей Сафронов]