Реальность и мифы «мягкой силы»

Приглашение к дискуссии

К началу 2016 г. среди отечественных экспертов утвердилось мнение, что Россия недостаточно использует информационные технологии (включая публичную дипломатию) для укрепления своего имиджа за рубежом. На вопрос «что делать?» предлагается два ответа. Первый: улучшить финансирование соответствующих программ или фондов. Второй: научиться работать не только с правительствами, но и с гражданским обществом.

Рискну предложить третий вариант ответа. Относительно слабые позиции России в сфере «мягкой силы» вызваны не плохим финансированием, неверной стратегией или недостаточным умением пиарщиков. Главная причина — гипертрофированная переоценка роли «мягкой силы» в международных отношениях. Между тем опыт последних десяти лет показал: «мягкая сила» действует только там и тогда, где и когда другая сторона желает ее принимать. Если такое желание отсутствует, самые изощренные информационные технологии бессильны. Есть смысл пересмотреть российскую политику в области «мягкой силы» с учетом этого важного, хотя и неприятного, наблюдения.

Лев Толстой против Джозефа Ная

Термин «мягкая сила» («soft power»), введенный в оборот в 1990 г. американским политологом Джозефом Наем, означает достижение стратегических целей с помощью не силовых, а культурных и идеологических механизмов. По мнению Дж. Ная и его последователей, привлекательный образ страны может повернуть в ее пользу общественное мнение других государств.

Но позитивный образ страны не означает, что элиты других стран будут избегать с ней конфликта. Именно такую ситуацию описал Лев Толстой в романе «Война и мир». Русское дворянство начала XIX века говорило по-французски лучше, чем по-русски, получало образование во Франции и имело недвижимость за границей. Многие представители российского высшего общества восхищались фигурой Наполеона Бонапарта. Однако культ Франции не помешал России вести серию жестоких войн с наполеоновской Францией. Русские генералы планировали войну против Франции на французском языке. Трудно представить более яркий пример ограниченности роли «мягкой силы».

История колониальных империй подтвердила правоту наблюдений Л.Н. Толстого. Элиты британских колоний получили образование в учебных заведениях Великобритании. Но в период распада Британской империи в 1940-х гг. почти никто не пожелал сохранить колониальный статус. Причем пионером в этом процессе выступила не традиционно проблемная Индия, а доминионы с англосаксонской элитой — Австралия и Новая Зеландия.

Более того, применение технологий «мягкой силы» вызывает в разных странах различный эффект. Франция при Шарле де Голле (1958–1969) взяла курс на сохранение контроля над бывшими колониями посредством воспитания их элит. Для достижения этой цели в 1970 г. была создана Международная организация франкофонии, ставившая своей задачей сохранение и распространение французского языка и французской культуры. В странах Северной и Западной Африки их позиции сохранились: элиты этих стран охотно удерживают политические и культурные связи с бывшей метрополией. В то же время в Индокитае (Вьетнам, Лаос и Камбоджа) французский язык и французская культура полностью утратили былое влияние. Франкофонами остается в основном небольшая группа старшего поколения, получившая образование во времена Французской империи.

Среди экспертов популярно мнение о том, что Россия отказалась от советской политики воздействия на элиты Восточной Европы. Но до Второй мировой войны государства Восточной Европы — от Финляндии до Югославии — отличались высокой степенью неприязни к СССР, образуя антисоветский «санитарный кордон». Всплеск русофобии конца 1980-х гг. доказал, что Советскому Союзу так и не удалось изменить антисоветский настрой общественности этих государств.

Любопытна сама постановка вопроса Дж. Наем: рассказ о культуре страны и эффективности ее политических институтов вызовет к ней волну симпатии. Однако реакция может быть принципиально иной — от зависти до прилива ненависти, как это не раз было в истории.

Ограничения «мягкой силы»

Применение «мягкой силы», похоже, имеет естественные пределы. Условно можно выделить три ограничителя, против которых «мягкая сила» бессильна.

Первый — геополитический. Малые и средние страны всегда будут опасаться большой и сильной страны. В лучшем случае их элиты будут искать противовес ее культурному и идеологическому влиянию со стороны других великих держав, в худшем — просто отвергать культурную политику сильного соседа, видя в ней новую форму империализма. Вряд ли случайно, что наиболее сильная русофобия присуща странам Восточной Европы, а наиболее сильный антиамериканизм — странам Латинской Америки.

Второй ограничитель — исторический. Вражда между некоторыми народами имеет настолько давние корни, что покончить с ней посредством «мягкой силы» вряд ли возможно. «Мягкая сила» невозможна там, где идентичность страны выстраивается на основе ненависти к другой стране или ее народу. Сколько средств следовало вложить Советскому Союзу в Германию 1934 г., чтобы сделать ее просоветской? Ответ очевиден: нисколько, так как они уже ничего не могли изменить.

Третий — культурологический. Разные народы и общества по-разному оценивают свою роль в истории. Отечественный политолог Т.А. Алексеева справедливо отмечает, что российское общество никогда не считало себя квинтэссенцией мировой истории. Россия всегда видела себя «догоняющей страной», для которой важно одобрение «идущих впереди» . В Германии и Японии противопоставление себя другим народам нередко принимало болезненно агрессивный характер. В России никогда не было своего Г. Гегеля, утверждавшего, что лишь в германском мире абсолютная идея познала саму себя, а история достигла своего финала. Не было и своего П. Рорбаха, считавшего, что Германия окружена «неисторическими народами» . Соответственно, для каждой страны характерна своя способность усваивать чужую «мягкую силу».

Эти ограничения позволяют обозначить пределы успешного применения «мягкой силы». «Мягкая сила» — это инструмент не переубеждения врагов, а борьбы за колеблющихся, попытка привлечь их на свою сторону.

От Ная к Гумилеву?

Подобное понимание «мягкой силы» наметил не Дж. Най, а советский историк и этнолог Лев Гумилев. Он ввел в оборот термин «комплиментарность» как «принцип подсознательной симпатии особей друг к другу, определяющей деление на своих и чужих». Соответственно, можно выделить четыре типа комплиментарности:

• положительная как ощущение подсознательной взаимной симпатии;
• отрицательная как ощущение подсознательной взаимной антипатии;
• нулевая как ощущение безразличия друг к другу;
• асимметричная, когда только один из участников взаимодействия позитивно настроен по отношению к другому.

Приведу несколько интересных примеров. С конца XVIII века для российской элиты был характерен феномен галломании: стремление к русско-французскому билингвизму и желание как можно глубже усвоить французскую культуру. (Попытка Петра I сделать таким эталоном голландскую культуру закончилась неудачей: русское дворянство не полюбило ни Голландию, ни голландский язык.) Однако во Франции никогда не было феномена массовой русофилии или русомании. Французская элита никогда не стремилась ни к русско-французскому билингвизму, ни к глубокому познанию русской культуры.

Любопытным примером могут служить и российско-британские отношения. В России традиционно были сильны жалобы в отношении «коварного Альбиона», а в Британии — опасения перед «варварской российской экспансией». Однако почти во всех ключевых войнах последних трех столетий (кроме разве что Крымской войны) Россия и Британия оказывались союзниками. Геополитические интересы — стремление не допустить установления чьей-либо гегемонии в континентальной Европе — пересиливали культурную антипатию.

Что делать?

Теория комплиментарности позволяет понять, почему российская политика в области «мягкой силы» остается недостаточно эффективной. Основное внимание Россия уделяет странам, где аудитория изначально негативно настроена к нашей стране. К тому же концепция «Русского мира» слабо работает в дальнем зарубежье. Русский эмигрант, в отличие от китайского или еврейского, не стремится, как правило, сохранять связи с исторической родиной, а желает поскорее интегрироваться в новое общество, забыть, что он русский.

России нужно перестроить политику в сфере «мягкой силы» по четырем направлениям.

Во-первых, следует признать, что есть группа стран, где использование российской «мягкой силы» никогда не будет эффективным. Речь идет о большинстве англосаксонских стран и стран Восточной Европы. Их аудитория настроена к России изначально критически, если не открыто враждебно. Поэтому на работу с этой группой следует расходовать минимальное количество ресурсов.

Во-вторых, большее внимание следует уделять странам дальнего зарубежья, где симпатии к России велики. Гораздо больший эффект принесет борьба за общественное мнение стран континентальной Западной Европы (прежде всего Германии, Италии) и Восточной Азии, включая Японию. Русскую культуру здесь любят и ждут. Особняком стоят Израиль и Греция с их мощными культурно-историческими связями с Россией. Однако внимание Москвы к ним явно недостаточное. Например, известный канал «Russia Today» до сих пор не имеет немецкой или итальянской редакции, хотя для народов этих стран такой шаг со стороны России был бы особенно приятен, учитывая нарочито приниженный статус их языков в современном мире.

В-третьих, России следует расширять взаимодействие со странами с нейтральной комплиментарностью. Для государств Ближнего Востока, Юго-Восточной Азии и Латинской Америки русская культура всегда была чем-то далеким и экзотическим. Но при этом наше взаимодействие не отягощено тяжелым историческим наследием.

В-четвертых, у России пока нет комплексной стратегии использования «мягкой силы» в странах СНГ. Между тем именно на пространстве бывшего СССР российской стороне предстоит пройти в буквальном смысле между молотом и наковальней: сохранить образовательное пространство на русском языке и не породить подозрений в неоимпериализме.

Еще один миф, который развенчивает теория комплиментарности, касается теории многовекторности. Принцип «враг моего врага — мой друг» остается действенным в политике. Но справедлив и обратный принцип: «друг моего врага — мой противник». Россия, как и любая страна, не может быть хорошей для всех враждующих сторон. В ряде случаев придется сделать непростой выбор.

Алексей Фененко -К.и.н, в.н.с. Института проблем международной безопасности РАН, доцент Факультета мировой политики МГУ имени М.В. Ломоносова, эксперт РСМД

http://russiancouncil.ru/inner/?id_4=7167#top-content