Мединский дарит жителям Севастополя и Республики Крым возможность...

“(Умершего руса сжигают) таким образом, что они (русы) на первые десять дней (после смерти) кладут его в могиле и производят раздел его имущества на три части: одну часть — для (его) дочерей и жен, одну часть для одежд, которые употребляют для одевания мертвого, и одну часть — стоимость питья, когда в те десять дней они пьют хмельной напиток и сочетаются (с женщинами) и играют на сазе. А рабыня, которая хочет сжечь себя с ним, в эти десять дней пьет хмельной напиток и веселится (По-персидски это выражение обозначает вместе с тем и “справлять свадьбу”) и украшает свою голову и саму себя разного рода (драгоценными) украшениями и (красивыми) платьями и, так нарядившись, отдается людям. На девятый день они (русы), вытащив корабль на берег, стали его охранять (Имеется в виду поддержка корабля помостом и подпорками, чтобы он не упал. Кроме того, корабль охраняют от посторонних, так как на нем начинают устраивать место для умершего). В середину этого корабля они поставили шалаш (Буквально “купол”. Это слово — точный перевод соответствующего арабского выражения Ибн-Фадлана, которым он обычно обозначает юрты кочевников. Но здесь перевод “юрта” не оправдан) из дерева и этот шалаш (укрыли) разного рода (дорогими материями) (Буквально “кумачами”). На десятый день, вынесши наружу того покойника, кладут его внутрь того шалаша (В арабском тексте Ибн-Фадлана здесь стоит “в тот шалаш”, с определенным членом. Но так как до этого ни о каком шалаше на корабле не упоминается, то приходилось предполагать постоянную “кабину”, которая, дескать, на каждом корабле бывает (см. мои соображения в “Путешествии Ибн-Фадлана”, стр. 148-149, прим. 1006 и 1007). Но сейчас, после восстановления пропуска, ясно, что это новое сооружение, о котором речь была раньше) и около него насыпают разного рода цветы и ароматические растения. Собирается много мужчин и женщин, играют на сазах, и каждый родственник (На основании разных сопоставлении прихожу к заключению, что здесь слово “хавиш” значит именно “родственник”, а не “товарищ”, “друг”) умершего ставит шалаш около его шалаша (Но не на корабле, конечно, а совсем близко вокруг него, как это видно из дальнейшего). Прежде всего, когда рабыня, разукрасившись, отправляется к шалашам (В арабском тексте, ввиду пропуска, опять непонятно, что это за “юрты” и чьи они (см. разные головоломные вопросы в “Путешествии Ибн-Фадлана”, стр. 150, прим. 1024 и 1025)) родственников умершего, хозяин каждого шалаша один раз с этой рабыней сочетается и, покончивши, с этим, (делом), громким голосом (Чтобы слышал лежащий здесь рядом покойник. В арабском тексте это пропущено) говорит: “Господину своему скажи, что я выполнил надлежащим образом обязанность любви и дружбы” (Неясность арабского текста давала повод к самым различным толкованиям без малейшей уверенности в их правильности (см. “Путешествие Ибн-Фадлана”, стр. 151, прим. 1028). Здесь же все становится ясным и замечательно соответствует пережиточным понятиям группового брака). И таким же образом, по мере того, как она проходит до конца (все) шалаши, также (все прочие) с ней соединяются. И когда они с этим делом покончат, [272] то, разрезав собаку на две половины, бросают ее внутрь корабля и также, отрубив голову петуху, бросают (его и его голову) справа и слева от корабля. После этого та группа (людей), которые перед тем соединялись с рабыней, сделали свои руки устланной дорогой для рабыни, чтобы рабыня, поставивши ноги на ладони их рук, пошла на корабль(По арабскому тексту, она поднялась, таким образом, не на корабль, а перед сооружением вроде ворот (“Путешествие Ибн-Фадлана”, стр. 82). Здесь, однако, видим, что таким же способом она поднималась и на корабль, причем тоже три раза). После этого дают ей в руки курицу, чтобы она, оторвав ей голову, бросила на корабль. И в то время, как она пила чашу с хмельным напитком, она говорила (какие-то) слова и три раза опускалась вниз (и) таким же образом, ставя ноги на ладони той группы (людей), отправлялась наверх корабля и пела несколько песен на своем языке. И она вошла в тот шалаш, в котором (еще раньше) положили ее мужа (Здесь впервые умерший называется “мужем” рабыни, так как погребальный обряд — это свадьба, в результате которой рабыня превращается в жену умершего), и шесть человек из (числа) родственников ее мужа, войдя в середину шалаша, каждый из шести сочетался с той женой (Можно, конечно, переводить и “с женщиной”, но далее значение “жена” уже не вызывает сомнения) в присутствии умершего, и, как только они покончили с выполнением обязанностей дружбы, пришла престарая старуха, которая, по верованию этой общины (Здесь в значении “религиозная община”, “секта”. В арабском тексте несколько раньше сказано неопределенно “старуха, которую (они) называют ангел смерти” (“Путешествие Ибн-Фадлана”, стр. 81, строка 25, стр. 82, строка 25 и прим. 981, 982, 1080-1081)), есть ангел смерти, (и) уложила ту жену спать к богатырскому ее мужу. Из этих шести лиц два человека хватают две ноги той рабыни (Для мусульманского автора или передатчика девушка, конечно, не перестает быть рабыней), два других человека — две ее руки, а престарая старуха, закрутив чадру (В арабском тексте речь идет о веревке. Но в персидском тексте чтение “чадра” здесь, по-моему, вне сомнения), положила ее на ее (рабыни) шею и дала (концы чадры) в руки двум другим лицам, так что они до того закрутили чадру, что душа вылетела из ее тела. После убийства рабыни, два человека (В арабском тексте говорится, что вначале костер поджигает один человек, ближайший родственник умершего. Но дальше это продолжают другие люди. Возможно, что упомянутые у А. Рази “два человека” относятся к этим последующим. В таком случае и эти — также родственники) из родственников умершего, схватив огонь, поджигают корабль, пока мертвый и корабль (и) все не превращается в пепел. И если в это время появится (такой) ветер, что, раздувши огонь, рассеет пепел, то муж тот — райский (житель). А если нет, — то они (русы) не считают того умершего принятым в чертоге блаженства и считают, что он из числа злополучных” (Этот рассказ о гадании о судьбе умершего по ветру здесь гораздо полнее и определеннее, чем в арабском тексте. Цветистая форма персидского пересказа, вероятно, принадлежит Амину Рази. Она чужда Ибн-Фадлану).