Загадки русского хлебопашества

С высоты XXI века мы снисходительно взираем на "дела давно минувших дней, преданья старины глубокой". И считаем ниже своего достоинства чему-либо учиться у пращуров, отстоящих от нас на десятки поколений. Впрочем, и опытом предыдущих колен мы пренебрегаем столь же надменно: сами с усами. Хотя, если поглубже покопаться в древней и не очень истории, поучиться у отцов-праотцев найдется чему.

Иностранцы, в XVI–XVII веках зачастившие в набиравшую силу Московию, если не страдали предвзятостью и высокомерием, с удивлением отмечали умение русских крестьян в суровых климатических условиях и находясь в рабском положении получать урожаи хлебов, какие их западным коллегам и присниться не могли. Да и нам, вооруженным генетикой и новейшими технологиями, урожаи эти кажутся фантастическими.

Итальянец Александр Гваньини (1538-1614) побывал в России в период царствования Ивана Грозного и сочинил одно из первых "Описаний Московии", довольно объективное. Среди прочего он кратко охарактеризовал составлявшие Московское государство земли. Вот, к примеру, что он пишет по существу о нынешней Московской области: "Московитская провинция не очень обширна и не слишком плодородна, так как почва повсюду песчаная… К этому добавляется неумеренная и часто суровая неустойчивость климата". Но тут же отмечает: "Хлебом и местными овощами она изобилует". Земля же Владимирской "провинции так плодородна, что из одного мадия пшеницы родится часто двадцать, а иногда двадцать пять мадиев" (то есть сам-двадцать или сам-двадцать пять, как было принято считать урожайность на Руси: отношение объема брошенного в землю зерна к объему взятого с нее урожая). И уж вовсе сказочно плодородна Рязанщина: "Это княжество плодороднее всех других провинций Московии; там отдельные зерна хлеба обыкновенно родят по два и больше колосьев, стебли которых растут так густо, что сквозь них не без труда пробираются лошади и не могут взлететь перепела".

О том же пишет уроженец Курляндии (Западная Латвия) Яков Рейтенфельс в 70-х годах XVII века: "Из прочих областей Рязань отличается таким плодородием, что часто из одного зерна вырастают на одном стебле два-три колоса".

После московского путешествия Гваньини осел в Польше и 18 лет был комендантом принадлежавшего ей тогда города Витебска (ныне в Белоруссии). Здесь-то он и постиг секрет необычайной урожайности зерновых, коим поделился в одной из своих хроник. Витебская земля граничила со смоленской, и агротехника у белорусских и русских крестьян была одинаковой.

Вплоть до ХХ века главными хлебными злаками на Руси были озимая рожь, яровые овес и ячмень, что обусловлено неприхотливостью этих культур, устойчивостью к болезням и способностью давать приемлемый урожай на небогатых почвах (сам-три – сам-пять). Рожь занимала около половины всех посевов, поскольку она "прочнее в зернах и в муке, нежели пшеница, и в солод годится лучше, и варение пив и квасов без ржаного солода хорошо и здорово быть не может". "Овес же из ярового севу почитает земледелец за главной по той причине, что онаго на домашний расход к содержанию лошадей требуется больше. В крупах он лучше и прочнее всякого хлеба". Ячмень, или жито, был самой скороспелой из злаковых культур (вегетационный период – 8-9 недель против 12-18 недель у яровой ржи) и славился "урожаем на всяких землях". Да и какие же пиво и брага без ячменя!

Пшеница занимала среди посевов незначительное место, поскольку "заглушается пухом, костером и другими худыми травами, недозрев или в самый налив ложится на землю, и большая половина сопревшая с пустыми колосьями приходит", как писал в 1760-х годах Андрей Тимофеевич Болотов (1738-1833), один из основоположников российской агрономической науки.

Секрет необычайной урожайности хлебных культур, как установил "веронец, золотой рыцарь и начальник пехоты" Александр Гваньини, заключался в способе их посева. "К двум частям ячменя примешивают третью часть ржи, и эту смесь сеют весной в урочное время. Ячмень дозревает и убирается с поля в то же самое лето. Рожь же из-под ячменя, едва поднявшаяся из земли, оставляется на зиму. На следующий год рожь бывает так урожайна и густа, что через нее с трудом можно проехать верхом, и так высока, что едва можно видеть едущего верхом человека. Притом одно зерно дает тридцать и более колосьев".

О таком же способе сева писали уже во второй половине XVIII века любознательные современники. В Вологодской губернии "на подсеках сеют ячмень весною вместе с рожью и, когда ячмень поспеет, то оной сожнут, а остальную ржаную озимь вытравят. В будущий год тут изрядная рожь родится. И так на оной земле всегда два хлеба снимают". В Вышневолоцком уезде Тверской губернии "на новых сечах рожь иногда сеют с ячменем, что называется подсевом. Сжав ячмень, рожь оставляют к будущему году, собирая таким образом два хлеба за одною работою и на одной земле".

Поэт Якуб Колас (1882-1956), классик белорусской советской литературы, в 1952 году воспроизвел на опытной делянке старинный рецепт, и рожь у него дала урожай сам-семьсот. А колосья многостебельных растений имели длину 12-14 сантиметров. Когда результатами опыта поэт-классик поделился на страницах газеты, то подвергся высокомерному разносу со стороны представителей официальной науки.

Служивший в "золотой век" Екатерины II при императорском Летнем дворце старшим садовником немец Андрей Эклебен на спор добился рекордного урожая ржи и пшеницы, о чем по поручению императрицы поведал публике Ломоносов на страницах "Санкт-Петербургских ведомостей" от 7 сентября 1764 года. У Эклебена "почти всякое зерно взошло многочисленными колосами, наподобие кустов. В одном из оных из единого посеянного зерна вышло 2375 зерен. В другом кусте начтено 47 колосов спелых да 12 неспелых, из коих один колос состоял из 62 зерен, а всех в целом кусту было 2523 зерна весом 10,5 золотника (1 золотник = 4,26 г)".

Урожайность сам-сорок и поныне считается едва ли не запредельной. Но чтобы злаки дали сам-пятьсот, сам-семьсот и даже сам-две тысячи пятьсот двадцать три – это уж, простите, ни в какие ворота не лезет. Но свидетельство такого авторитета, как Михайло Васильевич Ломоносов, вряд ли кто решится подвергнуть сомнению.

Первое время свой секрет императорский садовник держал в тайне, однако когда убедился, что больших дивидендов на этом не заработает – высшему свету особенности его способа земледелия были глубоко безразличны, продемонстрировал свою агротехнику "знатным разных чинов особам". "Земля сих полей была совсем простая и без всякого навозу", как убедилась высокая комиссия, проверявшая эффективность изобретения Андрея Эклебена. Предназначенная для посева рожь была "весьма посредственна и куплена из лавки".

На огороженных и охраняемых опытных полях призванный по этому поводу мужик засеял рожью два из них привычным способом. "Оному мужику на посев ржи отмерено было большими шоколадными чашками, которых он по 13 полных на каждое поле высеял. Оба сии поля, хотя одинаким образом посеяны были, но боронены различно. Потом сам посеял г. Эклебен третие поле совсем другим образом и употребил не более получашки – следовательно, только 26-ю долю против того, что мужик по обыкновенному образу на одно поле высеял". Свое поле немец вообще не боронил (пояснив, что хорошо обработанная земля "препятствует умножению урожая") "но сеял обеими руками и, идучи, посеянные семена также обеими ногами зарывал в землю", то есть неглубоко. Но перед посевом зачем-то выдерживал посевной материал между двумя слоями увядающего дерна.

А в 1775 году в журнале "Собрание новостей" Санкт-Петербургской академии наук сообщалось о крестьянине, который обрабатывал посевной материал в растворах извести и какой-то питательной смеси и добивался таких же результатов: зернышко ржи и ячменя давало 30-40 колосьев. При этом посевного материала расходовалось в четыре раза меньше, чем при традиционном способе сева.

Когда в 1958 году писатель Александр Ильченко рассказал о старорусских способах выращивания небывалых урожаев зерновых, многие земледельцы решили их испытать. В птицесовхозе "Большевик" под Ленинградом по способу Эклебена засеяли 154 гектара. Жать пришлось серпами: комбайны не могли продраться сквозь зеленую стену кустистых хлебов. Израсходовав в пять раз меньше, чем обычно, посевного материала, "большевики" получили под пятьдесят центнеров зерна с гектара. Против обычных 12-14 центнеров. Никто из ученых опытом ленинградцев не заинтересовался…

В отличие от Екатерины Великой, которая, узнав о достижениях Эклебена, "повелеть изволили учинить сего большие опыты, вящим рачением и рассмотрением, для изыскания способов, не возможно ли такового расположения производить в знатном количестве для общей пользы". Но в России всякое начинание тогда лишь находит признание, если оно прошло апробацию на Западе. Как с горечью писал Андрей Эклебен, нашлись могущественные люди, которые, "стараясь прикрывать свое в том незнание, называли весь опыт обманом". И он не получил развития. Как не получил развития опыт ленинградских земледельцев. И многих-многих других энтузиастов.

Тамбовский фермер Владимир Коневич на исходе уже ХХ столетия задался целью на своих 130 гектарах засоленных земель выращивать по 100 центнеров на круг. Разбил для начала с помощью бечевки небольшой участок на квадратики и, используя супругу в качестве сеялки точного высева (ей нужно памятник ставить, а не тамбовскому волку, как наметили местные власти), разместил в почве в пересчете на гектар около 7 млн. семян озимой пшеницы в шахматном порядке. Присовокупив к ним нитрофоску. В пересчете опять же на гектар получил 115 центнеров. При средней урожайности по району в пять раз меньшей. Растения вымахали столь мощными, что сами подавили сорняки.

Инженер-конструктор в предыдущей жизни, Коневич разработал конструкцию сеялки, заменяющей жену, и подался с документацией по инстанциям в надежде профинансироваться на предмет изготовления опытного образца. В инстанциях ему популярно разъяснили: "Мы не знаем, куда теперешние урожаи девать, а ты хочешь по 120 центнеров собирать".

А ведь наши "неразумные" предки находили способы оберегаться и от засух, едва ли не ежегодно посещающих те или иные, особенно южные, регионы России. Начав в XVIII веке осваивать земли Северного Кавказа, казаки вскоре убедились, что выращивание хлебов по трехпольной технологии, господствовавшей в остальной России, малопродуктивно даже на черноземах: хлеб "родился слабее несравненно – редок соломою, тощ колосом, изредка кустами и притом еще низок в разстении и не таков в умолоте". Постепенно казаки Моздокского полка выработали новую технологию вспашки и сева, давшую замечательные результаты.

Пахоту выполняли в очень ранние сроки – в начале или в середине февраля ("Познейше марта месяца никогда не начиналось", - отмечал в 1785 году наблюдательный современник). Пахали плугами, запрягши по три пары волов, землю выворачивали толстыми пластами. Оставаясь неразбитой, она "содержит под собою некоторого рода влагу, помогающую в возрасте всякого рода хлеба при случае бывающих там таких жаров, которые при самом наливе весьма вредят или совсем заваривают". Сеяли сразу после вспашки, затем боронили "четыре раза, но отнюдь не так, чтоб всю землю раздробить мелко, но по одной поверхности". Сняв урожай яровых и не перепахивая землю, после первых дождей засевали ее озимыми: рожью, пшеницей, ячменем. "И потом только заборанивают по четыре раза".

"От сего-то посредства родится там лутчей хлеб – густой, не имевший никакой нечисти, постороннего рода разстении, колосом тучный и составляющий от одного зерна особые кусты, и в умолоте довольно избыточный. Озимовые в самом лутчем урожае родяца до сам-16, просо до сам-125, греча до сам-30, овес сам-18, горох сам-35".

Конечно, было бы наивно полагать, что почти поголовно неграмотные крестьяне, главным орудием которых еще в начале ХХ века оставалась соха, могли в массовом порядке заимствовать опыт своих удачливых товарищей. Потом за крестьян стали думать начальники, порой имевшие смутные представления об особенностях выращивания хлеба, но наделенные полномочиями даже погоду втискивать в рамки решений. Потом начались кампании по механизации, химизации, мелиорации сельского хозяйства, когда не промышленность подстраивалась под нужды селян, а селяне под нужды промышленности. Потом коллективное сельское хозяйство ударно раскулачили и бросили на произвол судьбы.