Газета Гатцука, 1876 год
Галицкая часть русского мира в начале козацко-шляхетской усобицы. П. Кулиш.
Часть 2
Торговая практика племен, населявших черноморские побережья с северо-запада, давала себя чувствовать на русском междуречье еще и в турецко-татарскую эпоху; но в течение двух столетий, которые протекли между падением Киева и падением Цареграда, она, по необходимости, избрала своим поприщем прикарпатские земли, задетые только слегка опустошительным нашествием Батыя. Пустынность южной Руси поражала тогдашнего путешественника всего сильнее в соседстве с постоянными кочевьями Кипчакской Орды за Доном и уменьшалась по мере того, как они подвигались к западу. В Украине, по обеим сторонам Днепра, о ней говорят нам, на старых картах слова: дикие поля, как прозваны наши безлюдные места, в воспоминание о полях, некогда отобранных. В средней Подолии она уже значительно уступала место человеческой деятельности и, наконец, в Галицкой Руси путешественник находил подобие закарпатской Европы.
Казимир III улучил весьма важный момент для присоединения Галичины к Польше: одна татарская буря миновала уже тогда для южной Руси, а другая еще не наступала. Литовские князья Гедиминовичи перерождались в князей русских, а татарские ханы чингисхановичи насилу управлялись с громадным своим завоеванием на северо-востоке и не успели еще занять классической Тавриды. К Черному морю стремились промышленные генуэзцы и венециане из Европы, армяне – из Азии, энергетические барышники жиды – со всего света. Черное море только на время было оторвано татарским нашествием от Балтийского; старые торговые пути мало по малу возобновлялись; город старшего сына Данилова, еще только столетний Львов, сделался таким узлом соединения балтийской торговли с черноморскою, каким в старину был Киев и, кроме того, новая столица Галицкой Руси соединяла Вильну с Цареградом, а Краков с Волощиною и Крымом.
Велика была радость Казимира, когда вместо деревянных замков, которые он пожег во Львове, появились там наполненные всевозможными складами караван-сераи, в которых даже каждый проезжий купец обязан был выставить свои товары недели на две или на три, для продажи. Здесь образовался главный рынок произведений Востока, составлявших в тогдашнем быту предмет необходимости: ковры и адамашки, шелки и златоглавы, пряные коренья и благовонные курева, хлопчатая бумага, морская рыба, волошский скот и выделанные мусульманскими ремесленниками кожи. Обогащаясь барышами на произведениях Востока, львовские купцы, с не меньшею для себя выгодою, отправляли на Восток продукты западно-европейских стран: сукна, полотна, янтарь, железные изделия, оружие, и в то же время снабжали Европу и Азию славным по всему свету русским медом, сопровождаемым целыми тысячами камней воску. Потеряв древние укрепления, Львов не замедлил оградить себя от соседних разбоев каменными стенами, соперничая и видом, и экономическим значением своим с двумя столицами польско-литовского края, Краковом и Вильною.
Но в составе населения города, затмившего падший Киев, русский элемент отнюдь не преобладал ни численностью, ни богатством. Еще князь Данило, действуя в качестве государственного хозяина, наполнил Галичину немцами, поляками, армянами, жидами и другими пришельцами, восполнявшими недостаток промышленников, ремесленников и землевладельцев после татарского погрома. Со времен Казимира III, львовские базары представляли такую смесь разноязычного народа, что город признал необходимым учредить особое ведомство переводчиков.
Первенствующую роль между выходцами играли во Львове немцы. Они земледелие соединяли с торговлей, а сельские промыслы – с городскими. В окрестностях Львова заводили они молдавские виноградники. Раскиданные кругом города мельницы находились у них в руках. Городские ремесленные общины волею и не волею должны были подчиняться принесенному ими с собою магдебургскому праву; а за переделами львовской территории, на Волыни и к Волощине, они, по примеру германских муниципий, покупали у местных князей выгодные для своей торговли права и привилегии.
Но львовские немцы, будучи представителями германского бюргерства и плебея, не поднимались выше мещанского уровня и отличались демократическою грубостью нравов. Так как местные паны в городе не жили и резидовали обыкновенно среди своих владений, то городскую аристократию составляли здесь торговые пришельцы армяне. Теснимые в Азии монголами, они спасали свою национальность переселением в соседние страны Европы, прежде всего – на Таврический полуостров, где их соперники, греки, уступали торговое первенство итальянским колонистам. Армяне «гостевали» по всему Черному морю и полюбили нашу поднестрянщину, на которой в коммерческом искусстве не могли с ними равняться даже юркие, пронырливые, бессовестные и дерзкие в своей назойливости жиды. Подольский Каменец был главным пристанищем армян и, в смысле рынка, принадлежал им почти исключительно. Еще у древних подольских князей купили они себе в этом городе такие привилегии, что до всеобщей руины края в опустошительную эпоху Хмельницкого могли отстранять ими жидов. Между Каменцем и Львовом, армянские колонисты размножились особенно в русском Покутье. Там они нашли себе другую Армению; там занимались они скотоводством в широких размерах и вели весьма значительную торговлю скотом с окрестными землями. Характеристический местный продукт, червец, по имени которого прикарпатская Русь прозвала Червонною, чрез посредство армян, вывозился в Геную и Флоренцию, под названием kermezyn, для окраски шелку. Садоводство, в руках армян, возбуждало удивление привыкших к своей славянской лени туземцев. Старинные польские проповедники упоминают о них, как о людях богобоязливых, которым небеса чудесно покровительствуют в их культуре, так что, разрезав яблоко из армянского сада, не раз находили в нем сверхъестественное начертание св. креста. Во Львове армяне слыли людьми богатыми, образованными, и утонченностью нравов превосходили прочих горожан в такой степени, что король обыкновенно им поручал устраивать покойный и веселый отдых иноземным посольствам, утомленным дорогою, которая в те времена отличалась всевозможными неудобствами и лишениями. Львовский рынок, центральный пункт города, принадлежал почти одним армянам. Из 38-ми богатых лавок они владели 22-мя, в то время, когда католики только 8-ю, а русские – 6-ю лавками. Две остальные были спорным достоянием различных вер. Из числа убогих крамных комор, католикам и православным принадлежало только по 5-ти, тогда как армянам – 19. Когда купеческие возы с черноморскими товарами шли через Черновцы или Сочаву, армяне платили таможенной пошлины за свои фуры двумя грошами больше против других возов, как по дороговизне товаров, так и по величине фур.
Русские жители города Львова терялись в смешанной толпе немцев, поляков, армян, жидов, татар, сербов, шкотов и других проходимцев; но они сознавали себя хозяевами города, окруженного русскими селами и провинциями; они чуждались даже магдебургского права, введенного у них немцами; они, вместе с армянами и татарами, выпрашивали у короля дозволение судиться по собственным своим правам и обычаям; архитектурою церквей своих соперничали они с самими армянами, подавлявшими их богатством, но не численностью. Еще в Казимирово время построили они знаменитую в последствии церковь Св. Юра на горе, над рынком, под надзором того архитектора, который потом строил церковь армянскую. При всей отсталости своей от иноплеменников по предметам торговли и промышленности, русские в Львове первенствовали в качестве народа или общества, и всего больше давали они это чувствовать иноверцам в делах церкви и религии. Между тем как армяне выпросили себе дозволение учредить епископию во Львове, русины исходатайствовали привилегию на переименование русской епископии в архиепископство, заменившее на время для Черновской Руси киевскую митрополию. Даже русский колокол Св. Юра, славный своею огромностью и древностью, покрывал в городе звон прочих колоколов, не исключая и церкви католического епископа, посаженного во Львове Казимиром III. Пишут, будто бы еще Казимир III учредил во Львове латинское архиепископство для подавления православия; но документами это не доказано, тогда как учреждение при нем архиепископства русского не подлежит сомнению. Латинское архиепископство появилось в Галичине уже при Людовике Венгерском, которого слепая угодливость папе не имеет ничего общего с политикой Казимира.
Как бы то ни было, только львовские инородцы, превосходя русинов торговлею, промыслами, бывалостью и широтою предприятий, были, в их глазах, все-таки пришельцами, чужим народом, чужою верою. Интуиция такого взгляда составляла единственное, но существенное преимущество их не только перед немцами, армянами и другими иноплеменниками, наполнявшими львовские базары, но и перед самими поляками, ради которых был завоеван казимиром подгорский край. Когда русский мир, едва связанный единством веры и родовым началом князей Рюриковичей, распался на несколько частей, организм этого политического тела, по-видимому, перестал действовать, как одно живое целое, но это только по-видимому. Уже одно имя Руси, не утраченное ни одною частью древнего русского займища, служило залогом его будущего воссоединения. Русская вера, русский обычай, русская речь, русская песня, русские исторические и сказочные предания – все это воспитывало детей и юношей на пространстве от прибалтийского города Изборска до черноморского порта Кочебея, или как бы он ни назывался в древности, от Вислы и Волхова до верхней Волги и нижнего Дона, и воспитывая молодежь из поколения в поколение, поддерживало в Галичине, как и всюду по великому русскому займищу, важное для народного самосохранения обособление русской расы в иноплеменном агломерате. На взгляд Казимира III, Польша должны была казаться довольно сильным политическим телом для того, чтобы разнородному составу новой провинции сообщить единство движения. Всякая политическая система, в подобном случае, рассчитывает на тяготение провинций к правительственному центру и на то образующее влияние, которое центральная власть оказывает на окраины государства. Но Казимир не знал, что польские паны, одновременно с государственным титлом Великого, дадут ему сословное прозвище короля хлопов, и что широкий базис, на котором он строил свое государство, сузится ими до одной сотни тысяч конституционных представителей Польского единства. Галицкая Русь действительно тяготела к правительственному центру; она в самом деле подчинялась образующему началу центральной власти; но обе эти функции исполнялись в ней только теми представителями русской народности, которые так или иначе очутились в замкнутом кругу привелигированного сословия. Остальное, то есть почти все русское в Галичине, под правлением преемников хлопского короля, продолжало незримую для государственных людей работу наследственной интуиции, и притом с такой энергией коренных начал своих, что, подчиняясь всем эволюциям польского законодательства и влиянию соприкасавшихся с ним иноплеменников, оно до нашего времени сохранило свой древний тип, тип русского народа, чуждый всем соседним народам и только нам одним родственный.
Историки Галицкой Руси обыкновенно следят за действиями то одной, то другой законодательной власти, под которыми она пребывала в разные периоды своего существования, за проявлениями народной деятельности в богатстве и образованности первенствующих классов общества и наконец за успехом или безуспешностью вооруженной борьбы его с своими антагонистами; но сколько мне известно, никто еще не обратил внимания на явление, самое характеристическое в судьбах этого обломка русского целого и самое важное, не только для его настоящего, но и для его будущего, именно на то, что Галицкие русины, полувытоптанные Кипчакскою Ордою, беспеременно восполненные разноплеменными пришельцами, оттесненные на последний план в городах и селах торговыми и промышленными проходимцами, в течение пяти веков своей отрозненности от великого русского мира сохранили в ним то самое родство, в силу которого подчинились первому собирателю русской земли, без сопротивления. Всмотримся в это явление по внимательнее.